Суд
за которым его осуждали
те, кто лично был с ним незнаком.
до хрипа лаяла свора собак,
делали вид, что что то решали,
захлёбывались правотой своей,
в помещении, где каждый первый был дурак.
его судили, он молчал
а если б дали слово,
то попросил бы сигарету.
он не болел понятием "причал"
и знал, что будет всё по трафарету:
"в места не столь уж отдалённые"
и что был "тунеядец, возомнивший, будто он поэт".
и главное, вы слышите? "еврей! с еврейской кровью!"
он вспоминал сонет,
его прекрасная Леандр, с его любовью, с его болью
так же шагала на высокий эшафот,
под бесноватый гул собак
лишь за одно, за неугоду.
так государство отвергает своих лучших сыновей -
что б видно было всем,
что в сорняке не прорастёт ни злака.
вместо культуры взращивая подпространство лагерей
забыв, что для поэта всё - бумага.
он возвратится даже из реальности теней,
вернётся в книгах, прожжёт глаголом,
вынырнет из очарованного зрака.
его судили, я с ним молчала в такт
он был внутри решётки, я снаружи.
и упивались словесным дёрном,
застывшим на устах.
он маялся невольной птицей,
обвязанной в силки.
хотя бы кинуть камешек в окно,
он бы всё понял наверняка.
да только та решётка
делила не одно пространство,
а, между нами, разные века.
Свидетельство о публикации №113032501082