Мозаика

МОЗАИКА МОИХ ДНЕЙ.
Несколько историй.

Написал для своих сыновей. Когда-нибудь прочтут…
А перед остальными: прошу извинения… если скучно!


РАЗМЫШЛЕНИЯ
О ТОМ, КАК МЕНЯ СПАСАЛИ…  И ЗАЧЕМ…
ОТВЕЧАЮ ГОЛОВОЙ ЗА КАЖДОЕ СЛОВО.

Не знаю, уж, зачем я родился? Может так было надо кому-то, а может только моим родителям… но случилось: 13 июня 1953 года я родился. Не сказать, чтобы это произошло легко и просто, мама мне говорила, что рожала меня около суток – дай ей Бог упокоения в Раю.
Ну, родился и родился ещё один пацан в роду… и единственное, чем было то примечательно, так это тем, что был я первым ребёнком в очередном, так сказать, послевоенном поколении нашего рода. Первым, а это значит и всеобщей игрушкой – так я себя и ощущал с самых первых моих воспоминаний. А помнить себя начал лет так с трёх-четырёх, и первые мои чёткие воспоминания – это гулянки всей нашей огромной родни, на которых я был и игрушка, и клоун, и жертва – одновременно. Вот об этом подробнее.
Вся родня моя жила в маленьком рабочем посёлке, недалеко от областного центра – Абакан. И назывался наш посёлок тогда – Лесозавод, это сейчас он – Усть-Абакан. У меня был дядька – Володей его звали, это был младший брат моего отца. Он считал себя самым умным, и со стороны это видно было всегда: и по его поведению в разговоре, и по поступкам. А шутки, которые проделывал он со мной, он считал очень остроумными и смешными. Так, в его постоянном репертуаре было, к примеру, напоить меня (по-тихому) на тех шумных родственных гулянках и отправить затем плясать под гармошку, на которой наяривал самый младший из его братьев – Анатолий. Их было четверо, выживших в предвоенные годы из шестерых или семерых, рождённых бабой Василисой – их мамой. Остальные не выжили в младенчестве, уж не знаю почему.
Так вот, он, этот дядька Володя, (я это явственно помню) наставлял меня во время тех безбрежных гулянок-попоек: ты, мол, под столом ко мне подползи и по коленке постукай, а я тебе тут и подам вниз стопку с водкой, и ещё закуску... и я это делал. Я не помню, как я там под столом определял, где его ноги, где не его… но находил как-то, и он опускал мне стопку, наполненную наполовину или на треть. Которую я тут же, под столом, выпивал и чем-то закусывал … а уж потом начиналось главное – я выходил плясать! На потеху всей собравшей публике. Мама моя, на тех пьянках не присутствовала, уж не знаю почему, но, как она рассказывала мне, устраивала ему скандал не раз. Однако это не меняло ничего. Одного не понимаю сейчас: почему не возражал мой отец… но его уже нет, и спросить теперь невозможно.
Одно из самых ярких и ужасных воспоминаний моего раннего детства тоже было связано с дядькой Володей. Это был случай, который я очень чётко и в деталях помню, хотя предпочёл бы забыть! Тогда дядя Володя, вероятно, желая развлечься самому и развлечь публику, угостил меня полной ложкой горчицы! Можете себе представить? Помню, когда он поднёс полную столовую ложку к моему рту чего-то жёлтого, что мне сразу же не понравилось из-за резкого и неприятного запаха, я спросил его, прежде чем открыть рот: «Что это?».
А он, мой дядя, мне ответил: «Это очень вкусно, это мёд!»
Где были мои отец и мать в этот момент, я не знаю. Помню, что сидел я на скамье (стулья тогда были ещё редкостью) за общим столом, за которым сидело ещё несколько человек. Комната была тускло освещена единственной лампочкой без абажура, свисавшей посреди комнаты, был вечер, и, возможно, зима. Я конечно же открыл рот, и мой мучитель вставил туда большую алюминиевую ложку, наполненную тем самым.
Эффект я почувствовал сразу! Когда мой рот, а затем и всё существо моё заполыхало от невыносимой огненной боли и вони – я зашёлся в диком крике… и подумал, что умираю…
С тех пор я горчицу никогда не ем и просто её на дух не переношу.
Однако я сильно отвлёкся, я ведь собрался вспомнить-рассказать о моих случаях приближения к смерти и о том, как случилось так, что я почему-то выжил во всех этих событиях. Предупреждаю сразу: здесь нет ни грамма выдумки. Просто воспоминания и впечатления…



ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ – С ПОЧИНОМ!
ПОСТИГАЮ ОСНОВЫ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА.

Случай первый. Это произошло, когда я был ещё лет эдак пяти-шести. Был в тот раз я в гостях у тёти Тани, жены старшего из братьев моего отца, дяди Пети. Славная, добрая женщина, тётя Таня. Детей им Бог не дал, и жили они вдвоём через стенку от нас, в одном доме, который братья построили вместе. Я часто бывал у них в гостях. Домик наш был, по нынешним меркам, совсем пустяковый: в каждой из братских половинок была кухня, она же – столовая, и второе помещение – «зал», который был одновременно и гостиной (для приёма гостей), и спальной в ночное время. А хорошо жили братья, дружно, без споров, и потому меня там оставляли частенько, когда это надо было моим родителям.
Телевизоров тогда ещё не было, а из развлечений были только радиоприёмник и местное радио, звучавшее из круглой чёрной «тарелки». И что интересно, мы как-то вот обходились без этого монстра – телевизора… может, потому что ещё не знали что это такое?
Жили, да и жили себе, не спеша. И вот в тот день мы были с тётей Таней вдвоём, я сидел на деревянном самодельном стуле перед кухонным столом, слушал в полуха поющее радио, и отвечал на вопросы непрестанно снующей туда-сюда тёти Тани.
В тот прекрасный день, а его я не имею право называть как-то иначе, тётя Таня занималась уборкой, возможно, была суббота. У них, должен сказать, всегда была какая-то стерильная чистота, прямо всё блестело. Но она всё равно, к моему удивлению, всё перетирала, промывала – старалась, одним словом. И вот дело у неё дошло до лампочки – это не фигура речи: просто она выкрутила довольно большую лампочку из патрона над кухонным столом, и понесла её мыть под рукомойник. Я хорошо помню, что включение и выключение света на кухне у них осуществлялось вкручиванием или выкручиванием на пару оборотов той самой злополучной лампочки. 
Рукомойник стоял в углу кухни, и тётя Таня там мыла свою лампочку, а я тихо сидел перед столом, накрытым сияющей бело-голубой клеёнкой и посматривал в загадочно чернеющий патрон. Помню, меня очень занимал один вопрос: как это так происходит, почему лампочка светит, когда её вкручивают? И тут я посчитал, что сейчас самое время уточнить – почему всё-таки приходит свет? Ну и залез я на стол, встал ногами и выпрямился. А патрон оказался чуть ниже моей головы. Тогда я слегка присел-наклонился и заглянул к нему вовнутрь… но ничего примечательного, что могло бы прояснить мой вопрос, я там не увидел. А узнать очень хотелось! И понимая, что лучшего момента не представится: тётя Таня, ведь стоит спиной ко мне и занята, да и лампочки нет, а самому мне её не выкрутить, я взял… да и засунул туда свой указательный палец!
Дальше произошло что-то ужасное: меня кто-то схватил страшными беспощадными ручищами и, сжав ими с сумасшедшей силой всё моё тело, принялся трясти так, что дух мой чуть не вылетел из меня! От ужаса и боли я заорал… да заорал так, что мои собственные барабанные перепонки едва не лопнули! Затем я полетел, оттуда на пол…
Потом была темнота, не помню… а дальше я уже сижу на руках моей тёти Тани и горько-прегорько плачу: от страха, от боли и чего-то такого неведомого мне ещё… возможно, от первого и лёгкого, пока ещё, знакомства с ней… с ней – вечной спутницей жизни…
* * *             
Второй случай… и третий. Не знаю почему, но и второй, и третий случаи моего приближения к смерти, были также связаны с электричеством. Видимо я был неисправимым оптимистом, или просто дурачком, не способным извлечь урок из своего поучительного прошлого.
В очередной раз это произошло, когда я заканчивал третий класс. Была весна, май 1963 года. А в те годы в нашей степной Хакасии, весной всегда дули очень сильные, прямо таки ураганные, южные ветра. Каждый год они начинали дуть с приближением тепла, обычно в первой половине апреля, и дули дня по два-три, не давая нам спуску до середины мая.
То были времена «освоения целинных и залежных земель», как говорилось во всех газетах, и перепаханные целинные поля щедро отдавали ветрам свой вековой чернозём. Помнится мне, что разгар бурь обычно наступал после полудня. Почему так было – не знаю, но ветер начинался под утро или уже утром, потом постепенно усиливался, и с 12 до 18 часов всё уже совсем походило на конец света: с началом бури цвет неба менялся. Небо становилось сначала серым, потом бурым, потом тёмно-коричневым, а иногда и густо-чёрным, как в самую безлунную ночь. Пыль и песок в эти дни скрипели на зубах, лежали на окнах и подоконниках, на столах и партах, на наших лицах, в волосах и ушах. Но занятия в школе почему-то никто не отменял, и мы ходили на занятия, не взирая на погоду.
Единственным основанием для отмены занятий, было отключение электричества. Во время бури электрические провода, бывало, раскачивало и перемыкало, от них летели искры, из-за которых иногда даже разгорались пожары. От короткого замыкания проводов всегда выключались подстанции. Вот тогда мы и сидели по домам, сидели и ждали – потому что делать было больше нечего.
И вот, так совпало, что при очередной пылевой буре, накануне майских праздников, «отключили свет» -  так мы тогда говорили. Сидим мы дома при свечах и гадаем: будет ли завтра свет или не будет? Ведь у нас уже в домах появились первые телевизоры, чёрно-белые, страшненькие такие, но уже занимавшие наше свободное время и скрашивающие досуг. Мы уже стали потихоньку привыкать к этому благу цивилизации и конечно остро ощущать его отсутствие. А на следующий день после бури был праздник. И даже двойной. Во-первых, наступили «майские праздники», а это и тогда было несколько выходных дней, а во-вторых – буря закончилась, солнышко улыбалось нам, зелень повысовывалась из чёрной земли… разве ж это не праздник?
И в тот день, мы, я и моя двоюродная сестра Надя – дочь того самого дядьки Володи, проживавшего по соседству с нами, были отправлены к нашей бабушке Василисе. А там у нас были свои друзья: Лида – наша троюродная сестра, чуть старше нас, Колька Колосов – её ровесник и другие ребятишки, проживавшие в каждом доме в те времена. Все были в сборе. В одно поиграли, в другое… а тут кто-то принёс мяч и пошёл у нас футбол без правил. Кто их знал, правила-то эти? Обозначили двое ворот кирпичами на дороге, разделились на две команды и – вперёд. Играли-играли, да и запнули мяч на крышу сарая нашей бабы Василисы… я и помчался за мячом.
Залез по забору на крышу, которая была метрах в трёх от земли, затем скинул мяч… а дальше… дальше меня бес попутал! Ну, или кто-то другой… Я ведь «точно» знал, что «света» нет – проверял за час до того. А над крышей того сарая, откуда я снимал мяч, низко-низко нависали провода от соседнего столба… вот и решил я: испугать всех, всю компанию, разыграть их. Взялся я правой рукой за ближний провод, смотрю на них, а они выпучили глаза на меня, и рты пораскрыли… ну а я, дурак, и рад стараться: взялся и второй рукой, за другой, значит, провод…
И что тут началось!.. Опять тот же самый зверь сграбастал меня ручищами, сжал и принялся трясти так, что голова моя чуть не оторвалась. Ну а я заорал, всё закружилось и… темнота…
Пришёл в себя, смотрю: сижу на земле, под сараем, рядом из земли торчит пенёк от спиленного дерева, я держусь за этот пенёк, чтобы не упасть на спину, меня сильно тошнит, во рту и в носу вкус и запах крови, и страшно болят обе руки, особенно ладони и локтевые сгибы. Ладони похожи на жаренные котлеты: розово-красные, кожа ладоней торчит кусками и сгиб левой руки также сильно обжарен, как и ладони…
Меня подняли и повели. Иду на подгибающихся ногах и завываю… а навстречу из калитки выбегает бабушка – хорошо, значит, орал. Ей тут же наперебой рассказывают возбуждённые зрители из группы поддержки, о ходе событий… а она, вместо ожидаемого мной сочувствия… принимается меня лупить полотенцем, с которым прибежала, видно, от плиты. Мне больно, но реву я не столько от боли, а больше от того что мне жутко обидно…
А дальше было ещё хуже: бабушка стала «оказывать мне первую помощь»! Она сделала так: засыпала пищевой содой мои сочащиеся раны, на ладонях и сгибе локтя – кА-ак я заорал: почему не вылетели стёкла – я не знаю! Чтобы понять меня, надо прочувствовать что-то такое, а иначе, думаю, вам не понять, что пережил я в тот день…
            
