Пролог

*
____________________________________
       \поэма "Нулевой житель"\



Голова моя
в сутолоке
других голов
как глобус, выставленный
в географическом отделе,
сто
сотен
суток
дверных хлопков
дрожа
в отражениях
на подставке-теле,
кичилась,
что – копия
чего-то Огромного…

Унижена ролью
плясать паяцем, -
шаркая ножкой в уголке укромном, -
кружилась
в сальностях беспардонных пальцев
под тайным прицелом бескровной скромности
таких же новшеств цивилизации –
всех рождённых,
чтобы жить бояться.

А там, за витриной
сверкал и полнился
толпой заманчивых миражей
мир,
превращённый дождём и солнцем
в цветастые
стёклышки витражей:

смешной паутинкой ветвей расколот,
соткан и вышит, пестрит витраж,
вплавленный в рамы сусального золота
истин,
выставленных в тираж.

И час настал
в суматохе давки! –
(поэт, ликуй, финансист, скорби):
циничный ценник столкнув с прилавка,
взвилась Планетой,
ища орбит!

Ну никакой эстетики, чёрт возьми! –
под град пинков раскрутившись лихо,
летит голова
через шум возни
к прозрачно-загадочному тексту

"ВЫХОД",

заметив боком,
что "ВЫХОДА НЕТ" –
в странном прядке словесной изнанки,
блеснув полюсами,
влетела в свет
радостным горе-изгнанником!

Шаром ли боулинга, в бильярдной гуще ли,
шишки множа меж трещин боли
подобно живым миллиардам мятущихся –
всем, кто посмел
исповедать волю –
неслась, обезумев,
с полос на полосы
пьяна проспектами бытия,
навстречу всем, кто красив и молод,
взрываясь на сотни агентов "я"!

Мысли – шасть по шоссейным лентам
с перекрёстка-креста на четыре части!

... Созвав агентов, вникала в тщетность
эксперимента,
стыдясь причастности,

тёрлась, втискиваясь
в свод собраний,
горошиной по манускриптам прыгая,
в чужие мысли
просящим странником
шла наощупь...
и в искомый миг
об острые грани виски изранив,
срывалась
с высот
переплётов книг!

В тиши архивной, чья пыль искриста,
шлёпалась лбом в светотени Рембрандта,
в бреду перелистывая
пальцы Листа,
реяла Музой в лесах теорем.

"Искусство есть тайное упражнение
души в арифметике".

"Любовь есть Бог".

... Сомнения
столбиками умножений качнулись в ряду вереницей строк.

Господин Спиноза, прости тупого,
но где  ПРИЧИНА
ВСЕГО, что  – "Я"?

... От мира скрыт этот факт суровый
в единой
формуле бытия.

С тех пор голова моя – лаборатория
где в философской взвеси – и ДА, и НЕТ,
бывает, что это – голова поэта:
калейдоскоп фонетики
или (что за бред!)
консерватория.

Но всех тяжелей
голова художника,
где КАК и ЗАЧЕМ – полюса разногласий.
Образов воз,
как в известной басне, -
в скандальном единстве противоположностей.

... И лишь тогда зарассветится к ней любовь,
когда дурачком,
в двадцать плёток выдранным,
голова болтается,
передёрнув бровь –
вмиг забыв "чудеса" обид!

А всё оттого, что невидимый ПАРУС
снится ей -
лёгкий и белоснежный.
И впереди – ОКЕАН безбрежный!

(Внизу – мельтешня, да жучки-"Икарусы")

Порой в голове моей – райские двери.
Чудесный выход, - никаких забот:
факты закутав в пергамент поверий,
слова-богословы украшают рот.

Херувимом
напялив пеньюар кисейный,
тащу свечу в Мировую Ночь.

... Та голова, что всегда – Эйнштейн,
глотая таблетку, уходит прочь.

Бегу за ней
безголовой тенью –
куда мне, к людям,  без головы!

Любые прения – не вариант решенья.
Правила таковы.

"Получит каждый за то, что выстезил".

Было б так,
без упрямства жил бы.
Но "Бог – любовь"?
Значит, Суд – амнистия?
Непостижимо
до напряженья жил!

Вопрос монументов Тянь-Шаня выше,
Сизифом ли топать в обряде праведном!

Да не откажет Природа в праве нам, -
Мир вопрошающий да услышит
рёв возмущённой
коварной магмы,
и над Землёй в небесах высоко, –
где-то, в судорогах диафрагмы, –
глас пророчествующего Сирокко.


_________________________

1.


Шагаю.
Толкают, сбивают с ритма
локти, гудки, светофоры улиц,
грохот парадов,
крутизна открытий,
и что-то... что  - рядом;
кажется, пульс.

