Размышления на досуге

Размышления на досуге или несколько слов о стихах одного из моих любимых поэтов Амирама Григорова. Почему я не могу писать об этом?

***

Так же, как мы используем зеркало, чтобы обозревать свою внешность, мы можем использовать и образы стихов Амирама Григорова, чтобы приблизиться к нашей внутренней, так сказать, реальности. Приключенческая экспедиция? Вряд ли. Скорее, исповедь автора. Иногда, мне кажется, образы стихов Амирама это зеркало наших душ. Чем дальше мы смотрим вглубь себя, тем больше мы открываем свою жизнь. Вернее, с моей точки зрения, вспоминаем. Зеркало только отражает видимую реальность, а не судит о ней. Оно показывает и красивое и уродливое, и приятное и неприятное. Мы можем отвернуть его или разбить, если нам не нравится наше отражение, но это не изменит отражающейся там внешности. Причем в его стихах часто зеркало и отражение это "не два", а "одно".

Караванщик, остынь, на прощанье её обними,
Напоследок взгляни в её глаз золотые озёра.
Ветхой абой накройся, джигит, рядом ляг и усни
У пустынной дороги, в солёных песках Деште – зора.
...
Караванщик из Бама, останься навек молодым
Ты с верблюдицей старой до огненных труб Исрафила.

Образы караванщика и верблюдицы описывают духовные условия. Используя эти - пусть автор простит меня, никак не еврейские, а персидские (вспоминается неизвестная духовная страна древнего Ирана Олмо Лунгрим, аналог Беловодья, Шамбалы, родоначальник невероятно сильной мистической религии, о которой много писала Елена Блаватская, Бон, помните Пелевина, гость на празднике) - "стихи-карты", образы, мы видим свою внутреннюю реальность в новых перспективах. Они на самом деле ни"положительны", ни "отрицательны", ни"за", ни "против" нас, Амирам словно на миг, ценой своего собственного материального благополучия, мечты и армянского, и еврейского мещанства, да и русского тоже, как йог поднимается над полом мирской суеты в воздух и застывает на одном месте.

Вспомни, как через бури она проносилась стрелою,
Как в сражении вспять обращала афганских коней.

Оттуда, сверху четко виден наш график, минус и плюс, это замечательно интересно. Можно сказать еще, что он, математик, извлекает корень из минус единицы. Входит в недуальность, туда, где уже теряется обыденное восприятие и, вопрос о смысле Бога. Потому рискну предположить, что в обыденной жизни Амирам не-религиозен, а, скорее, "над". У Шивы шесть рук, ну и что?

Я не смерти боюсь, а боюсь, что тебя не найду,
Мы с тобой две осы, утонувшие в чёрном меду.
Ты свиданье назначила мне в пене шёлковых слив.

Посмотрите. разбейте стихи Амирама по-другому и уберите рифму. Это же хайку! Ваби. Саби. Настроение-грусть. (Автор, пишуший эти строки, настоящий, не московский армянин, поэтому и замечает. И не молчит, он не молчал и в грозные 90-е.) Амирам Гриоров зовет нас, так сказать, "поохотиться на "снарка", никто не знает, как этот зверь выглядит, но предположительно он есть. Амирам Григоров просто предлагает нам намеки и ключи. ЧЕМ ДАЛЬШЕ ТЕМ СНАРКЕЕ.

Арушановка, сердце моё/ Папиросное поле,
Ты кому – то хмельное враньё/ В воровском разговоре,
Ты кому - то конкретно и в масть / Полететь по наклонной,
Жаль, что мне не желаешь пропасть/ На углу Телефонной.

Мы можем выбрать: отбросить их или рассмотреть, игнорировать или использовать. Пропасть весело с братвой, пацанами или торговать, "стать барыгой",сжечь свой паспорт, поступить навсегда в иностранный легион или в Сорбонну. Многие боятся встретиться лицом к лицу со своей внутренней реальностью: они могут обнаружить свои уродливые или неприятные свои стороны. Он - нет. Многие делают вид, что знают себя, часто веря, что действительно не-знают.

Мы с тобой дойдём до Гюлистана, дай лишь малый срок.
Я скажу, что дальше будет с нами, только не забудь,
Арки радуг станут нам мостами, звёзды вверят путь.