Третий случай произошёл, кажется мне, через год.
В тот раз мы с классом ходили на ближнюю гору. Зачем мы туда пошли – уже не помню: то ли природоведение было у нас, то ли какой другой урок, но зачем-то понадобилось нас туда привести, а это три-четыре километра от нашей школы, и эти километры мы тащились целый час. И вот, перед нами внизу, наш посёлок Лесозавод-Усть-Абакан, слева детская исправительная колония, за ней – посёлок Сахарный, а позади нас – поселковое кладбище. Справа горная гряда уходит от нас на запад, и за этой грядой, на которой мы находимся, есть деревня Мохово. Вот туда, вероятно и идёт эта линия электроснабжения с тремя толстыми проводами на высоких столбах.
И один такой столб – вот он, рядом с нами. А по нему, сверху вниз протянуты две проволоки, толщиной с сигарету. Зачем они – нам непонятно. Но кто-то из одноклассников авторитетно сказал: заземление. Ну, заземление так заземление… а почему оно обрублено в метре от земли? Непонятно. И тогда кто-то из пацанов, взял травинку и задел одну из отрубленных и отогнутых от столба проволок. И тут же захихикал и отскочил. Что такое?..
- Бьёт током – говорит.
Тогда и другие начали так делать, и тоже хихикают и отпрыгивают. Ну и я взял травинку и тоже так, как они ткнул в проволоку, только у меня никаких ощущений не появилось…
- Нет там тока, врут они – думаю.
А я ведь уже опытный «электрик», мне уже объяснили, после тех двух случаев, как проверять, есть ли электричество. Всё просто: оказывается нужно тыльной стороной ладони задеть по проводу – и всё станет ясно!
Ну, я и задел! Я ведь не верил им, что их действительно «бьёт».
А, оказывается – зря! Я уж не знаю, сколько там было этих самых вольт, но их хватило, чтобы меня отбросило метра на три-четыре от столба…
Я сижу на земле, а в голове туман-туман. Слышу, как ко мне с криком бежит наша «классная» – Екатерина Ивановна. Подбегает, хватает, поднимает с земли, трясёт и ощупывает, и я вижу, как она испугалась! У неё вытаращенные глаза и пот на лбу. Поэтому я и пытаюсь её успокоить, ничего, мол, всё в порядке… а сам думаю:
- Всё – больше ни-ико-огда!..

