Королева-Упырь. Польская сказка

  Ваяние зимы, кругом бело и серебристо;
Морозов стужа и буранов стон;
Вой вьюг, метель сугробами ребристо
Округу замела, что уж не выйти вон.
И кто бы ни хотел в такое время года,
Под кровом у камина помечтать
И приютившись возле печки чтивом мота,
Под непогоду в тёплом месте подремать?
 А там за окнами зима пургою злится,
Стучит в окно ветрами стуж:
«В такую нелюдь  жуть приятно мниться,
Как будто  занесло  тебя от мира в глушь!»
 Ещё бы вот рассказчика,под завыванье вьюги,
Иль бабушки волшебный, чудный сказ,
Чтоб заходиться сердцем в чары, в муки:
Бодрить усталостью влекомый сей рассказ.
 В такую лють, лишь  нечисть бродит,
След заметает ведьм и ворожей;
Или коварством чёрным ум изводит,   
Какой-нибудь дремучий лиходей.
 Так вот, когда-то встарь, в кромешной ночи,
Под свечи, иль под чадушие лучин,
Бахарились сказанием и сказом речи,
Пришедшие из далека: с краёв каких-нибудь чужбин…
        ***
 В те годы, в те далёкие
жил был один король
с женою королевою –
с  бесплодною женой.
На то уж воля божия,
на то уж и судьба –
король всё ждал, надеялся:
вот-вот родит жена.
А годы безнадежные;
а годы всё идут
и ропщут уже подданные,
наследника все ждут!
Король в отчаянье мечется,
кляня свою судьбу:
на милость богу молится
 и на беду – гробу.
И небеса услышали,
и народилась дочь,
но нечисть, гробом прошена,
прокляла в Упырь-ночь.
Что в истеченье времени,
когда девичий цвет
 поспев бутоном розы –
исполнится и зла навет.
  Как годы скоротечны
родительской мечты
 и вот уже наследница –
 принцесса красоты!
Уже пора на выданье
и сватов полный двор…
шумит уж пир неслыханный
о свадьбе разговор.
  Недолго церемонились –
сыскался в стать жених…
Ночь на дворе. За полночь уж…
вот ложе молодых.
Лежит жених задушенный,
изодрана вся грудь;
над ним принцесса сгорбилась,
в глазах смотрелась муть.
Сбывалося проклятие,
как только полночь бьёт:
принцесса превращалась
в неведомый урод.
Но наступало утро
и, с первым петухом,
вся нечисть исчезала…
супруга спит забытым сном.
И что, и как случилось –
не ведает она:
ночь в односчастие забыта,
с глаз пала пелена.
На крик сбежались слуги:
«О  ужас! Вот беда!
Жених растерзан зверем!»
«Невеста без вреда?»
И тайной был окутан
дворцовый страж, слуга:
никто, ничто не ведал –
злодейству, чья рука.
  Так день прошел, а на ночь
король приставил паж
в опочивальню дочери,
вельможных свитой – страж.
  Вновь наступило утро,
вновь отворили дверь…
глазам тут не поверишь,
как злобствовал тут зверь.
Все смертью предрешённые,
разодраны все в кровь,
что ясно тут уж было –
здесь смерть витала вновь.
В безмолвье неутешном
и с ужасом в глазах
сидит дочь королевская,
глядя на смерть и прах.
Тогда король велением
призвал всех колдунов,
чтоб волшебством и зельем
познали тайну снов:
«Как дочь на ложе с грёзами
встречает свой рассвет
и чьей же властью чёрною –
зловещий дан обет?»
И зашипели зелья –
чадя зловонный дым:
кошмаром потрясений
явилося виденье с ним.
Вот ложе. Спящая принцесса
спит непробудным сном;
вот тень коснулось девы
и тишина кругом.
Но вот и разомкнулись 
девичьих  губ –  уста:
вздохнула, приоткрыла очи
и вздрогнула от сна.
  Внезапно, тело черным:
покрылась кожа вдруг –
соприкоснулось бестия,
вселяя злой недуг.
Исчадием, восставшим
на обречённый пир,
дочь превратила  в упырь – 
сосущий кровь вампир.
Здесь колдовства видение
рассеялось дымком;
в сквозящем дуновение
исчезло – страшным сном.