Не бытие, а событие!

Воробей на проводе
хохлит чуб.
Такое
вряд ли без повода.

Пасмурно.

Дня хочу
лучшими солнцами коронованного!

Кричу – и чудо:
из икон окон –
утро, мудрое испокон!
заря – гадалка:
на розовой ручке
кучками –
золотые тучки.

В трансе фотограф:
"Какое ню!",
а зарю жалко
Царю-Дню:
умчит, непорочная, догоняя Ночь,
и Дню – одиночество.
Чем ему помочь? –

любимой болью воскрешён из праха,
руками улиц в мольбе нелеп,
день
щекою на площадь-плаху
склонился,
целуя след.

Башня – термометром городу в лето.

- Смотрите, это
уже всерьёз!

На старте с ВДНХ ракета
уже срывается:
SOS! SOS!

Цифры – в ужасе: 35 по Цельсию!
асфальт расплавлен
как в бреду мозг:
хватайся за розги, из пушек целься –
ни шагу от берега
гигант-мост.

Из подворотен, из тёмных ниш –
мышью
машина ползёт... беспокоится:
живой чешуёй
разноцветных крыш
удав Садовых сплетает кольца,
горит глазами, плодит мосты,
(в карманы улиц ползут отростки)
и отрубает ему хвосты
красный лазер на перекрёстках.

Дом предсмертным лицом белый,
космы – чёрные: дыбом дым.
Окна, склепы последних смелых;

Мир в назидание молодым.

Каратели света прижались к теням,
воскресшие помнить проходят вкось.
В сейфах папки по именам,
белые,
как в конуре
кость.

Улица в жажде губами-шинами
шлёпает, липнет, дыша бензином.
Упала, сонная,
у хвоста моста,
исполосована
и черна как мавр...
Ноль внимания.
Мост устал:
тяжко "ихтиозавру".

Закройте шторы, у дня – жар:
над городом в жёлтых куполах – пожары!
Заря, как можно!
Ведь это... мелко;
уже измучен он, стар и сед,
скачет безумной и белой белкой
над сучьями
в чёртовом колесе!

Небо доброе –
небу жаль;
хмурит тучи, бровями сжав их,
сникло – и хлынула в пыль печаль
с крыш,
от пожара ржавых!

Ниспослан дождь.
И – в который раз!
И я с дождём
по холодным лужам
иду, огорошен, омыт, сконфужен
вниманьем тучи и водных масс.

Клочья виснут,
будто сам с небес
сползаю слезою тоже я.
Дождь!
Волшебный хрустальный лес,
высься,
радуги множа!

Душ спасительный,
перезвончатый –
оцинкованный-черепичный,
листовой-жестяной-столичный –
над газончиками
многозончатыми,

по цветастым горячим крышам
разбегающихся автомобилей,
город выполз к тебе и дышит
шкурой высохшей крокодильей.

Мне б – на шпиль,
да погладить брюхо
этой дымчатой, доброй туче,
только – башню найти покруче,

... если б не было в горле сухо.

Весь растрескавшийся, бессонный,
по десне шурша языком,
я ворвусь к тебе босиком
и – открою твои кессоны!

Дром-дром! Там-там!
Эй, дом, кто – там?

Хлещет-плещет
по ободам,
по капотам.
по проводам
по асфальту,
по пальцам рук,
в поднебесный багровый круг,

без пощады и без промашек –
по зелёным кругам фуражек,
по зелёным лугам ромашек
по пустотам,
по куполам,
с пулемётами пополам
длинной очередью
вдоль надгробий –
ритуальная дромофобия!

В блеск капота упало облако –
ассоциация твоего облика –
яркого, в рамочке белого топика.

- Перехлестнёмся потом, пока!

Эй, назвавший
мой дождь мокрым,
аль не тесно в своём умишке!
... и отойди, не шатайся около
с мордой лося на фоне Шишкина.

Плачет Свод, потому что чист.
Зал Мироздания радуя,
учитесь красками Муз и чисел
в сводах высоких радуг!

Очнитесь, День!
Вы не один – «блажен»,
с потёртой кистью
седой старик:

закатом надежды выжжен,
кто-то пожизненно
из забытых книг
кричит!

Но лист облетевшей памяти
падает
с шорохом
на сырой асфальт,

призрак-ветер в прозрачной мантии
высит
горестный контральт...

Бумажное кружево
слов простуженных
тонет
в сонных
осенних
лужах.

Вряд ли бывает хуже.

Поднял листок,
и иду, не спеша...

На листке в строке – два слога:

«ДУ-ША».

_____________________________