***

ГОЛУБИ

Рассказ


Весна в этом году была ранняя. Это особенная пора, пора, когда всё просыпается, оживает, и природа приобретает новый смысл жизни.
Нам чудится далёкий запах медленный костров от сожженных прошлогодних листьев и веток. Неизвестно откуда навевается какая-то не объяснимая нежность и грусть, как будто человек заново сливается с первозданной природой, словно он былинка под лучами разгоряченного солнца. А, возможно, он исполин, охраняющий её спокойствие на бескрайней благодатной земле.

Здесь по дорогам и тропам Григорий ещё юнцом бегал на дальние затаённые озёра, где приютилась старенькая, ветхая от времени церковь за селом, а сейчас скорбная траурная процессия уносила скромный гроб с его телом в последний путь. Люди шли, придвинувшись вплотную, друг к другу. Вглядываясь в их скорбные лица, можно было удивиться схожести этих людей. Общая нужда и беда не только сближала их, но и делала неотличимо похожими.
Тишина стояла напряжённая и неестественная, казалось, ничто в мире не в силах её нарушить: ни пенье птиц над головой, ни ржание вольных коней на просторных лугах. И лишь весенний тёплый ветер развевал волосы собравшихся, да изредка тормошил у обочины сероватую пыль, не смея поднять её выше голубей, парящих в безоблачном небе. Человек, случайно, а может, и нет, появившийся на этой земле, не знает, сколько солнечных, прекрасных дней выпадет на его долю; он не знает своей судьбы, не ведает извилистых дорог, по которым, он обязан будет пройти.

Однако судьбе бывает угодно распорядиться жизнью так, что, казалось бы, уже лишённая всякого интереса и смысла, она вдруг озаряется такой сильной и яркой вспышкой, что хочется жить и только наслаждаться всеми прелестями, имеющимися на земле.
Вот так и жил тихо и спокойно Григорий, в прошлом ветеран войны и труда, проработавший много лет на заводе.

Войну он узнал в девятнадцать лет. Воевал напористо, и смело, имел и боевые награды. Не раз смотревший смерти в глаза, он, по воле судьбы, был, как будто отгорожен от смерти невидимой стеной, спасавшей его всегда. Судьба его явно не баловала, он просто старался жить по совести, заложенной, видимо, с рождения. Сильный характер, перешедший, по наследству от отца, давал ему силы выстоять и возможность перенести жизненные невзгоды.
Вернувшись после Победы, домой, он вскоре женился на девушке, которую случайно встретил во дворе, прилегающем к неказистым двухэтажным домам.
Проживал Григорий с любимой женщиной в однокомнатной небольшой, но уютно обставленной по тем временам, квартирке.

Жили, как говориться, душа в душу, оберегая друг друга, не считали прошедших дней, всегда стремились к лучшему и слыли у соседей примерной парой.
Хотя детей у них не было, но часто все слышали в их комнатке весёлые детские голоса и смех. Они были гостеприимными.
Но, к сожалению, счастливая пора не бесконечна, что могут придти и трудные, горькие минуты. Так и случилось в их маленькой семье. Жена, как-то внезапно заболела, иссякла, как ручей, и умерла тихо, прямо на его руках, лишь успев сказать: «Любимый, ты живи долго, да почаще вспоминай меня...»
 
В старинном, деревянном двухэтажном доме, среди высившихся многоэтажек, ультрамодных магазинов и казино, он видел долгими ночами разноцветную иллюминацию, тени которой так и играли на стенах с выцветшими розоватыми обоями. Они успели потерять былую первоначальную красу, а ведь как будто недавно жена их покупала во вновь открытом магазине. Когда сделали ремонт, радости их не было конца, и казалось им, что так будет вечно. Трёхстворчатый гардероб стоял в углу, возле окна, растопырив свои коротенькие ножки, занимал собой укромное местечко, будто говорил всем: «Я здесь хозяин...».
Двуспальная кровать, с никелированными спинками и мягкими подушками, красовалась на утренней заре, когда отблески лучей касались нарядного цветного покрывала. На круглом столе стояла их свадебная фотография...

А сейчас, здесь, среди бывалой, по тем временам, роскоши, царит одно одиночество: гардероб постарел, потеряв былую выправку, скрипучая кровать давно уже не убирается, не крашенный стол грустно пристроился у окошка, из щелей которого постоянно дует, а зимой между рамами набивается хлопьями снег. Вместо когда-то красивого абажура висит одноглазая запылённая лампочка. На полу, от двери до тумбочки, лежит жалкий, стертый временем половичок, а за ним - стоптанные и несчитанное количество раз побывавшие в починке башмаки. Серое пальто из грубой уже перелицованной материи, доставшееся от кого-то по наследству, висит на большом ржавом гвозде, вбитом прямо в голую стену коридора. И только в переднем углу расположена по-прежнему и согревает время от времени душу, икона с лампадой, оставшаяся такой же, какой их благословили на добрый жизненный союз с женой.

