И ЭТО ВСЕ О НЕЙ

В самом уютном , зеленом месте  села1 Никольского находится улица Садовая по- местному, Лесновка.  Сюда не проникают холодные ветры, сквозняки. С одной стороны  -высокая гора, покрытая лесом, который постепенно переходит в сады  со старинными яблонями и грушами, названия им мы  не знали, но вкус их необыкновенный- таких с тех давних детских лет не пробовали никогда. С другой стороны улицы-  дома, а за ними- огороды. За огородами-  луг, откуда  весной и летом доносился неповторимый аромат трав и цветов.  На лугу было несколько маленьких озерцов, где весной лягушки «справляли» свои свадьбы. Их голоса  сливались с трелями соловьев и длинными  «ку-ку» кукушек. Все это: стрекотание кузнечиков, гудение шмелей и пчел, пение соловьев- сливалось  в неповторимую какофонию звуков, и от них становилось светло и радостно на душе. Когда-то на месте луга текла  широкая и спокойная река Толучеевка, по берегам которой росли толстые ивы. Летом с ив  дети прыгали в реку и не доставали до дна- такая она была глубокая. Во времена советской власти луг перепахали, чтобы для колхозных нужд сажать помидоры и капусту. Со временем река заилилась и  пропала. Остались только озерца да канавы, которые выкопали с целью восстановления русла реки. Но то ли вода ушла, то ли русло искали не в том месте, но ничего путного из этого не вышло.  За лугом улица Миус, прямая и длинная ,но без садов и лесов. И гора  за домами практически голая, только весной покрытая редкой зеленой травой, которая летом выгорала полностью. Об этих горах местные рифмоплеты  сочинили частушки:
  Миусинская гора,
Чем она покрытая:
Вилами, лопатами,
Ребятами горбатыми.
И о самой зеленой и красивой, лесновской горе такие  слова:
Вот лесновская гора,
Чем она покрытая:
Кленами, осинами,
Девчатами красивыми.
На  лесновской горе  лес  Заводский. По преданию, в далекие 1730 годы, здесь был завод. Никто не помнит заводского производства и что оно выпускало, но место, где он находился, покажет каждый житель Никольского. В настоящее время  недалеко от леса есть болото, поросшее темно-зеленой острой травой. Это место очень опасно для людей и скота. Однажды мы наблюдали такую картину: корова местного жителя Арсентича провалилась в вязкую болотную жижу. На поверхности осталась только голова. Животное пыталось выбраться, но болото все сильнее засасывало его. Спасли корову трактористы, работавшие недалеко в поле. Они привязали веревку за рога и вытащили ее с помощью трактора. Всегда казалось странным то, что болото находилось на горе, не в низине. Когда мы были маленькими, то, проверяя  смелость, бегали по кочкам болота, рискуя каждую секунду оказаться  в вязкой жиже. Утром и вечером  мимо болота прогоняли стадо коров. И, чтобы скотина, не пыталась даже  рядом пройти  с опасным местом, мы выстраивались вереницей по краю болота и отгоняли их криком и палками. Лес Заводский был красив в любое время года. Весной  привлекали подснежники, желтая кашка  и другие цветы,, их названия даже не знали.  Осенью лес  сверкал разными цветами: клены покрыты чистой желтой краской, рябины-  бордовой, ясень и ольха –зеленой, березы -золотисто- оранжевой. Рябина, калина и боярышник  гнулись под могучим урожаем алых ягод. И далеко вокруг распространяется невообразимо терпкий и приятный грибной запах. Подосиновики, подберезовики и грузди росли в нем  в огромном количестве. Бывало, мама за час набирала  их пять и более ведер. С ранней весны и до поздней осени в  Заводском было чем поживиться . Весной гора покрывалась цветами земляники, а летом  она  краснела  ягодами. Душицу, чабрец, зверобой, девясил мы знали с детства, потому что мама собирала лечебные травы  и сдавала их в аптеку мешками. Дома, в сенях, на чердаке, зимой и летом держался  неповторимый запах трав. Мама была привязана к родному краю и любила его беззаветно. Любовь к лесу, дому , огороду она никогда не скрывала.  Гордилась «посадкой». Бывало, приедет кто-нибудь, мама сразу тянет его на огород: « Пойдем посмотрим, какая картошка, помидоры, огурцы.» Растительность у нее всегда была отменная, все ухоженное, без сорняков, почва неутоптанная. Мама, смеясь, рассказывала: «Меня часто спрашивают, как я пропалываю огород, почему никаких следов не остается? Ты, наверное, летаешь?»  И отвечала: «Просто я никогда не наступаю на междурядье, когда полю.» Огородной продукцией она очень гордилась и угощала всех, кто навещал ее. «Люблю, когда  у меня есть все и много»,- часто повторяла она. Мама ценила порядок и аккуратность во всем. Гордилась, что бригадир,  отправляя баб на работу, часто завтракал  у нее -ценил за  чистоплотность. Она совершенно не выносила грязнуль и нерях, осуждала тех, кто выгонял в стадо корову необмытой, с котяшками на вымени. Своих коров  она холила и лелеяла, вымя обмывала  специально подогретой теплой водой, а хвост  мыла и расчесывала. Животных , которые были в хозяйстве, она хорошо помнила и могла рассказывать о них часами. Помню, как плакала она, когда в стаде отравилась  и пала корова. Сколько горя, отчаяния и жалости было в ее причитаниях! Так убиваются только по умершим людям! Такую любовь к животным я объясняю  тем, что вся ее жизнь была связана с ними. Даже во время Великой Отечественной войны, когда папа был на фронте, у мамы была телочка. В моей памяти сохранилась корова, по кличке Любка. Это было  крупное животное   с темно- красной  шерстью и белыми пятнами по ней. На дойку ее приводили в дом, где находился теленок: без него она не отдавала молоко. До сих пор удивляюсь, как она, такая крупная, громоздкая, поднималась по крутым ступенькам крыльца! Любка давала   много  молока, необыкновенно вкусного и жирного. Потом, по словам мамы, кто-то «сглазил»  нашу кормилицу, она стала  чахнуть, перестала доиться, и ее пришлось сдать в заготконтору. Еще помню корову Люську. Когда буренку уводили со двора, из глаз ее  катились слезы. Понимала животина, куда ее ведут. А вели кормилицу  по причине старости на бойню. Мама тяжело расставалась с коровами. Для нее  они были не просто домашними животными, а членами семьи. Не зря их называли людскими именами.