И снова повеление
державного отца:
 «Зажечь костёр судилища
для колдунов и их творца?
Коль не найдут притворство
от рока  злой судьбы –
от избавленья средство,
то всех их на дыбы!»
И страх перед очами
(судилищ строгий быт);
так как загробное стенание
им вечный ад сулит.
Так удручённую толпой:
змеиный пряча взгляд,
спешат волхвы пророчить
видения, сие обряд.
И вот уже их дух несет
в магическую старь:
Глядят в кристалл, на серебро;
на злато и янтарь;
– Есть! – говорит один из них, –
спасению предлог:
пробыть три ночи с упырем;
душе сберечь исток?
Коль  духу будет суждено,
то сгинут чары зла;
коль в ночь не зачернеет  лик…
то и принцесса, как и днём бела!

  И приказал король трубить
во все концы страны:
«Кто дочь избавит от беды!
тому полкоролевства и казны?»
Нашлось немало храбрецов
на зов скупой мечты….
Беснует нечисть дочкой короля
с отважным для беды.
Ни меч, ни удаль смельчака
и не геройский дух,
Лишь обречённости молва
стяжалась в верный слух.
Всё меньше сыскивался люд
на королевский зов
(дороже, видно – жизни нет,
когда могильный ров).
…Немало времени прошло,
но исстращался люд:
принцессы упырьское зло
вершило страх и суд.
И стали люди покидать
пристанище дворца:
где страхом всё сопряжено –
не сыщешь храбреца.
И уходил в изгой народ,
оставив кров родной;
и не осталось ни кого,
кто в страхе не кривил душой.
Так что король был королём,
а также и себе ж слуга;
А что до участи его в дворце,
так он – проклятию рука.
Дух зла витал над королем,
он был здесь не чужим:
проклятьем выбрана его судьба,
которой он и одержим.
Так как испытывал судьбу
на миг добра иль зла
и, потому стезя с его руки 
не от избежности была.
  Немало дней прошло с тех пор,
Каких ещё бы ждать
в сие десницы храбреца,
что нечисть бы смогло изгнать.
Но, больше чем, слыла молва
о кровожадном упыре из замка,
То слава, как бы мертвеца,
Не льстило на заранее – подранка….
 Но вот однажды, в добрый час –
к отчаянно взывающей надежде,
откликнулся на королевский глас,
чьем  именем не судят по одежде.
То был служивый короля –
солдат, прославленный боями;
в отставку вышел, но вот беда:
чужбина ждёт родными берегами.
Так вот согласен он отслужить
на славу старого мундира,
ещё, хоть раз, но сослужить –
сразиться с участью вампира.
Король и рад; да и не рад,
уж храбрецов хватало!
пред ним стоит – один солдат,
когда от войска было б толку мало.
И, всё-таки, король решил –
отблагодействовать солдата
 И, пожелать напутствия вперед:
за преданность не жалко серебра и злата.
Да вот служивый, как в строю,
не отступил от сказанного слова
и в караул, как прежде заступил,
солдатом стражи снова.

   Ползёт полношная луна…,
в покоях тихо, безмятежно
и, сном забылося дитя –
душа её, по-прежнему, безгрешна.
А вот и дуновеньем тянет тень,
несытью опустилась к изголовью
и прошептав бессмыслью дребедень –
исчезла к своему сословью.
И почернел принцессы лик:
встал дух из преисподни…,
стоит солдат, ни жив, ни мертв –
 глядя на дьявольские козни.
В обличье вурдалака, упыря –
 дитя восстала с ложа почивальни;
вздыхая воздухом чутья,
как зверь блуждала по покоям спальни.
И так почуяв дух, живую плоть,
вся задрожала вожделеньем,
что вот, еще одна душа
 ей станет кровожадным наслажденьем.
 Стоит солдат – не чуя ног;
в глазах померкла радость к жизни
и, только мысленно…, что мог,
как думать о желанной к себе тризне.
Но дело поездное и, стало быть,
смекать над чем-то – вскоре надо:
когда вцепились руки в жизнь,
то миловать себя – пустая трата?
И слышит страж, как с уст его
слова за здравия исходят,
хоть, перед ним и чёртов  бес,
но дочкой королю приходит:
 "Желаю доброй ночи, Ваше Честь!
И многих лет его Высочеству!
