человек

человек в белом фартуке сидел, подогнув под себя ноги и помешивал кашу. как обычно. как обычно в это время он должен мешать кашу, потому что это его работа. больше он ни на что не был годен из-за болезни. когда-то, в далёком детстве, этот мужчина был счастлив и здоров, пока не умер его отец, достопочтенный, уже немолодой, усатый дядечка, которого любила вся деревня. скорее всего, так было, потому что сэр Вильгельм был мэром. ну да ладно, подробности ни к чему. резкие перемены в поведении матери, Хельги, начались уже когда её муж только начинал вдыхать пленящий запах ладана. бедняжка стала груба, совершенно не сдерживалась в выражениях, которыми она осыпала единственного своего отрока. "ничтожество! паскуда! кошачье дерьмо!", "как я была бы рада оставить тебя на той помойке!" - проносилось у него в юной головке. так продолжалось несколько лет до тех пор, пока рассудок обоих не сломался: мальчик стал аутистом, а мать - внезапно любящей клушей.

через дня три после начала нашего повествования человек сидел и месил тесто, потому что наступил четверг, а по четвергам его делом было месить тесто. невидящим взглядом он смотрел на улицу. всё шло своим чередом, но только не Эльза. ей почему-то нужно было зайти именно в этот момент именно в эту дверь и узнать, не нужен ли именно этой семье сахар. человек отвлёкся от своей рутины на дверь и увидел Эльзу. впервые в своей жизни он увидел девушку. миниатюрное создание тринадцати лет, пахнущее лавандой со свежим сознанием. всё это произошло всего за краткие три минуты, но голова и член человека уже успели заключить договор о нападении.

вот уже несколько лет родное селение не видело человека. если точнее, оно не хотело его видеть уже многие годы, но сейчас всё было не так мрачно. но только не для семьи Эльзы. простые бедняки уже стёрли не один десяток пар обуви в её поисках, но всё было тщетно. человек слишком хорошо спрятал когда-то красивую девушку. в дебрях лесов, в собственноручнопостроенном доме без окон. Эльза была там уборщицей, кухаркой, посудомойкой, собакой, столиком, - всем, чем её желал видеть человек. при малейшем неповиновении ей полагалось несколько ударов под дых огромными, как два чайника, кулаками. но это было не так страшно по сравнению с тем, что человек делал с ней в дни полнолуний. в его воспалённые мозги врывались видения огромных кривых хрустальных икон. отражение человека в них преломлялось и представляло собой лишь смешение бороды  с густыми волосами. в такие моменты человек становился подобием вервольфа - сильным и всепоглощающим монстром. он шёл напрямую к комнате Эльзы и насиловал девушку. после ночи у неё оставалось столько синяков и порезов со спёкшейся кровью по краям, будто над ней измывался полк, а не один человек. Эльза не могла сопротивляться и, усталая, под конец действа покорно получала водопад неоплодотворённых детей на себя.

вечность  - это вежливость богов. поэтому бесконечно продолжаться не могло и это. наш человек пока не стал богом, да и вряд ли стал бы им при таком образе жизни. ровно через семнадцать лет после ухода этой пары из деревни, их обнаружили. нашли простые грибники, толпа грибников. без лукошек и ножей. с пистолями и вилами. и не грибники это были вовсе. а специальная группа вместе с его матерью. человек ещё спал, а Эльза всё это видела в маленькую дырочку в стене, сделанную ей самой.  в спешке она написала письмо на ярко-малиновой бумаге и просунула его в дырку. было написано: "это оборотень, спасайтесь!". но уже ничего не могло остановить самонадеянных путников. за спиной Эльзы же стоял человек. он всё видел. даже смог понять. поэтому волосы Эльзы были у него в руке, а сама девушка превратилась по его желанию в тряпичную куклу для побоев. в конечном итоге он кинул её голову в печь. одновременно с этим в дом вошла Хельга и, не успев ничего сказать, была убита неловким движением юнца, стоявшего позади неё. человек воспользовался минутой всеобщего помешательства и расстройства и сбежал в лес. просвистело несколько выстрелов. тщетно. безумная троица попыталась догнать его. глаза Хельги смотрели на сына, и на каменных её губах застыло одно "Йозеф..."