Самоисследование может быть иногда рискованным. Новые перспективы могут разрушить старые привычки и манеры, потрясти само основание системы нашей веры(см. ранние стихи Амирама Григорова). Тем не менее, это существенный шаг в любом процессе трансформации.

Ширванских башен стать, ширванских башен,
Наш скудный жребий тщетно приукрашен
Проходит срок мой, праведный и длинный,
Бежит, как рис из рваной мешковины.

Кажется, что поэт тратит огромное количество энергии, поддерживая иллюзорную внешность своих стихов, но он имеет право на это - чем более она иллюзорна, тем больше он ее защищают и тем больше заложенный под этим страх. (Скажите мне, у кого его нет?) Тем не менее, каждое защитное действие, каждое отрицание в стихах Амирам скорее раскрывает, а не укрывает лежащее под всем этим неблагополучие. Он приехал в Москву, научился писать, себя не сберег. Но: продолжает. И будет продолжать. Какая там медицина, физика, радио-точка, радио-тире, это пройденный период.

Солёная рыбка, возьми нас в армянское море,
В то самое море, которого нету на свете.

"Чвени цховреба", вот это - да! Снова хочется предположить - поэту нужна своя территория. Тогда страх, узость мышления,подавление, сжатие и чувство изоляции - все уйдет, а истинная внутренняя реальность станет ведомой. (Как ни удивительно, мы узнаем, как принимать и любить себя только тогда, когда прекращаем попытки спрятаться от самих себя, я об этом. А это трудно и тяжело. Слой за слоем срывать с себя кожу, помните Есенина, "быть поэтом это значит тоже", а потом видеть, что под этим на самом деле пусто. Король-то голый. "Бедность с изгнаньем всегда подаются в наборе.")

И кручины вечной не усвой,
Никогда, ты слышишь, никогда…
Я увижу, трещинкою льда,
На тарелке, белый волос твой.

Награда такого процесса внутреннего очищения велика. Каждый раз, как мы открываем и отбрасываем одну из наших иллюзий, мы приближаемся на шаг к нашему собственному истинному, безграничному и вечному "я". То, что мы отбрасываем и теряем в этом процессе, нашим никогда и не было!

Вот о чем пишет поздний Амирам. Он отрицает. Теперешнюю, настоящую Москву, как герой рассказа Лафкрафта "Изгой", отрицает нужно и хорошо: остается только ночь, которую, на самом деле он почти не спит (сигареты, тапки, балкон) и сны. Воспоминания. Как сказал классик, "грущу я прошлом немного, что жизнь я себе не испортил". А таких людей мало, их почти нет. Точно так же он ходил бы и в Нью-Йорке по Гринвич-вилледж, и в Хайдарабаде, и в Иерусалиме. И в Пятигорске; геграфия здесь не принципиальна, был бы сыр, хлеб и вино. Что, что разрушается, никогда не росло в нашей истинной сущности.

Ну, здравствуй, редкая красавица,
Для октября погода та ещё.
Над суши-баром "Каракатица"
Луна сушёная, готовая.

Превосходный мистик, мифолог и начитанный эрудит. Но и вместе с тем чувствительный, как мясо без кожи, истекающее кровью Москвы, Баку, Израиля, Востока, пространства. (Часто мне и самому всё вокруг видится через призму быстротечности, обречённости и упадка – как если бы сама современность крошилась и рушилась, точно завладевшие моей душой кавказской ненависти к стремлению людей думать только о своем собственном благополучии.

И в городе южном, базарном, кипучем и пошлом
Мы встретимся снова, чтоб ты мне поведал о прошлом,
В оливковом небе, над склоном, где чахнут рябины,
С еврейским акцентом, чуть слышным и неистребимым...

Хотя если они рады, то мне, "бакинцу" и карабахцу, мой дед уходил на фронт из Баку - хорошо! Все-таки на этой многострадальной земле одним горем меньше, "цавет-танем", "возьму твою боль себе", у московских армян этого почти нет, не знаю, как евреев. Горцев?..Одним словом, -

«Не вечно то, что в Вечности пребудет,
Со смертью Времени и Смерть умрет.»

Вечно лежать без движения может не только мёртвый. Это вполне мог бы написать и Амирам.