Служить мы рады королю и
Вашему вельможному отрочеству?»
И что ж? На удивленье, ко всему,
случилось непредвиденное:
ослабли ковы королевы - упыря
к проклятью чем-то в неожиданное
(а надо, было бы сказать,
что колдуны, со страху в ужасе, сокрыли:
когда глаза ни зрят  того,
что  в добром слове – больше силы).
  А уж на утро сам король
покои дочери в смирение тревожит:
останки караульщика снести на упокой
(ведь чёрт здесь не поможет).
…Что ж видит он? Вот дочь стоит,
с лица упала вялость смерти;
слегка зарделся, спавшим чудом, её лик – 
от радости к отцу, от доброй вести.
Но уж солдат на карауле, как не в чём,
стоит во фронт – по службе
и, будто он здесь не при чем:
ему ли с королём быть в дружбе?
Король от радости не свой,
Благодарит исправного солдата
и, ещё две ночи, к смерти на постой,
упрашивает его, как брата.
   Так суетливый день прошел.
Ночное выползло светило….
Вновь  заступил служивый в караул;
кругом же было тихо и уныло.
А в полночь Тень – в бесовский час
неслышной поступью скользнула;
негодованием дыша, дух нечисти
в обличье нежное, вдохнула.
Всё так же временем – спустя,
принцесса упырем исчадия восстала:
восставшим демоном от сна,
зубами гневно, бесновато заскрежетала.
Но уж, не в промах, был солдат –
почуяв холод своего распятья,
что не упустят бесы душе грех,
не искусив её в своём проклятье.
…Свирепый блеск  в глазах слезиться 
мученьем адского исчадья;
ужасный смех в губах кривиться,
от вожделений и  злосчастья.
Но, будто, в бранный час,
стоял солдат в молящем духе к  бою –
не посрамить свой судный день
и,  скрежету и вою.
«За душу – против нехристи стоять!»
себе же сам солдат промолвил;
на штык, сомкнув оружие… и
на врага его к сраженью изготовил.
Так снова злому всё ни так –
опять-то упырь растревожен:
забился, где- то там – впотьмах,
как дух солдата святостью исполнен.
  День к вечеру исходит – третья ночь
в обличье полного овала;
луна зловейшем оком  из-за туч,
знаменье  нечисти преисполняла.
Что в полнолуние небесный диск,
как сила некем наваждением,
черпает  злобу с грешных душ,
что сотворялись помыслом и искушением.
…Восстала упырем дочь короля,
беснуясь адом в образе исчадья;
круша всё на своём пути
всей силой преисподни и проклятья.
Зловоньем потянуло – мёртвых душ,
а у солдата сердце сжалося от страха:
здесь вурдалак, здесь душегуб –
здесь засмердело мертвечиной праха.
И от видений этих в жуть –
постыло, затряслись колени у солдата:
всем скопом навалились в круг,
вгрызаясь в тело на куски – зубами ада.
И не было страшнее боли той –
плоть тут же ранами срасталась,
а тело, снова грызли, рвали в клочь,
чтоб боль от мук, в страдание не унималась.
И искушалась нетерпением  душа
от ран невыносимых болью,
но дух служивого – не по зубам
был скрежет нечисти: подобный  воплю.
И зашипело, зашепталась злыдень вдруг,
над неуязвимостью солдата,
Чтоб усладить его бесстрашный дух
богатством серебра и злата.
  И заприщурил страж  глаза,
и заиграла на его устах  улыбка,
мол, он готов: «нет лиха без добра,
 как и богатства без прибытка?»
А за подкупом  сговоров,
так как служивому чего-то нахватало…,
Зарёю вспыхнул горизонт 
И, нечисть спохватилась, и пропала.
…На этом и закончился весь сказ:
ушёл солдат – не попрощавшись должным,
чтоб дале слух наш услаждать
о зле, которому добром быть – побеждённым.
        Но кто, тогда нам сварит суп из топора,
Иль хитрою смекалкой удивит царя Петра;
Орех раскусит,  кой чёрту был не по зубам;
Поделит, привязью царя с драконом, море пополам?
…Дочь короля с отцом и, по сей день живут,
Солдата вспоминают и благодатно  чтут:
Пропала нечисть с этих самых дней и пор –
Овеялось заклятие румяном девичьем в задор.