... Расположившись за столом, Григорий частенько, вооружившись лупой, приступал к починке своих карманных часов. Они часто ломались. Его скрюченные болезнью пальцы, уже не были такими проворными и ловкими, как раньше.
Туловище сгорбилось, и через серую старую рубашку виднелись острые очертания его лопаток. Чёрные, в заплатках, брюки сидели на нём мешковато, на ногах - шерстяные носки, давно залатанные, плохо согревавшие старческие ноги.

Часто на небритое лицо Григория набегала непрошеная слезинка и застывала на долгое время у верхней губы, тогда лицо выражало не довольство или горькую гримасу.
Бывало, постучится к нему соседка и вполголоса спросит: «Гриша, где ты там? Открывай! Я принесла тебе молока и хлеба!» Он, недовольно ворча, поднимался и медленно шёл открывать дверь. Аннушка, добродушная соседка, весёлая женщина, то ли в шутку, то ли всерьёз говорила: «Вот, перестану приходить, что будешь делать без меня? Ты уж не зазнавайся, Григорий!»

После того, как умерла жена, он стал нелюдимым, всё больше отчуждался от людей и глубже погружался в себя. Одна осталось отрада в жизни - голуби.
Часто ложась на кровать, он закрывал глаза, и тогда вспомнился ему цветущий разросшийся сад, и он чувствовал его аромат. Он будто видел жену, светловолосую, полногрудую, со смеющимися, привлекающими его губами, когда он, сильный и молодой, раскачивал скрипучие качели по вечерам в молодёжном парке.
В последнее время Григорий один наведывался в парк. Он брал с собой батон белого хлеба, садился на излюбленную скамейку и крошил на мелкие кусочки, бросая их в кучу сбившихся голубей.

Они любили этого человека и, завидя его, слетались стайкой со всех сторон, ожидая начала кормёжки. Голуби так привыкли к нему, что доверчиво, садились к нему на плечи, на колени и брали корм прямо из его добрых старческих рук.
Взрослые прохожие, а особенно дети, восторгались этим зрелищем и подолгу наблюдали за стариком, и только некоторые из них вслух замечали: «Опять дед пришёл, не сидится ему дома...»

Когда не хватало денег на житьё-бытьё, Григорий брал в руки посох и мешок в заплатах, надевал старый порыжевший плащ и шёл собирать пустые бутылки из-под пива или чего другого.
Обходил он соседние дворы и мусорные ящики тщательно, не обращая внимания на время и проходящих людей.

Дни катились быстро, и были похожи один на другой, день сменялся ночью, а ночь сменялась днём, и так всё продолжалось месяцами.
Казус, произошедший однажды, чуть не стоил ему жизни. Какой-то хулиган бросил, пустую бутылку и нечаянно попал ему по голове. Григорий долго отлёживался дома и, если бы не соседка, которая за ним ухаживала, неизвестно, чем бы это закончилось. Когда он чуть оклемался, то вновь стал приходить к заветной скамейке. Отёк немного сошёл, только под глазом остался синяк. Голова болела, и какой-то странный колокольный звон донимал его временами так, будто сжимали голову обручами.

Увидев Григория, дети радовались, особенно когда он, отломив кусочек,  давал им покрошить голубям и говорил при этом: «Каждый есть хочет, а птица - тем более!» -, и они крошили хлеб и радовались вместе с ним.
Один маленький мальчик подошёл к Григорию и, разглядывая птиц, ласково спросил: «Дайте мне их покормить!». Григорий протянул ему кусочек хлеба, посмотрел зачем-то на соседнюю скамейку, где сидела мать ребёнка. Мальчик настолько был счастлив, что его глаза заискрились радостью, и она отразилась в глазах Григория. Неожиданно мать оттащила ребёнка и при этом сказала: «Не подходи к нему, он бомж и может тебя обидеть!» Мальчик растерялся, надул губки и вдруг заплакал. Сквозь слёзы, которые он вытирал кулачком, кричал: «Я хочу, я хочу...», - но мать всё дальше уводила сына от стаи голубей, от доброго старого Григория...

Город зажигал огни, которые сверкали всеми красками, и только в комнате Григория не горел свет, его не было дома, он всё сидел допоздна в парке, с грустью вспоминал он своих фронтовых друзей, с которыми делил солдатский харч и все невзгоды.
День победы в последние годы он отмечал в одиночестве и скромно: садился вечером за стол, зажигал свечу, наливал стопку водки и, выпив, расслаблялся, вытянув натруженные ноги...

На следующее утро Григория обнаружили сидящим тихо на той же скамейке, сложившим на груди руки. Голова его немножко наклонилась вперёд, и казалось, что он спит, но это только казалось: душа покинула его измученное тяжёлой жизнью тело. Хоронили его все соседи по дому, отдав последние почести.
Голуби, не зная о случившейся беде, как и прежде, слетались в парк, к скамейке. И лишь белый голубь парил высоко в небе, помахивая большими крыльями, как бы прощаясь, стараясь не задеть палящее солнце. Он будто был единственным, кто проводил Григория в последний путь по дороге в Вечность...
                2007г.