Поток журчащего Салгира

                Л.И.

Кидался ветерок-задира  рвать листья  кроны шаткой тополя,
поток журчащего Салгира стихал в кварталах Симферополя.
И мы брели в проулок старый, где  сохла во дворе ботва,
Где у ларёчка «Стеклотара» похмельем мучилась братва.
Качнув рычаг колонки пыльной, мы пили, был полдневный зной,
ты вытерла мне губы тыльной ладошки нежной стороной.
Наш путь, булыжником мощённый, шёл в горку, вниз вода текла,
окно бумагою вощёной, за неимением стекла,
заклеено в хибаре ветхой, где мы имели  кров и стол,
но, к слову, где бывали редко.… И, как магнитом, сильный пол
тянуло к слабому, и слиты в одно средь звёздной полутьмы,
от хулиганствующей свиты уже откалывались мы.
Слюнявый Сява, папиросу набив кашкарской анашой,
поглядывал всё чаще косо и цвиркал на асфальт слюной.
Презрительную мину скорчив, воспитывал нас Ник Лужков,
но мы чурались, словно порчи, всех комсомольских вожаков.
Послевоенный Симферополь, квартал бедняцкий, слобода,
ни дёгтем правду, ни сиропом я не унижу никогда…
Качалась в небе телевышка, край облачишка теребя…
По существу, я был мальчишка, хотя и взрослым мнил себя.
В дорожном техникуме круто вождя вздымался пьедестал;
пижонов ненавидя люто,  я боксом заниматься стал.
А ты – ровесница Джульетты – шептала: обними, малыш!..
О, время праведное, где ты?..  Осталось только эхо лишь.
И это эхо в стих оправить спешу, рифмуя свой рассказ.
Но всё же, юность, ты права ведь была, я думаю сейчас.
В той неустроенности нашей, нет, не прошедшей без следа,
нам было легче жить и краше, и верить в лучшие года,
когда, обнявшись, шли по скверу, ведя беседу или спор,
и в лучшее навеки веру душа усвоила с тех пор…