Иерусалим

В коленах улиц Иерусалима,
где в лабиринте одного базара
сошлись все веры мира, все эпохи,
все языки Земли -
искал и я
бесспорных истин, очевидных смыслов
стезей прямых, ступеней восходящих,
ведущих из Геенны на Голгофу.

Но шумный торг сбивал меня с пути.
И символы бесчисленных религий,
болтаясь на гайтанах и цепях
подобно гроздьям рыночной лозы,
мне застилали взгляд сусальным блеском. 

Семинарист армянский объяснил,
что нужно мимо... и тотчас отвлёкся,
поскольку замарал подошву кровью -
арабы здесь зарезали барана,
харчевня их обильно источала
тьму ароматов — специй смачный чад
мешался с духом конопли паленой.

И сам, полдневным зноем опален,
за столиком под римскою колонной
я помянул десятый легион
водой со льдом, но только под уклон
пустилось солнце, отступать не склонный,
продолжил путь -
сокрывший взгляд нахала
в потемках линз, любуясь на ходу
цветеньем юных дочерей Цахала,
несущих автоматы грациозно
над пеплом вечно тлеющей вражды.
И заплутал опять.

Роняя пейсы
из-под полей весьма лощеной шляпы,
хасид мне указал налево там,
где протестантский чернокожий пастор 
какого-то неведомого толка
указывал направо.

Наконец,
я сдался - и на иродовы плиты
устало опустился. В их щербинах
и трещинах как бы сквозили знаки
невероятно древнего письма
и складывались в слово «безнадёжность»,
которое я не прочел, но понял.
Пустынный купол неба остывал.
Предо мной простёрся Божий город.
К его стопам ползли ряды могил
в надежде тщетной. И тогда я вспомнил
о тех кого любил и трижды предал,
пока петух зари не возгласил.

Должно быть, в круговерти мира есть
пути, что различимы лишь сквозь слёзы.
которые уводят нас туда,
где нам дано прощенье — как свобода
от упований, от самих себя,
куда побрёл я, больше не гадая
о чем евреи плачут у Стены,
зачем пытают камень безответный.