Из цикла Поселковое детство

ИЗ ЦИКЛА «ПОСЕЛКОВОЕ ДЕТСТВО»


1. УВЕРТЮРА

Свернув трубу из теплых одеял
(рассветный час — пора для лицедейства),
я отлетаю медленно к друзьям
и проникаю в кладовые детства.
Осматриваю комнаты, столы,
увитые беседой и пустые,
наших дворов священные углы…
Все те следы, которые простыли.

С особым тщанием я выпрямляю ствол,
забытый стаями, изрытый короедом, —
он рушится, поскольку вещество
расселось и имеются просветы.

…На кухне обозначился Петров,
и это он колотит в умывальник.
А на веранде у меня пестро
от ряби солнечной, как в лучшей спальне.


2.ДОМ

Он был просторен и бревенчат
и снизу доверху увенчан
моими грезами. Вверху
вороны лаяли, труху
перетирали муравьи…
Но были также и свои
удачи, неги, проволочки,
и тишина, и звезды в бочке,
кузнечики и соловьи…
Закат, заведомо багровый,
веранду наливал вином,
вечерней пылью… Шли коровы.
И двор оказывался дном
неизмеримого колодца.
Нам доводилось уколоться
крапивою, осой в тельняшке,
стругать, стучать по деревяшке
и прохлаждаться на заливах…
Нам доводилось быть счастливыми.

3. ГОРОДКИ

Под вечер на небе оранжевом
висели ловцы-пауки
и мирно латали вчерашние
побитые градом силки.
Из клумбы торчали фестончики
каких-то пахучих цветов…
Лимонным и страшно утонченным
казался верзила Петров.
И в этой своей ипостаси
он делал все то же: хватал
обструганный наголо ясень
и в груду баклашек метал.
И «Ванька» со взорванной хатки
на желтое небо летел —
Петров, не меняя повадки,
садился и лавкой хрустел.
Свернувшись уютливым тобиком,
пригожая дочь лесника
качалась. Коленки, как лобики,
торчали за борт гамака.
И падало сердце, саднящею
тоскою меня опалив.
а солнце садилось за ящики,
багровые соки разлив.


4.ФУТБОЛ

Припомним удар по мячу,
особенно гулкий с наката…
А облако (в сцене заката)
пусть сверху приносит парчу.
Знобящую грусть полонеза
доверим мембранить столбу
и, встав «на ворота» протезно,
в футбольную вступим пальбу.
Девиц (о, простая затея! —
наш сад обозначим как «мглистый»)
расставим по темным аллеям,
и пусть там белеют, арфистки…
и лузгают семечки… Боже!
как вечер свободно шаманит!
Надутая воздухом кожа
по нашим телам барабанит,
а ивы (дремучее царство,
садовые лейки Кащея!)
в порядке ночного коварства
бичуют нам взмокшие шеи.
А как помертвел уже воздух!
…Вот первая лампа (пусть будет!),
чумазая, светит тифозно
в тугие сплетения судеб.
Порхают летучие мыши,
и больше не видно мяча…
Луна закатилась на крышу.
В болоте лягушки кричат.


5. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

И что ни день, мой верный велик
летит к тебе. И до беды
подать рукой. Уже неделю
молчу, набравши в рот воды.

Сырые звездные потемки,
одышливые берега.
Любовь. Скамья у самой кромки.
И к ночи семечек лузга.

Любовь. И смуглые коленки.
И ты не смотришь на меня…
Любовь. И прислоненье к стенке
стального тощего коня.

Как страшно подойти к тебе мне —
аорта подлая в огне.
Ты для меня теперь царевна
в высоком башенном окне.

В кармане шелестит записка,
в глазах мутится белый свет…
Убитый комариным писком,
упал плашмя велосипед.

…Надеть бы хаки с сапогами,
уйти под пули на войну,
ползти бы синими снегами
и умереть во всю длину!

 

6.ЗАВОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ

То было в тридевятом, том
пожалованном детству мире,
в году, этак, сорок шестом.
Завод был страшен и обширен.

Вздымались трубы-гордецы.
Пейзаж был попросту ужасен.
Домов унылые торцы
замызганы. Закат был красен.

Он занимал собой весь вид,
пока не становился щелью.
…Пацан запаливал карбид
с большой артиллерийской целью.

Сюда, на ватничную рвань,
в мазутный ворох черной пены
последний луч стрелял, и грань
канистры рдела драгоценно.

Все отражалося в пруду.
Черт знает, на каких плавсредствах
в фабричном горьковском аду
мы коротали наше детство.

Пацан запаливал карбид.
Понятно: жизнь без фейерверка,
ну, как Каир без пирамид,
совсем приплюснется, померкнет.

А детство реяло, как пух,
по смрадным водам без усилья,
шальное, резвое, о двух
размашистых, как небо крыльях.
   
               
1985