ЧЕТВЁРТЫЙ, ПЯТЫЙ И ШЕСТОЙ.
ВОДА-ВОДА…

Так сложилось, что жили мы на такой улице, где чуть ли ни в каждом дворе было 1-2 пацана. Весёлая была улица Садовая. На лодках плавали по Енисею-батюшке и на островах енисейских мы не раз и не два гостили с ночёвкой, купались в Енисее и в его протоках, и не боялись переплывать их. Помнится мне, что о страхах своих мы не говорили никогда, и старались друг перед другом выглядеть достойно в разных наших предприятиях. И на горы – те самые, Саянские отроги часто ходили, и по скалам не раз лазали… и всё сходило как-то нам с рук. Никто на нашей улице не погиб, хотя такие случаи всё-таки бывали в нашем посёлке Усть-Абакан.
Я не зря про воду начал…
Люблю я воду, и всегда её любил. Потому-то и плавать научился на каникулах, уже после второго класса. С тех пор, каждое лето, довольно много времени провожу на реке. Когда был пацаном, и даже уже став парнем, бесшабашно нырял в воду с деревьев, с мостов нырял головой бестолковой вниз, но всегда проносило как-то…
Всего было три случая на воде, которые запомнились. Но в разные годы.
В первый раз меня чуть не утопил мой дружок по уличным играм, сосед и дальний родственник. Он был одногодок мне, но «октябрьский» и в наш набор в школу не попадал – такие правила были тогда: родился в сентябре, всё – пойдёшь через год. Сейчас мне кажется, что ему было обидно тогда, что меж нами и разница-то была всего в сто дней, а по школе он оказался годом младше. Звали его Толя Лалетин.
В то запомнившееся лето, мне уже исполнилось одиннадцать, и сегодня я оказался старшим в нашей команде купальщиков с Садовой улицы. Мы пришли утром на протоку Енисея, и нас было пятеро, вместе с моей младшей двоюродной сестрой Надей. Из всех, кто был, плавать умел чуть-чуть только я, но так как я был здесь самый старший, и даже умел плавать, то и был неоспоримым лидером. И эта позиция мне очень нравилась.
День был не очень жаркий, на небе плыли облака и дул лёгкий ветерок. Мы притащились на берег в надежде, что, пока идём к реке, небо разъяснит и тучки уйдут – в этом возрасте мы ведь все большие оптимисты. Но не разъяснило, и белые барашки стайками и поодиночке бродили по своим голубым лужкам… На берегу было совсем немного народу, в основном такие же, как мы, оптимисты. Там и сям сидели рыбаки с удочками, вдоль берега. Прохладно, однако, не идти же назад, во-она куда притащились: минут 30-40 шли. И мы разделись. Кто-то первый в реку залез, мы это называли – «согрел воду», и пошло веселье…
А Толя, ровесник мой, плавать-то совсем не умел, и я решил его научить. Я ведь считал, что я уже опытный пловец, плаваю, ого – второе лето…
И стал я его учить. Я ему и рассказывал, и показывал на своём примере, даже показал, как надо рот зажимать губами и не дышать, когда плывёшь. Я начинал плавать, таким стилем: набирал воздуху, зажимал рот, надувал щёки – для непотопляемости, и плыл… насколько хватало воздуху. Потом нужно было встать, продышаться и опять повторить заплыв.
Теоретически он всё понял, и даже кивнул, в подтверждение. Далее начиналось практическое плавание… только ничего не выходило. Стоило ему лечь на воду, и всё – он начинал погружаться вниз.
Мучился я с ним, мучился и придумал. Давай, говорю, сначала ты учись брасом… А он – каким брасом? Стиль такой есть, говорю – брасом, легче всего так плавать. Для этого надо лечь лицом прямо в воду, предварительно набрав полную грудь воздуху, и плыть, гребя поочерёдно обеими руками и колотя ногами по воде.
Понятно – спрашиваю, понятно – отвечает. Ну и хорошо! Плыви.
И он поплыл, к нашему восторгу. Только у него правая рука гребла сильнее, и он поплыл по дуге. А зря. Там, куда он приплыл, оказалось уже глубоко, и когда он поднял с воды голову, чтобы вдохнуть и оглядеться, его ноги, конечно же, опустились вниз, а дна не нашли… и Толя наш погрузился с головой! Раз, и нет его!
Потом он выпрыгнул, оттолкнувшись от дна, а глаза его были сильно выпучены и переполнены страхом. Он вдохнул широко открытым ртом и… два – опять погрузился. А мы стоим и смотрим, как он выныривает-выскакивает! Выскочив во второй раз, и, глядя мне в глаза, Толя сообщает мне – тону… И я это понимаю – тонет он, и если я ему не помогу, Толя утонет. И я плыву к нему. Чтобы помочь.
Я тогда ещё не знал ничего ни о тонущих и их повадках, ни о том, как нужно их спасать… что вы хотите – одиннадцать лет.
Подплываю к Толе, когда он уже в третий раз всплыл, и говорю ему: «Держись за моё плечо и поплывём…» - и он ухватился за меня… сначала одной рукой, затем двумя, а потом вдруг как-то быстро так, прямо моментально, забрался на меня верхом: сел мне на спину, руками крепко-накрепко обхватил мою шею, а ногами зажал – поясницу…
И я тут понял: или мы доплываем до мелкого места, или каюк обоим, как говорил «по-морскому» мой дядя Петя, бывший моряк. И я поплыл…
Первые метр-два я ещё держался выше уровня воды, и успел даже вдохнуть пару раз, а потом всё – стал погружаться. Сначала до носа, потом до глаз… потом – кончился воздух. И в судорожной попытке спастись, я опустил ноги вниз и… счастье-то какое – коснулся дна! Сильно оттолкнулся в сторону берега, и вот мы переместились ещё на метр к берегу, а здесь уже не глубоко и я встаю.
А Толя всё также, судорожно вцепившись в меня, почти уже придушив своими руками, сидит на мне. Сидит, и слазить видно не собирается. В двух-трёх метрах от нас стоят наши: у всех вытаращенные глаза, они в испуге и оцепенении! За всё это бесконечное время, что я боролся за жизнь, они, по-моему, даже не двинулись с места…
Потом, когда я с трудом оторвал от себя Толю… мы принялись хохотать. То ли действительно было так смешно, то ли мы так снимали стресс, но хохотали, наверное, с полчаса, и даже когда уже шли домой, всё смеялись и смеялись.
* * *
Другой случай был много позже. Это были последние мои школьные каникулы, был август 1969 года, и скоро нужно было уже начинать собирать сумки в школу. А мне-то уже в десятый, выпускной. Мои дед с бабушкой, несмотря на возраст, а им было уже за семьдесят, всё ещё держали коров, кажется, двух. А коровам что нужно? Сено. И это сено всегда косили дед с дядьями: то где-то в тайге, то на островах енисейских.
На островах, окруженных водой, травы всегда были хороши: и высоки, и сочны. И в это лето наши покосы расположились на Пристанском острове. Назывался он так оттого, что напротив него, через протоку шириной метров 250 – 300, пристань была. Как мне сказал дядя Володя, с которым в этот день мы должны были перевозить то сено – копён двадцать-тридцать, накосил его дед в одиночку. Он такой был, наш героический дед Максим: уезжал на покос в одиночку и за две-три недели накашивал своим коровкам на сытую жизнь зимой. Вот и в этот раз справился.
Дядя Володя всю свою жизнь работал водителем, и сегодня он, на своей служебной машине, на которой предполагалось перевезти сено от берега до сеновала, вёз меня и свою жену-хохлушу Стешу, к месту переправы. На берегу нас уже ждал довольно большой катер, нанятый им для переправы сена с острова на берег.
Большой-то он большой, но не настолько, чтобы на нём можно было перевозить сено. Я ещё задумался, как это они собираются сделать? На мои вопросы, дядька Володя ответил – увидишь. Ну, значит, увижу. Мы с тёткой посидели на берегу, пока дядя Володя съездил за братьями. Привёз он младшего брата Анатолия и моего отца – Константина. Катер перевёз всех на остров, где нас поджидал совсем бронзовый дед, а сам куда-то уплыл…
А на острове – благодать! Погода в этот день была замечательная: тёплый солнечный день и ласковый ветерок. Кругом, в звенящем от стрекотания кузнечиков воздухе, разлиты пряные ароматы сохнущей скошенной травы, одним словом – рай на земле. Одно огорчало не на шутку: на довольно большой площади перед нами, высилось несчётное количество копёшек скошенной и сложенной на просушку травы. Ведь все их нужно как-то перетаскать к берегу, затем всё погрузить на катер, перевезти на другую сторону реки, а там загрузить в грузовик. Но и это ещё не всё: сено надо затащить на сеновал и уложить на хранение – прямо, на три дня работы, казалось мне. Ну что ж, глаза боятся, а руки – делают…
Достали из мешков и распутали длинные верёвки – оказалось, чтобы тащить копёшки. И дело тут пошло довольно весело: мы таскали эти копны целиком к берегу, в одно место, обхватывая их верёвками. Не прошло и двух часов, как всё это невообразимое количество сена, громоздилось на берегу.
Подошёл катер и не один. Он притащил на буксире довольно большой, ржавый корпус какого-то бывшего корабля – во-от в чём дело, вот как переплавим мы это сено...
И закипела работа. Вилами мужики, и я с ними, принялись грузить в эту «баржу» сено, а там его укладывали и утаптывали, чтобы всё вошло их жёны. Как ни страшило глаз громадное количество сена, а всё-таки – справились! Всё утолкали-сложили и верёвкой поверху, от носа к корме, притянули. Всё – готовы к плаванию!
Вся команда бурлаков уселась на катер-тягач, а мы с дедом – на баржу с сеном. Дед на корме нашёл себе местечко, а я залез наверх, на сено и поначалу увалился отдохнуть с устатка. Честно сказать, я сильно устал, но вскоре (не мог же я пропустить такое зрелище) уселся и принялся любоваться окружающей красотой: кругом большая вода, зелёные цветущие острова, бездонное голубое небо. Уверяю вас, было на что любоваться…
Катер тащил баржу с сеном на тросу длиной метров двадцати, и всё бы ничего, но вот оказалось, что у нашей «баржи» крюк, за который можно привязать буксировочный трос, находился не на носу корпуса «баржи» - как дОлжно, а левее: на левом борту, позади носа на полметра.
