II. Начало скорби. Тайна хижины старухи Эло

Уже доносились первые крики Чёрных птиц. Уже раздирали ветер дребезжащие голоса их. И тёмные пятна уже надвигались со стороны Гнезда Мрака, заставляя сжиматься сердца женщин и мужчин.
 Праздник Двойного Солнцестояния был отменён. Гробовым молчанием встретили токкийцы день пустого неба. Ни одной горошинки Благодатного Дождя не спустилось на землю. Ни одно растение не получило полезной пищи от Богов. И тяжко всхлипывала Солна, обречённая стать мутной, как глаз мёртвого дракона.
Воркуала несла чёрные цветы, и белые руки дрожали, как дрожат крошечные птахи под лапой тигра. Гигантское растение, напоминающее человеческое ухо, золотисто-телесного цвета вздымалось над головами собравшихся у священного места.  Токкийцы готовились воздать молитву. Считалось, что земля, где живут они и возводят жилища, есть верховное Божество. Растение же гигантское – Кан – есть слух земли. Оно способно внимать просьбам и радоваться словам благодарения.
Чёрные цветы, что несла Воркуала, вздрагивали, как вуаль траура. Ветер колебал их, и особенный запах печали раздавался от тонких лепестков. На глазах дрожали молчаливые слёзы. Никто не знал, что сердце Воркуалы затаило преступную мысль. Никто не отгадал истинную причину трепета девушки. Только Векко почувствовал и задумался.
- Люди Токка! – Начал вождь положенную речь, – Земля растит в нас силу, равно так же, как растит крепкие леса наши. Много видели мы, как гибнет могучее древо без Благодати, но также видели мы, что по истечению срока, восстаёт оно крепче прежнего. Разве богатство рыбы или садов славит токкийца? Нет, изобилие природное есть слава Бога нашего. Но велик токкиец бесстрашием своим. Бесстрашием непоколебимым!  Не уступим бедам и страхам, грозящим нам, как не уступали отцы наши! – Векко остановился. Глубокое, сосредоточенное молчание собравшихся означало одобрение.
- Грядёт,  – указал Вождь в сторону надвигающейся тучи Чёрных птиц.
- Во много больше, чем обычно! – не выдержал кто-то в толпе.
- Грядёт, – повторил Векко сурово и громко, пресекая дальнейшие выкрики, – отпущение грехам нашим. Закон гласит: «Отдадим детей теперешних, порченных, самими Богами отверженных, и отчистим детей будущих от позора и унижения». Не посрамим закона. Выкажем гордость нашу и счастье наше Молитвой. Да услышит Кан!
- Да услышит Кан! – подхватили разом все собравшиеся и взялись за мочки ушей.
Векко уступил своё место длиннобородому старцу в лазурном балахоне.
Это был почтенный Гарто – сильный молитвенник к Богу, самый сильный во всём Токке.
Старик принялся за долгое пение, которое начиналось со слов:

                Кану поклонится
                ведём сердце наше,
                бесконечное в любви,
                В день Солнца Двойного…

Ни одна травинка не смеет шелохнуться, когда возливается молитва в чашу сердца. Трепетно и блаженно смыкают токкийцы пальцами мочку левого уха и правую руку кладут на грудь. Действо же это означает, что слух связан с душою, и в душу проникает каждое слово.
Мучительно и обречённо глядела синяя роса из глаз Воркуалы. Во всю молитву она видела перед собой только одну точку…  букет, оставленный ею подле священного растения. Знала она нечто такое, отчего тут же содрогнулась бы любая жена. Посмела она совершить нечто, что холодом проносится по спине.
Небо залипло голубовато-серой глиной. Страшная тень отпечаталась на земле. Растения покрылись серой плёнкой. Нарастал крик. Начинали кружиться Чёрные птицы, первыми достигшие Токка. Они скликали младенцев. Крылья с треском рвали воздух. Птицы сжимали и разжимали мощные когти, приготавливаясь приземлиться и вцепиться в шест. Токкийцы готовили шесты заранее: вырезали на них символы и покрывали голубым красящим соком гусениц. 

                Пронесись над нами и уколи нас бедой – да спасёмся…

Гарто, не прерывая пения, подошёл к шестам – значило это: пора… Воркуала, как жена вождя, вступила первая. Кулёк в руках её молчал – видимо, ребёнок спал. Птица с мёртвым жёлтым глазом ждала. Собравшиеся глядели радостно, ожидая милости богов и очищения будущих детей.