Вспоминая прошлое, больше вижу тяжелые будни, когда родителям приходилось не просто жить и радоваться жизни, а выживать. И удивительной  была  жизнестойкость и жизнерадостность мамы. Часто в поле, во время обеденного перерыва, бабы просили ее: « Ульяна, расскажи  что- нибудь, посмеши». И она смешила так, что женщины, держась за животы,  катались по земле от хохота. А она «приправляла» свои рассказы острыми прибаутками, частушками, которых у нее в запасе было великое множество на все случаи жизни. Жалею, что не записывала ее рассказы. Это такой кладезь мудрости, жизненного опыты, которых хватило бы  и детям, и внукам.
В детстве мы многое не понимали: требовательность считали придирками,  осуждали за бережливость и привязанностям к старым вещам. « Без старого и нового не бывает»,- приговаривала она, пряча далеко не новые   тряпки по углам. Сейчас же  и нам жаль выбросить  старые вещи: а вдруг пригодятся? От мамы досталось и стремление не чураться никакой работы, даже самой трудной и нелюбимой. В детстве  она говорила мне:» Если взялась за что-то, доведи до конца, не опускай руки, уважай себя, и тогда и другие  будут уважать.»
В последние годы, после смерти папы, она старалась  сохранить дом, хозяйство, как при нем. А после смерти брата и невестки переживала за их хозяйство, расстраивалась, когда что-нибудь  украли или раскурочили. Она пыталась своими уже слабеющими руками прибить отломанную дверь, спрятать  вещи подальше от чужих, посторонних глаз, как могла, старалась сохранить то, что было нажито ее братом и невесткой.
Мама иногда укоряла нас,  что мы отвыкли от родительского дома, от родного села. Это правда.  Жизнь разбросала нас по городам, мы обзавелись семьями. Новые друзья, новая жизнь, дети, внуки- все это отдалило прошлую жизнь, родные пенаты. Но есть и другая причина. В годы юности наше село было густонаселенным, многолюдным. Несколько Домов культуры, клубы всегда были заполнены молодежью.  Устраивались вечера отдыха, читательские конференции, вечера поэзии. И своих рифмоплетов  было в Никольском немало. Одним словом, жизнь бурлила  и кипела. Но сейчас  все изменилось. Молодежь разъехалась по городам или насовсем, или на работу. Закрылись Дома культуры  и клубы. Улицы, когда-то освещенные фонарями, с наступлением темноты погружаются  в кромешную темноту. Жутко становится, когда солнце скрывается за горой и темный лес сплошной стеной подступает прямо к домам. Остается только одно:  закрыться в доме  и не выходить за порог. Скучно и грустно стало  в родном селе.
Чем старше становлюсь, тем больше  ощущаю: влияние мамы на формирование нашего  духовного мира огромно. Оно самое первое, самое постоянное, самое длительное. И остается на всю жизнь. К сожалению, понимание этого приходит слишком поздно. Забота, опека, нравоучения, материнская любовь казались ненужными,  лишними. Я вспоминаю стихи молодого поэта  Бориса Лебедева, умершего молодым. Будто предвидя свою раннюю кончину, он написал стихи о  преданности матери, которые отодвигали неотвратимый миг последнего прощания с сыном:
Двадцать дней и двадцать ночей
Он жить продолжал, удивляя врачей,
Но рядом с ним была его мать,
 И смерть не могла его доломать.
Двадцать дней и двадцать ночей
Она не сводила с него очей.
 Утром на двадцать первые сутки
Она вздремнула на полминутки,
И, чтобы не разбудить ее,
 Он сердце остановил свое.
А всегда ли дети  способны  двадцать дней и двадцать ночей не  смыкать глаз возле постели неизлечимо больной матери? Трудно ответить. Теперь понимаю: при жизни  мамы не надо было скрывать любовь  к ней, привязанность, быть более внимательным и чутким. Ей так не хватало этого.