Помню, что братья ещё переругивались по этому поводу: кто-то недосмотрел, не приварил кольцо: не приготовил должным образом к транспортировке… а деваться-то некуда, за всё заплачено…
И вот, мы плывём навстречу течению. Где-то там, выше по течению реки, есть удобное для выгрузки место – туда и плывём, и там нас ожидает машина дяди Володи. А я – отдыхаю! Всё время, пока таскали копны и укладывали сено, напрягался изо всех сил, старался показать себя мужиком. И вот, полулежу, расслабленный и счастливый… но тут начинается что-то совсем не по сценарию: катер вышел на стрелку – слияние двух проток, и нас стало уносить в другое русло, а нам туда не надо!
Катер рычит, фырчит, буксует, а нас сносит-уносит… и на катере повернули руль вправо…
Это я сейчас всё понимаю, а тогда никто из нас и не предполагал, как развернутся дальше события. А события развернулись так: перегруженная баржа, этот высокий корпус бывшего корабля, с высокой шапкой сена, неустойчивый на ходу, при правом повороте, увлекаемый тросом, зацепленным фактически за левый борт, стал всё больше наклоняться-валиться на правый борт, в сторону, куда действовала сила. К тому же, эта «баржа», видно, вспомнила, что она была кораблём ещё недавно, и киль-то у неё никто не отнимал, вот и решила проигнорировать усилия катера-буксировщика, да и поплыла себе прямо, да прямо. А на катере почему-то не догадались, что должно сейчас произойти, и всё тянули да тянули в свою сторону…
А я внимательно так смотрел на воду, которая с каждой секундой становилась всё ближе и ближе ко мне! И гадал: если сейчас перевернёмся, завалит меня сеном под водой или нет… И вопрос этот был не риторический для меня, а очень и очень даже актуальный!
И вот, случилось: лопнула верёвка, удерживавшая сено, и я, вместе с со всей этой массой сена, что была выше бортов, полетел в воду – здравствуй, Енисей! И меня там завалило: я чувствовал вокруг себя холодную воду и колючее сено, но страшно мне пока что не было…
Надо было как-то спасаться, и я принялся изо всех сил работать руками и ногами: просто полез вверх, подминая сено под себя… и у меня получилось. Вылез! Не наверх, где сухо и тепло, нет! Просто разгрёб сено вокруг себя… Смотрю и вижу: вокруг меня только сено! А если поглядеть наверх, то видно и небо, такое голубое-голубое!
Тут вдруг слышу голос, который почему-то не узнаю:
- Витька утоп! Витька утоп!..
Наконец, понимаю – это дед поднял тревогу, и понимаю по голосу, каково ему!
Кричу, что есть силы:
- Я здесь, я не утоп!!
Расталкиваю в стороны сено, выбираюсь или выплываю сквозь него, и вот, вижу деда. А он видит меня, и успокаивается…
А я ищу, как выбраться из этой копны и куда плыть. Борта баржи слишком высоки, хоть они и рядом, значит – на катер. Подминаю под себя сено, лезу-лезу и вот: выбираюсь, передо мной река широкая, прекрасная река, а неподалёку катер. На его борту столпились мои дядья и напряженно всматриваются в сторону плавающего сена. Увидели меня, стали что-то командовать рулевому катера…
Ко мне задом подходит катер, а я плыву к нему, вот оно спасение… но он вдруг, как «газанёт», как взревут его водомёты! И мощной струёй меня опять закидывает под сено. Я громко матерюсь и гребу, что есть сил, потому что пугаюсь – боюсь, что они меня таким способом угробят. Наконец, выбираюсь из-под сена, опять, вот он – катер… и меня затаскивают на борт. Всё!! Опять живу!
И здесь меня затрясло, застучали зубы чечётку, и даже слёзки, по-моему, покатились. Сидел я на тёплом моторном отсеке катера, смотрел на Енисей и понимал – жить хорошо!..
* * *
А вот и самый последний случай на воде, который произошёл всего лишь лет пять назад. И опять я пытался учить плавать – ничему, видать, жизнь меня не научила. А ведь уже можно было бы чему-то и научиться… ежели бы хорошим ученик был.
Это я «кента» моего, Серегу, прозвал «Муравьём». Произошло это несколько лет, до этого события, когда мы познакомились с ним в моём спортзале. Он занимался пауэрлифтингом уже несколько лет, и при своих весьма скромных размерах и суровой природной худобе, при росте 173 см он весил всего то – 60-61 кг. Мне кажется сейчас, что всё, только что мной сказанное, привело вас в весёлое настроение, но… не спешите с этим. Этот самый Серёга выжимал лёжа, исключительно силой рук и груди… сколько бы вы думали? 120 килограммм! А в приседе он со штангой делал – 140 кг, в общем, был силён, этот бродяга! Вот так и образовалось у него, вполне заслуженное прозвище – Муравей, значит, маленький и сильный. А меня он, так как тренировался у меня, стал почему-то называть – сэнсэй. Позже ему я ещё добавил торжественный титул – членистоногий, что в сочетании – «муравей членистоногий» звучало совсем, как титул… но это уже другая история.
Главное-то я ещё не сказал: Муравей, оказывается, не умел плавать. Вернее к тому дню, о котором я рассказываю, он уже получил два или три урока плавания от меня – и это был весь его опыт. А вскрылось это обстоятельство неожиданно, когда однажды, после совместной тренировки, на моё предложение: проплывём? Он со смехом сообщил, что плавает примерно как топор или даже колун. А я и не подозревал ничего такого. Почему это так произошло, что живущий на берегу такой прекрасной и могучей реки, оказался, вдруг, «колуном» – это  мне не понятно и до сих пор, но так оно было…
Случай тот, можно сказать, был не очень-то и форс-мажорный. Был, конечно, некоторый риск, но весьма умеренный (для меня). И дело происходило опять на Енисее, летом, и в этот раз было нас трое: Серёга-муравей, я и ещё одна особа, дамского пола.
Мы приехали на моей машине, на берег реки во второй половине дня, был жаркий и даже душный день, и, наверное, это была суббота. С нашей рекой что-то происходило: то ли дожди в верховьях прошли, то ли уже набирали уровень в русле (к зиме) и потому частично перекрыли на красноярской ГЭС свои шлюзы, но воды было в этот раз много, и шла она мощным потоком, образуя водовороты и сильные завихрения течения.
Мы, все трое, перебрели по узкой и мелкой протоке на маленький каменистый островок, возле старой, неработающей уже, водонапорной башни, и устроились там на камешках. Рядом журчала вода, жара, нега… что ещё надо для счастья? Лежи – отдыхай!
Нет, понадобилось мне поплавать, ну и ушёл, поднялся по берегу вверх по течению, зашёл за башню, под которой бурлило и крутило, и поплыл себе – кайф невероятный! Удовольствий – море!
Приплыл на наш островок, адреналин, аж с носа капает… а они, оба, скучают. Ну, я и предложил (видать, меня Лукавый сподобил): а давайте, по течению вместе проплывём! Они внимательно и поглядели друг на друга…
Теперь-то я думаю, что они проверяли свою догадку: он сошёл с ума. Но я всё не унимался: давай, да давай, и добился-таки от Муравья согласия. Он, правда, напомнил мне о своих весьма ограниченных возможностях. Но я его успокоил: мол, буду рядом, мол, опасности – никакой и т.д., и т.п… ну, и уговорил. А дама та, что была с нами, оказалась умнее – осталась ожидать, чего из этого выйдет…
Вот, мы с Муравейкой и пришли на то место, откуда я недавно стартовал. Вода тёмная, глубокая, почти сразу у берега крутит её, из-за неровной линии здешнего берега. Я уже тогда должен был понять, что идея моя крайне рискованная, да и просто глупая, но я, то ли от адреналина, то ли от глупости – не понял этого, и только теперь понимаю, в какую ситуацию вовлёк бедного Муравья. А тогда мне казалось: всё отлично, нет проблем!
Ну а Муравей – герой! Виду не подаёт и спускается к воде вслед за мной.
Поплыли. Вернее, я поплыл, а он чуть позади и чуть позже. Меня уже подхватила вода и понесла, и тут, вдруг я слышу сзади тихий вежливый и испуганный голос:
- Сэнсэй, я – тону…
Оглядываюсь и вижу: вроде плывёт вслед за мной, но над водой нет носа и рта – одни глаза, большие, жалобные и испуганные…
Я разворачиваюсь и гребу к нему изо всех, сколько есть сил… а течение сильное и быстрое. Оно уносит и уносит меня, но я борюсь, гребу и жду, когда его ко мне поднесёт. Я уже даже изнемогать стал от сумасшедшего темпа, в котором грёб, когда он, наконец, приблизился…
И я опять, точно, как в тот раз, много лет назад – Толе, сказал Муравью:
- Держись за моё плечо и греби к берегу…
А сам подумал: если сейчас он на меня залезет – всё, не доплыть нам с ним до берега!
Но Муравей оказался прямо геройской личностью! Взялся аккуратно одной правой рукой за моё левое плечо, держится так, вежливо, и гребёт потихоньку. Плывём, плывём, стараемся плывём… но нас почему-то относит от берега – тут такое место, как отбойник: поворот реки и струи уносят к середине. Только мы боремся… но я уже устал чертовски… вот и руки стали наливаться свинцом, дыхания не хватает, да ещё Серёга висит на плече! Что делать?! Плывём!
Плывём, и я, с каждым гребком, начинаю потихоньку погружаться всё глубже и глубже… Вот уже линия рта под водой, вот и ноздри стали хватать воду… однако, не доплыть – думаю уже про себя. А на берегу несколько мужиков стоят и глазеют на нас. Все. Может, не понимают, думаю, но СОС не объявляю. Терплю – стыдно мне... да и близко уже…
А дышать всё-таки, хоть иногда, а надо – это точно. Я судорожно дёргаюсь кверху – хватаю ртом воздух, и опять погружаюсь и плыву, как подводная лодка: наверху один перескоп…
Берег близится… и Серёга, хоть и топит меня, но очень вежливо…
Ну, повезло нам… доплыли! А Серёга – молоде-ец!
А я… – да так мне и надо…