                Чёрное отторгнется и воссияет лазурное в чадах…

 Только Локо, главный страж и хранитель порядка, злобно блестел глазами, глядя на Воркуалу. Камень правосудия – отличительный знак, висевший на груди, – блестел так же страшно, как и глаза хозяина.
Птица поднялась в воздух, унося младенца, но и тогда не донеслось обычного плача. Была тишина.
Женщины, одна за другой, последовали к птицам, падавшим с воздуха ещё и ещё. Огромная туча заволокла небо и роилась высоко и рядом, заполняла шесты и снова освобождала их.
Токкийцы никогда не видели столько Чёрных птиц. «Проклятое потомство» оказалось по величине небывалое. Потери катастрофические, грозящие вырождением для племени. 

Когда птицы освободили небо и унёсся последний крик, уже было поздно. Белое солнце отходило, а чёрное осталось неподвижно глядеть на серые сумерки. Нет Благодати – нет великолепной игры красок. Солнце становится тусклым, лучи теряют цвет. Токк тревожно замирает у зеркал Солны, разглядывая ветшающее отражение. Цветущие, бескрайние берега погружаются в первую холодную ночь. Гроза готовится к нападению. Свирепые тучи огненных плясок и демонического рева со всех сторон приближаются к Токку. Ветер с хохотом слетает на землю,  но земля гордо ожидает битвы. Только рябь реки выдаёт скрытое волнение, только нечаянный стон хрупкого дерева отдаётся болью во всей природе.
«Несчастный Токк! Святой Токк! Снова чёрная птица ужаса впивается в твою грудь! Снова народ твой взывает к смелости сердца и милости богов!» – так страдала Воркуала этой ночью, устремляя к окнам воспалённые глаза. 
Лёгкие волосы её струились по золотым узорам платья. И слёзы, как гроздья, налитые мучением, тяжело катились и падали на грудь.
Раздался стук. Кто-то стучал очень тихо, с большой осторожностью. Воркуала прислушалась: это был не ветер. Тогда сердце девушки в ответ забилось так громко, что, казалось, гость должен услышать это неистовое биение и войти. Может быть, так и случилось, потому что дверь тут же приотворилась.
- Воркуала? – позвал знакомый голос старухи Эло, – Сейчас. Нужно идти сейчас.
Девушка разглядела в полумраке единственный глаз Эло, по-кошачьи блестевший из-под капюшона.
- Да-да, Эло, иду…
- Поторопись. Ночь глуха, но и в такую ночь боги не спят. Мы можем попасться кому-нибудь на глаза.
Жена Вождя набросила тёплую накидку и последовала за старухой. Ветер окатил холодом разгорячённые лица и гулко ударился об дерево. Видимо, сильный удар стряс плоды, и они с шорохом катились под ноги. Небольшая хижина Эло находилась неподалёку от  шатра благочестия, в котором пребывала Воркуала отдельно от мужа во время священных празднеств и траура. Обе женщины торопливо скрылись за дверью. Теперь ночь, невольная соучастница, со вздохом обволокла укрытие непроглядной темнотой. Ведь только ночь способна сохранять чужие тайны. Быть может, потому её вуаль сплетена прочными нитями мрака, и так недоступна загадочная красота её глаз.
Те, кто несёт тайну в сердце, бояться ослепительных лучей дня. Эло старательно зашторивала окна с приходом белого солнца. Но и это не спасло бедных женщин. Светило наделяет людей зрением, подобным своему, потому так тяжело укрыться от человеческого взора. Как бы не были осторожны Воркуала и старуха Эло, беда не заставила себя ждать. Чужие глаза однажды высмотрели то, что так старательно скрывалось в хижине.
Этот случай совпал с первым днём великой засухи. Недобрый знак явился токийскому народу – Локо ворвался в шатёр Вождя с обвинением в ужасном позоре, какой ещё не видывал Токк со дня своего сотворения.
- Ты осквернил Закон, Векко! – кровожадно воскликнул Локо, вторгшийся в покои Вождя с двумя стражниками. 
- Ты куда больше осквернил Закон, Локо, позволив себе так войти, как входят разбойники!
Стражники нерешительно поглядели на Локо. Они ведали, что грех неизмеримый – подняться против Вождя. Но Локо только злобно хохотнул:
- Народ отвергнет тебя, как только узнает, какое бесчестье навлёк ты, Векко!
- Нет позора на семье моей, Локо. Знал бы я тогда о преступлении своём, коли было б оно, да совесть моя чиста. Закон почитаю я превыше всего. Забери своих людей и ступай вон. Огласите, пусть племя моё от мала до велика собирается. – Обратился Векко к стражникам,– Пусть собрание и народ рассудят нас.
- Ты говоришь, Векко, – враждебно и насмешливо возвысил голос Хранитель, – как-будто не знаешь, что Воркуала прячет черноглазого младенца, проклятого богами, в твоём доме!
- Врёшь, ящер! – прохрипел Векко и, побледнев, отступил назад.
Локо сверкнул глазами:
- Есть свидетели от народа, которые видели Воркуалу, кормящую младенца.
- Где они? – Гнев и ужас разрывали сердце Вождя. Неожиданное обвинение потрясло юношу:  так случайная молния вмиг испепеляет мощное древо. 
- Они придут на собрание и огласят при всём народе с клятвой на устах то, что видели глазами собственными. Обыскать шатры! – обратился Локо уже к стражникам.
- Нет! – Преградил путь Векко, - Как вождь приказываю! Пусть сначала докажет вину мою, и тогда, по Закону отцов наших, предамся суду народному.
- Обыскать! – повторил Хранитель с ненавистью.
- Не можем, Локо, – твёрдо решили стражники, – По всему видно, что честно отвечает Векко. Пусть вина, если есть она, доказана будет.
- Пусть, - и впрямь словно ящер прошипел Локо, – пусть.
Когда удалились обвинители, Векко направился к шатру Воркуалы. Знал он, что должен видеть жену свою немедленно. Могла ли она так поступить? Могла ли Воркуала очернить лазурное благочестие токкийцев, нарушить клятвы, данные богам, растоптать любовь и род прославленный? Не хотел верить Векко, и сердце его тяжелело с каждым шагом.
Он нашёл девушку в саду в окружении цветов. Она плела венок и тихо напевала о печальных грёзах одинокой души, о нежных страданиях первой влюблённости и о чём-то тревожном, что нельзя разобрать, но можно почувствовать. Векко невольно засмотрелся на возлюбленную, увлекаемый сладостным пением. Зелень мягко колыхалась, ещё не подозревая, что грядёт страшная засуха.
- Лепесток, – окликнул он жену ласково, любуясь солнечными прядями, небрежно и легко стянутыми лентой, видимо, на скорую руку. 
Воркуала вздрогнула и обернулась. Она никак не ожидала увидеть Векко у себя во время траура, когда только чистый труд и прилежные молитвы дозволены супругам.
- Векко? – вспыхнула она пред красивым его лицом.
- Воркуала, как поступила ты с нашим младенцем?
- С на… Я… Ты же видел, чёрная птица унесла наше чадо.
- Не то, что отвечаешь, вижу я в твоих глазах… – мучительно выдавил Векко, и страшная догадка обожгла его.
- Ты же видел… – Воркуала выронила венок. Лицо Векко стало суровым.
- Сегодня собрание племени, судить меня станут. Знать я должен, где правда.
Девушка на миг окаменела, глаза её широко распахнулись от дикого ужаса.
- Векко,  – вдруг кинулась она к ногам мужа,  – Пощади, Векко! – но рыдания не давали ей говорить.
Мог ли ждать Векко такого предательства? Ярость охватила юношу и жуткая боль, от какой не укрыться, какую не отразить теперь ни силой воли, ни силой стрелы.
- Где он?
- Пощади, Векко!.. – девушка в отчаяньи обхватила ноги мужа.
- Перед богами отвечай, где он?
- В хижине старухи Эло…
- Кровью ты искупишь предательство рода: кровью отпрыска демонского… и своей.
- Нет, Векко! – кричала, задыхаясь, Воркуала, – Наш он, и не проклят он богами! Послушай, умоляю!
Но Векко оттолкнул несчастную, и направился прочь неумолимым, быстрым шагом. Обессиленная девушка простёрла руки вслед удалявшемуся мужу и повторяла:
- Векко, наш сын не черноглазый… вопреки судьбе… голубоглазый… чистая лазурь… послушай, вопреки судьбе… лазурь…
Но Вождь уже не слышал. Ему мерещилась кровь, алые моря, несущие призраки далёких воспоминаний. Не знал он, что рок готовит испытание настолько странное, насколько необъятны небеса и непостижимы вселенные за этими небесами.