СЕДЬМОЙ И ВОСЬМОЙ –
МОТОЦИКЛЫ

Сколько себя помню, всегда мечтал о мотоцикле. Но моя мудрая мама твёрдо ответила – нет. И добавила: никогда!
Но дети вырастают, становятся самостоятельными и делают то, что хотят. Купил и я мотоцикл. Уже, будучи большим мальчиком, лет так двадцати восьми-девяти. Купил я его за сущие копейки, со штрафплощадки. Раньше были такие стоянки-накопители и там хранили изъятый по каким-то причинам транспорт. Стояли здесь разбитые в аварии автомашины (виновников аварии), стояли и вполне целые машины, непонятно почему и как. Стояло ещё много всякого мототранспорта: с колясками и без, больших мотоциклов и маленьких, целых и разбитых. И раз или два в году бывали распродажи тех мотоциклов – девать-то их куда-то надо же. Оптимисты, как известно, не переводятся на Руси, хоть и бьются каждый день – это я о тех, кто, садясь за руль «под шафе», надеется «въехать обратно в свой гараж». Их, таких, почему-то у нас всегда больше, чем в других странах…
Ну, так вот, продавали за копейки тот изъятый транспорт, но продавали всегда без документов, мол, на запчасти. И их, конечно, разбирали (в основном, по своим).
А мне повезло, и я купил себе вполне целый «Восход» - были такие небольшие российские мотоциклы из города Коврова. Предыдущую историю того мотоцикла я не знаю, но был он в хорошем состоянии, хоть и не очень молод. Сел я на него и поехал, и признаюсь, с большим удовольствием. Ездил года два или три – надёжный оказался конь, терпел меня, не подводил и не брыкался. Ну, а я оказался тоже из тех, из оптимистов: и трезвый ездил, и пьяный ездил, и никого, особенно, не стеснялся. Мне рассказывали однажды, как я не мог стоять на ногах, а на своём мотоцикле «рассекал» по деревне «Ташебе», и более того, сына-двухлетку катал на бачке мотоцикла. Это ли не предел моей глупости и чистого идиотизма?! И, ведь, как-то обошлось… ну да ладно, будем считать – повезло! Дуракам же везёт, иногда?
На «Восходе» я не падал. Ни разу. Но потом, кому-то его подарив, уже и не помню кому, я купил себе вполне приличную «Яву» – мою давнюю голубую мечту. Самые лучшие мотоциклы в СССР были тогда именно они, желанные многими пацанами и мужчинами, алые, с серебристыми бачками «Явы». Купил я её по-честному, стоила она мне четыре моих месячных зарплаты. Шикарный оказался этот мотоцикл: мощный, почти бесшумный, элегантный – просто мечта! И помчался я по дорогам и без дорог, и в каждый погожий день, и по выходным, и по вечерам, и после работы – удовольствие нескончаемое и необъяснимое!
Первый раз упал на «Яве» я примерно через месяц, после покупки. В этот день, была суббота, и надо же: встретился мне мой старый приятель – Володя Видякин. Тогда он был ещё «престарелым» студентом на филфаке Абаканского пединститута, лет ему было уже к 25-ти, а он всё ещё студент дневного отделения, правда, последнего курса. Познакомились мы с ним когда-то на секции каратэ, возраст у нас был близкий, вопросы к жизни и проблемы – похожие, вот и сдружились, и считали себя приятелями уже года два или три.
И тут на его вопрос «что нового?», я сообщил ему, что купил «Яву». Вова моментально сориентировался и уточнил, мол, обмывал ли покупку? Ответил – нет. Ну вот, оказалось – есть чем заняться сегодня!
Берём мы два пузыря портвейна по 07, и идём ко мне. Душевно мы посидели… но портвейн быстро кончился. Надо что-то дальше делать: или снова идти за портвешком, или что-то другое. И мудрый Вова предложил:
- А поедем посмотрим мотоцикл?…
Мотоцикл мой стоял у бабы Василисы в Усть-Абакане в двадцати километрах от нас… но мы поехали. А я ведь, мог бы догадаться, что будет дальше! Но – повёлся… и вот мы стоим и пялимся на моего красавца-коня. Дальше-то что? А мудрый Вова опять:
- А давай прокатимся…
А я ему:
- А давай!
И мы поехали. Мотоцикл поёт, а душа моя и того пуще! Я ещё не привык к этой машине. «Ява», в отличие от «Восхода», не рычит, не ревёт, не трясётся и скорость здесь сильно скрадывается этими обстоятельствами. Да и мне ещё хочется показать машину во всей красе, потому и едем – ветер свистит в ушах. А зря!
Есть здесь, в Усть-Абакане, такая улица – имени Карла Маркса, одна из центральных улиц. До сих пор она есть и не переименована. Вот мы и едем по ней, и мне кажется, что не слишком быстро… а оказалось – слишком! Есть там такой хитрый изгиб дороги, градусов на 120, возле «Хлебозавода»… а я про него почему-то забыл! И мы едем не стесняемся, жизнь кажется прекрасной, радуемся жизни. Но вот – он, тот поворот дороги… а наша скорость слишком велика – девяносто или больше – успел заметить…
Чтобы вписаться в конфигурацию поворота, надо срочно ложиться в вираж… надо наклонять мотоцикл… и я, сбросив газ, наклоняюсь влево… наклоняюсь влево… наклоняюсь влево – нет! Не наклоняется мотоцикл!.. Как?  Почему?!
И время, как в кино!!! за-аме-едля-яе-ется-я-а:
- смотрю: переднее колесо тихонько съезжает с асфальта дороги,
- смотрю на спидометр, там стрелка ме-едленно сползает 90… 80… 70…
- смотрю вперёд, а там на нашем пути стоит, раскорячился столб-сволочь! Да и столб-то не простой, а А-образный. Он, конечно, уже за пределами дороги, метрах в трёх-четырёх в стороне, но ведь и я уже за её пределами, и подкатываюсь-подкрадываюсь к нему!..
Мне так и не удалось тогда наклонить мотоцикл, и я только после понял – это Вова сзади старался! Он видно, испугался, и изо всех сил удерживал мотоцикл от «заваливания», как ему казалось. Он клонился вправо, сколько мог и, вероятно, думал, что спасал нас от падения…
И вот, медленно и неотвратимо, мы подползаем к опоре того столба, на спидометре около семидесяти, и всё происходит, как во сне: медленно-медленно. Я успеваю несколько раз взглянуть на спидометр, и на то место столба, куда мы придём, и на стальную дугу моего мотоцикла, которая никак не хочет миновать опору столба… но я всё ещё борюсь с мотоциклом! Всё ещё его пытаюсь положить влево, но уже понимаю – нет, не удастся… не удастся!..
И вот – доехали!
Вижу, как дуга приближается и цепляет-чиркает по столбу… всё! Дальше всё закрутилось, молниеносно и фейерверком закувыркалось вокруг! Помню, что мотоцикл пошёл через руль, я пулей пролетел вперёд. Мне вдруг пришла мысль: надо сгруппироваться, чтобы не переломаться. Я тут же сложился в комочек и бр-ряк-бряк!.. закувыркался по земле, ощущая, как слетает с колен, локтей и бёдер моя кожа! Кувыркаюсь, ощущая толчки и удары, от которых внутри всё подпрыгивает и стонет…
Вот, закончилось. Сел… оглядываюсь… саднит и болит всё тело.
Локти на куртке разодраны, и штаны порваны, и на коленях, и сбоку на бёдрах. Откатился я метров на семь-восемь. Мой мотоцикл лежит на боку, и мотор его почему-то ещё работает.
Выглядит он печально: ветровой щиток металло-пластиковый вывернут наизнанку, и лежит теперь на крыле переднего колеса – это я через него вылетал – догадываюсь я. Руль, мой широкий нестандартный руль, согнут и уперся ручкой газа в двигатель. Бензобак оторвался с рамы и лежит, удерживаемый болтом, на том месте, где должны быть сидения, а сидений-то и нет: они лежат во-он, в стороне. А вот и ещё проблема: из сорвавшейся с соска карбюратора трубки бензобака весело льётся струйка бензина! Значит, сейчас взорвётся-загорится, думаю про себя.
Вскакиваю и бегу к растерзанному мотоциклу – надо спасать! Выключаю зажигание, и мотор работавший на остатках бензина в карбюраторе, замолкает – всё не взорвётся, не загорится! Понимаю это, успокаиваюсь, и ставлю Яву на подножку.
Разглядываю бедную мою Яву – о, горе! Искалеченная вся, и мне её жалко, как живое существо, прямо – до невозможности! Стою, горюю, чуть не плачу, и вдруг вспоминаю: я ведь не один был! Совсем и забыл о моём пассажире! Где этот Вова?
Ах, во-он он, метрах в десяти лежит. Лежит строго по ходу нашего прежнего движения – видать, летел ровно.
Бегу к нему – меня пугает его неподвижность! Бегу, и ужасно боюсь.
- Вова, ты как?
А Вова молчит.
Лежит ровненько, ничего не вывернуто у него, руки-ноги, шея-голова – всё на месте, где и должно быть! Только вот лицо… белое-белое! Как у мёртвого. И тут я замечаю то, чего вначале не видел: шлем у Вовы разрушен! Та его часть, что прикрывает темечко, вся вдрызг! Она просто провалилась вовнутрь в виде осколков. Я в панике! Всё – понимаю, кранты! И ему… и мне, как виновнику происшествия. Помню, что подумал: вот так нелепо и закончилась моя жизнь… всё… всё…
Трясущимися руками, расстёгиваю его шлем, и аккуратно так ввожу вовнутрь, под шлем, руки, ожидая, что там меня ждёт каша из крови и мозгов! А там – ничего такого! Сухо, череп – ровненький такой.
Слава БОГУ!!! – думаю, уже с облегчением. Что же с ним?
Вдруг мысль: сломано основание черепа – это там, где череп крепится к позвоночнику. Знаю, что от этого часто гибнут люди, а Вова, судя по всему, влетел головой в землю. Провожу под шлемом руки вниз, туда, к шее – нет, и там ровненько! Что же он так не похож на живого?
И тут белое лицо Вовы стало оживать: открылись глаза, уставились снизу на меня, и он сказал то, что я запомнил на всю оставшуюся жизнь:
- Да… я мечтал о смерти… но не о такой!
Как я был рад! Как я был счастлив! Что мы живы, что его не похоронят! А меня не посадят – это мне казалось тогда – это равнозначно смерти!
И пошли мы назад… в тот гараж, из которого выезжали мы вот только что, недавно, переполненные ощущением вечной жизни и счастья.
Вова шёл рядом, держась за мотоцикл, время от времени, останавливался и блевал, а это явный признак сотрясения мозга.
И я, конечно, понимал, что ничего ещё не закончилось, и могут быть ра-азные, очень разные продолжения…
Однако, и в тот раз – обошлось! И я подумал: кто-то меня бережёт…
А мотоцикл я наладил. Сделал-исправил всё сам, и счастливо ездил на нём ещё несколько лет.
* * *
Второй случай на мотоцикле был незамысловат и прост: я попытался сам пройти трассу мотокросса. Помните, я говорил раньше, что у нас слишком много оптимистов? Обратите внимание: на своём примере ещё раз это подтверждаю.
Трасса для мотокросса была проложена на небольших горах, рядом с Абаканом. На правом берегу реки с таким же названием – Абакан. Трасса эта и поныне есть, и практически в том же месте, где река Абакан сливается с Енисеем. Пару раз я видел, как летают эти бравые ребята на своих кроссовиках по тем самым ямкам и горкам, очень завидовал им и надеялся когда-то попробовать. А тут, подо мной оказался такой классный аппарат, так почему не попробовать, а? Ну, и попробовал, когда там никого не было: не хотел быть посмешищем.
Первый спуск в низину и последующий подъём – пологую горку, мне удались… и я осмелел. Решил, что можно и побыстрее. И поехал.
Далее передо мной неожиданно разверзлась ямища, через которую проходила трасса: яма была глубокая, с крутым спуском и очень крутым подъёмом. Какое-то время я стол на краю – настраивался, сосредотачивался, примерялся – одним словом. Понимал: если запаса скорости не будет, оттуда выехать на холм по трассе не удастся – слишком круто, ну, значит, и стал я набирать запас хода. Спустился вниз нормально, и, стоя на подножках, как в стременах, наклонился вперёд, до упора шлемом во вздыбившийся щиток, на скорости попёр вперёд и вверх! Вперёд и вверх!…
И ведь, почти доехал до верха… но тут мотоцикл, совсем как жеребец, оттолкнувшись от какой-то пустяковой кочки передним колесом, вдруг встал на дыбы и ударил меня поперечиной руля в нижнюю часть шлема! От удара я откинулся назад, но не выпустил руля, и как будто завис, держась за него… какую-то долю секунды мы с ним так и постояли… и тут повалился на спину мой конь… а на спине-то – я!
Я первым падаю в глубину этой ямищи и вижу, как мотоцикл, как будто, медленно и неторопливо, начинает валиться на меня! То ли я за руль удерживаю его, то ли он меня придерживает, чтоб не слишком быстро падал… непонятно…
Мы падаем… падаем вместе… и я понимаю, что сейчас будет! Только ничего поделать не могу. Я уже ударяюсь о землю ногами, но они тут же подогнулись и я валюсь на спину… а тут и он догоняет меня, и бьёт всем своим железом! Спасает меня только то, что я не выпустил руля – это позволяет мне как-то направить падение железного коня мимо себя…
Лежу, смотрю в небо, а небо – с овчинку, как говорят. Мне больно грудь, больно живот, спину – всё больно… сильно больно… но не смертельно.
Кое-как встаю и с удивлением отмечаю, что переломов, кажется, и нет. И свидетелей моего позора – тоже нет. Всё это меня успокаивает. Сижу какое-то время возле лежащего без чувств коня, затем завожу заглохший мотор и еду, потихо-оньку, так…  а сам думаю: вот, опять – повезло…

БЕДНАЯ МОЯ ГОЛОВА…

Как я ни нырял когда-то, башкой вниз с крутых берегов рек и озёр, с деревьев и мостов, в неизведанные тёмные воды, а как-то пронесло: и в дно не воткнулся, и ни на что не напоролся. А ведь были у меня знакомые, которым не повезло: один, мощный, красивый парень 17-ти лет, Володя Е. сломал шею и умер, неудачно нырнув с берега. И другой, которого я знал, взрослый мужчина атлетического сложения, погиб таким же образом. А сколько их разбивали головы и лица – не пересчитать. Сам видел, как на глазах всей нашей уличной компании, парень с нашей улицы – Генка С., воткнулся головой в дно, после прыжка в воду с полутораметрового обрыва. Слава Богу, без последствий! С которого, кстати сказать, я только что перед ним, успешно нырнул. Тогда, мы сначала замерли в ужасе, увидев, как остановилось движение его тела вниз в глубину воды, и вытянутые вначале ноги, согнувшись в коленях, закинулись, чуть ли не к затылку… и он медленно завалился на спину! Мы уже бросились к нему, когда он, перевернувшись в воде, поднялся… и тут мы покатились от хохота: вместо лица у него была страшная, бесформенная маска-харя из чёрного ила, в которой его руки проковыривали отверстия для глаз! Испуг наш тогда сменился неудержимым хохотом – нервное напряжение, видимо, выходило таким образом. Однако, не взирая на благополучные исходы моих рискованных предприятий, моей бестолковой и неугомонной голове доставалось не раз и не два – полагаю, таким образом, до неё пытались достучаться и приучить думать.
Вот, к примеру: однажды иду из школы. Классе в пятом, я был тогда. Иду, значит, никого не трогаю, смотрю по сторонам и радуюсь. Радуюсь, что занятия уже закончились, и что до прихода родителей с работы у меня есть несколько часов, совершенно не контролируемого никем, времени. А, значит, и в лапту можно поиграть, и футбол погонять, и в заводской сад «хорька загнать» за остатками ранетки. Месяц был, думаю, конец сентября или октябрь, а в это время, в наших местах, ещё тепло и сухо – почти лето. Вот я и радовался… пока. Я ведь тогда ещё не подозревал о простой истине: человек предполагает, а Бог располагает… ну, вот и радовался.
Улица Садовая, в те времена, начиналась с двухэтажных деревянных бараков, давно построенных «Лесозаводом» для своих рабочих, и жили в них семьи тех самых его рабочих. Мой отец тоже работал на «лесозаводе» токарем, и жили мы на этой же улице, только в своём доме и на другом конце улицы Садовой. Многих ребят здесь, и кто был старше меня, и своих ровесников, я знал, и меня знали многие… но, как оказалось – не все.
Иду я, значит, иду, и вдруг что-то происходит: ба-бах… и я на земле. Лежу и не могу понять – что случилось… Вот я сажусь, и сижу – оглядываюсь, стараясь понять, что произошло. А в голове звон стоит и больно в затылке слева. А по шее за левым ухом, щекочет что-то. Провёл рукой – кровь, много – вся ладонь в крови. Оглядываюсь, рядом лежит кусок кирпича, размером с кулак моего отца, а кулаки у него – будь здоров!
Та-ак, вот что-то и вырисовывается…
Поднимаюсь, верчу головой – никого на улице не вижу – откуда прилетело? Что за чертовщина? И тут слышу – хихикают где-то, поднимаю на звук голову и вижу: два гадёныша, класса из второго-третьего стоят на чердаке барака и ухохатываются, глядя на меня. Заметив, что я поглядел в их сторону, они отпрянули за проём чердачного окна, но я-то уже понял, где враги! И теперь мчусь в первый подъезд этого дома.
Я бегу, а меня душит обида – я ведь их даже не знаю, я ни в чём не виноват перед ними, зачем они это сделали?.. и ещё боль пульсирует внутри головы, и кровь течёт, аж на спине рубашка прилипает… В общем, я плачу и бегу наверх по ступенькам, так как во мне горит! нет, просто полыхает!! жажда мести…
А они, дурачки, нет, чтобы бежать оттуда со всех ног, через спуск второго подъезда, так нет, стоят и, выпучив глаза, смотрят, как я вылажу к ним на крышу и приближаюсь, чтобы наказать.
- А-ага-а! Кто кинул кирпич?! – спрашиваю их страшным голосом.
И один сразу показывает на другого. А тот стоит и смотрит на меня… а в глазах пустота, даже страха, как будто бы нет. Он тут же пытается меня запугать старшим братом своим, мол, встретит меня и убьёт! Но я уже ничего не боюсь, и без разговоров бью его кулаком в лицо раз-другой.
Ударил несколько раз… и стало мне жалко его… Повернулся и ушёл.
Спустился вниз, подобрал с земли свою школьную сумку и иду дальше, а сам думаю: а если бы кирпич не попал мне в голову сбоку, и от того после соскользнул-срикошетил на землю, а ударил бы прямо в темя сверху… и всё! – понимаю – проломил бы черепушку! И увезли бы меня «на горку», куда всех свозят, или, в лучшем случае, стал бы местным придурком, как Кеша – дурачок с соседней улицы, над которым мы потешались...
* * *
Второй раз было глупо и не понятно: я сам промахнулся в очень простой ситуации. Вернее, потерял ориентировку в пространстве. Тогда мне было лет одиннадцать или двенадцать. Была опять осень, мы во что-то играли на своей улице, то ли в «выжигало» – была такая подвижная игра с мячом на скорость и реакцию. А может, это был футбол в одни ворота – наше изобретение. Это когда народу мало, а играть хочется, вот и придумали: двое на двое гоняем мяч, а вратарь один, и честно защищает ворота от всех.
Помню, что в тот раз разношерстная компания была, смешанная: и пацаны, и девчонки. Набегались-наигрались мы, и стали обсуждать ход игры, стоя возле полисадика одного из соседних домов.
Стою я спиной к штафетнику полисадика – что-то говорю, передо мной стоят они – слушают. Потом я их слушаю, и захотелось мне опереться спиной на забор, который должен быть сзади за моей спиной – я в это твёрдо верю! И стал я клонится назад «на забор», в расслаблении от находящейся сзади надежной опоры… а забора-то сзади, оказалось, и не-ету… он, подлец – этот самый забор, уже повернул к дому – завершил свою конфигурацию. Но, зато очень удачно, прямо под завёрнутым крылом этого забора, лежал, наполовину вросший в землю, огромный, с три футбольных мяча, валун. Округлый, такой, гладенький из бело-розовых крапинок – до сих пор помню.
И я, как последняя жертва аборта, плашмя и точно затылком на него – ба-бах! О-ох!!!
Как я промахнулся мимо длинного забора и так точно попал дыней своей на тот, сравнительно небольшой, валун – мне и сейчас непонятно…
А дальше помню: сначала вспышка света, потом темнота, потом вкус крови во рту и носу, меня поднимают, а мне хочется лежать. Меня тошнит, прямо выворачивает, и я полностью утратил присутствие духа – плачу, хотя рядом девчонки, перед которыми мы все старались тогда казаться героями…
Довели меня до дома кое-как, с перерывами на «поблевать»… Два-три дня дома отлеживался. «Скорую» мать вызывала, а зачем – непонятно. Приехала тётя в белом халате, посмотрела на меня, потрогала голову и сказала, чтоб лежал и не вставал…
Но выжил и с ума, кажется, не сошел… в тот раз. Но это – вам виднее…
* * *
С прискорбием сообщаю: об мою голову два раза разбивали стеклотару. Разную. Да-да, это правда. В первый раз это случилось, когда мы с родителями жили в Таджикистане. Учился я там в седьмом классе и всю «дружбу народов» познавал на практике. Можно даже добавить: на суровой практике.
Жили мы в русском посёлке, неподалёку от городка Орджоникидзеабад, километрах в двадцати от Душанбе. Это был, как его все называли: «посёлок КГЭС» – комплексной геологической экспедиции. Что она, эта экспедиция, искала – я не знаю, но думаю, что ничего путного не находила, потому что иначе мы бы всё знали и гордились тем… всё равно перед кем. Мы бы нашли перед кем…
Диспозиция была такова: мимо посёлка проходила асфальтовая дорога в Душанбе – большая редкость, для России тех времён (1966 год). С одной стороны к дороге спускались склоны плоских холмов, на которых разместился кишлак – деревня таджикская. Всё, как положено: глинобитные дувалы, за которыми сады и дома, а с другой стороны дувала узкие улицы, нет, даже не улицы, а улочки. Там даже машины не могли ездить. Но туда мы и не ходили – не отваживались.
С другой стороны асфальтовой дороги в столицу, было всё остальное: Сад Академии наук Таджикистана – громадный сад, где было всё, что могло расти в этих краях. А рядом три небольших искусственных озера, вернее пруда, последовательно передающие друг другу свою воду, пришедшую сюда по арыку с хорошо видимых отсюда громадных скалистых гор. На берегу первого из этих озёр и находился наш КГЭС-посёлок.
Был построен он из небольших уютных одноэтажных коттеджей на двух хозяев, и сам он был небольшой и очень мне казался уютным. Домиков там было 24 или 26, и был ещё клуб, где стоял бильярд – вот и всё, пожалуй, если не считать «Ремонтную базу», на которой почти все наши родители и работали. Да, ещё была волейбольная площадка и турник, где по вечерам мы играли во всё подряд. Ребятишки здесь жили не в каждом из домиков, помню, что нас было всего 10-12, вместе с девчонками. Были, правда, ещё старшаки, лет так после шестнадцати, но у них свои дела…
Так вот, пацаны-таджики с нами постоянно воевали. Или мы с ними… из необходимости защищаться… ну, да сейчас уже и не поймёшь. Только мир у нас был редким гостем. Причина, я думаю, в том что мы такие разные: по мировоззрению, по понятиям, и ещё: они считали нас, всех русских, захватчиками. В любом разговоре у них был один «припев»: езжай своя земля!
Пацаны-таджики из кишлака считали своей территорию Сада Академии наук и гнали нас оттуда всегда, когда заставали там, а мы в отместку, когда наша численность позволяла, изгоняли их с «наших» озёр. Дрались и по-честному – на кулаках один на один, и «толпа на толпу», и камнями кидались (и попадали бывало), но всегда это были кратковременные летучие стычки, после которых все разбегались по своим территориям.
Вот там-то я и обнаружил, что от столкновения моей головы с бутылкой, наибОльшие потери несёт бутылка. В одной из потасовок, незапланированной нами, а, возможно и ими, наша небольшая группа из 4-5 человек, пасшаяся на территории Сада Академии – очень уж хороши там были виноград и яблоки,  столкнулась с превосходящими силами противника. Ну, мы-то ясно, зачем туда припёрлись – помародёрствовать, а они-то что там делали? У них, у всех дома всё это растёт. Может, просто это была их территория игр?
Как бы то ни было, встретились мы неожиданно. И, естественно, с их стороны прозвучало: пошли отсюда! Уходи своя земля! И нам надо было уходить, но не хотели терять лицо, а потому и не побежали, а стали медленно отступать, огрызаясь. Их было больше, и они, конечно, кинулись в бой, но и мы замахали кулаками… не бежать же в позорную. А у кого-то из тех, в руках была авоська с литровой бутылкой молока – помните, были такие бутылки с широким горлышком? Как вы думаете, кому досталась та бутылка? Правильно. Мне.
Я его и не видел, того кто это сделал, он был где-то сзади, когда на голову мне вдруг упал паровоз! Хорошо, что вскользь. Бутылка разбилась, молоко разлетелось во все стороны… и это остановило битву. Все стояли и смотрели на меня: упаду или нет. А у меня по роже и шее течёт кровь и молоко, а я стою, держась за голову и молчу, не зная, что делать…
Тут наш предводитель – Толя П. как заорёт, да как схватит с земли здоровенный сук, и к ним… а они не выдержали психической атаки, и все от него в рассыпную…
А я сразу после той битвы, бегом на озеро – надо же срочно застирать рубашку, пока не засохло, а то мать ругать будет… Дома у меня так и не узнали про мою битву.
        * * *
В следующий раз меня ударили по голове пластиковым пакетом, в котором лежала трёхлитровая банка из-под пива. Это было особенно обидно, так как в боевых действиях в тот раз я не участвовал, а даже и наоборот – пытался разнимать конфликтующие стороны. Вот, мне, как миротворцу, и дали.
Было это году в 82-ом, прошлого века. Смотрю на то, что написал – и самому страшно: я ведь, уже историческая реликвия! Что-то вроде мастодонта. Работал я тогда в уголовном розыске, под началом Олега Козлова – начальника третьего сектора. Было лето, а у меня надвигался первый отпуск, на этой работе.
- Святое дело - сказал мне Олег, - надо проставляться!
Ну, надо, так надо. И позвал я их: его и Гену М. в привокзальный ресторан. Сам-то я по ресторанам не ходок, но ради такого дела… короче – «святое дело». Там ничего необыкновенного не случилось: пили водку, закусывали, разговаривали – просидели два часа, но пора и по домам. Мы и пошли… но Олегу «вожжа под хвост попала», как сказал Гена, а он всё знает.
И потащились мы вслед за Олегом в отдел, а зачем – убей меня Бог, не знаю. Ну, старшие идут, и я иду, одно слово – пехота, а «имям виднее». А между отделом и ж\д вокзалом, где мы мирно поужинали, появился первый в городе в то время (и до сих пор – единственный) подземный переход на стыке улиц Щетинкина и Пушкина. Для всех он был тогда в диковинку, и оказывал просто магическое действие на нас: нам всем казалось, что мы – жители большого и современного города!
Может, по этой причине, может, просто у Олега зуд какой был, но, спустившись на своём пути к любимому «Отделу», Олег не смог пройти мимо двух подвыпивших мужиков, стоявших и спокойно разговаривавших в том самом переходе. Сейчас мне кажется, что ему хотелось отличиться и притащить двух пьяных в «дежурку» – дежурную часть городского отдела МВД. Вот он и зацепился с ними: пройдёмте – и всё! Только он был, по-моему, пьянее своих оппонентов. Я даже думаю, что именно это обстоятельство более всего оскорбило их.
И они начали толкаться-сопротивляться. Вмешался Гена – у него тоже был уже какой-то стаж, и он ощущал себя милиционером, а вот я был в тот день настроен очень мирно и спокойно – впереди отпуск, счастливое время…
Стоим мы, пять пьяных мужиков, четверо из которых каждый свою правду другому доказывает. А я просто так стою – воевать ни с кем не хочу! Да мне и кажется, что во мне надобности особой нет: два опытных опера против двух пьяных мужиков. Даже смешно. Гена с мужичком, чуть в сторонке стоят и пока что, ещё мирно беседуют. Стою-смотрю и думаю-надеюсь: как-нють, обойдётся… может…
Не обошлось! Противник Олега упорно не шёл, куда нужно было старшему оперу Олегу Козлову. Вот, старший опер и дал ему «в рог». Для убеждения. И тут же – получил обратку! Вижу, пора вмешиваться, а то наш худосочный, но ретивый начальник, огребётся «по полной». Ну и влез я меж ними, и стал я их одного от другого руками отталкивать и удерживать, чтобы не сцеплялись… а тут над моей головой что-то лопнуло – бзды-ын-нь!! И меня качнуло. Во все стороны полетели стёкла – это, оказывается, Генин собеседник меня пакетиком наотмашь приласкал. А в пакетике том, оказывается, была трёхлитровая качественная советская банка. Из-под пива. Не знаю, почему Гена допустил такое – может «зевнул», а может, нарочно: не понравилось ему моё «миротворчество». Но после этого самого «бздынь», сразу начались полномасштабные боевые действия, в результате которых мы всё-таки притащили «хулиганов» в отдел.
А дальше всё пошло не так, как мы предполагали.
Их – отпустили на все четыре стороны, а на нас завели служебное расследование, причём, в результате расследования, мне дали больше всех! Может быть, потому что я чуть-чуть потерпевшим не оказался?..
         
МИЛИЦЕЙСКИЕ БУДНИ

Я вспомнил ещё пару давних эпизодов, из моих милицейских будней. Мне довелось проработать пять лет в уголовном розыске г. Абакана. Об этом есть рассказы в книге «Простые истории».
Один раз меня чуть не застрелили. Нет, не подумайте, что в схватке с бандитами. Это случилось обычным утром, при моём заступлении на службу. И сделать это вполне мог пьяный опер, которого я менял на суточном дежурстве. Лесовой А. – его звали, и был он всегда, сколько его помню, весёлый и жизнерадостный.
Случилось это в узком-преузком закутке-тамбуре, рядом с оружейкой, где нам выдавали пистолеты. Утром в воскресенье мы были вдвоём с ним в этом тамбуре. Он сдавал пистолет, а я получал свой. Видимо, ночью он пьянствовал, и теперь от него невозможно несло за версту и он еле стоял на ногах. Почему его не отстранил ответ\дежурный – вопрос не ко мне.
Получилось так, что мы с ним зашли одновременно, и теперь стояли, задевая друг друга то локтём, то плечом. При зарядке магазина, я, как нарочно, уронил один патрон на пол, ну и присел за ним. А этот мой «весёлый коллега» стоял справа от меня, и собирался сдавать оружие. Там порядок такой: надо 1 - отсоединить магазин, 2 - передёрнуть затвор, чтобы убедиться, что в стволе нет патрона, и затем 3 - нажать на курок, чтобы спустить пружину взводного механизма. Вроде просто… когда в здравом-то уме. Ну а наш пьяный опер сделал всё не так.
Не вынимая магазина, он передернул затвор, направил свой пистолет влево и вниз от себя, туда, где я, как раз присел за патроном, и нажал на курок! Ба-бах – рядом с моим виском и правым ухом прогремел выстрел! Пуля ударилась об пол, срикошетила в стену и от стены полетела в другую стену нашей каморки. Наконец, она вернулась, катясь по полу, к моей руке с зажатым патроном.
Вначале я обмер-остолбенел с протянутой рукой, но адреналин таки сделал своё дело, и я вскочил, поворачиваясь к нему, изрыгая адреналин пополам с матами… и тут же от неожиданности я остолбенел. Меня «нейтрализовало» лицо дежурного в окошечке для выдачи оружия.
Ответственный дежурный по оперчасти, майор Юган, смотрел на меня сонными пустыми глазами, лицо его было усталым, серым и равнодушным… и это было настолько непритворно, как будто ничего здесь только что не произошло! Как будто в уши не ударило волной, как будто моя жизнь, вот только что, чуть было не оборвалась.
Ну, я и понял: тебя не застрелили – ну и радуйся… и неча бучу на пустом месте подымать. И я молча вышел.
Да, кстати, он – Лесовой, тогда прострелил себе ботинок, да так удачно, что в его ботинке по-касательной, возле мизинца левой ноги, появилась овальная дыра от пули, а носок, можете не верить – оказался цел! Вот какие везунчики бывают рядом с нами…
Были и другие серьёзные моменты. О некоторых я уже писал, и Вы сможете, ежели интересно Вам, прочесть в рассказах:
- «УСИЛИЯ ВОЗНАГРАЖДАЮТСЯ»;
- «ПРО ТО, КАК ИНТЕРЕСНО БЫВАЕТ ЗАГЛЯНУТЬ В СТВОЛ».
               
АВТОМОБИЛИ… АВТОМОБИЛИ…

В те годы, начала перестройки, я гонял машины из Европы в глубинку Сибири, где и сам жил – это не самые лёгкие деньги. Но – честные.
Был август, и мы двумя машинами ехали из Литвы. В моём маленьком Форде с гордым названием «Орион», вместе со мной, едет мой первенец, сын от первого брака – Денис. Ему сейчас тринадцать, и у нас с ним полное взаимопонимание. Во второй машине мой двоюродный брат – Серёга Мосол. Мы мчимся уже за Курганом по территории Казахстана. Дорога в превосходном состоянии: ровная, прямая – располагает к быстрой езде. Уже вечер, безоблачное небо, Солнце валится за горизонт, едем около 120 км в час – нормальная крейсерская скорость.
На пути, справа от дороги, посёлок из кирпичных двухквартирных домов, а слева безбрежное тёмно-зелёное кукурузное поле. По полю в сторону шоссе едет огромный комбайн, цвета охры. Я его вижу и считаю, что и он тоже видит на высокой насыпи шоссе наши приближающиеся машины. Поэтому и еду в прежнем режиме, не ожидая никаких сюрпризов.
Зря я так думал! Бешенный комбайн, не сбавляя скорости, снизу, с поля выскакивает на насыпь шоссе и останавливается, как вкопанный поперёк дороги – съезда на другую сторону дороги, к посёлку, здесь нет. А этот гадский монстр занял собой обе полосы и стоит, раскачиваясь, кивая шнеком и своими громадными подборниками-вилами: вверх-вниз, вверх-вниз. Его устрашающе-торчащие вперёд вилы нависают над кромкой асфальта, за которой ещё метра полтора обочины, а дальше – всё, край высокой дорожной насыпи.
Ужас наполняет меня: ведь мы в тридцати метрах от него и наша скорость – сильно больше ста. Уже нельзя тормозить, и нельзя никуда свернуть – ничего вообще нельзя, но надо как-то спасать сына! И я подаю автомобиль вправо, хотя и понимаю, что наш «Орион» не помещается между вилами комбайна и кромкой насыпи. Ложусь на руль, надеясь, что голова останется при мне, и пролетаю под вилами этого проклятого комбайна…
Не знаю, как это удалось… это невероятно и просто необъяснимо!
Я ещё там, в той ситуации, и от ярости и адреналина просто закипаю. Торможу и останавливаюсь, с кровожадным намереньем ехать в деревню, куда направился, как ни в чём не бывало, тот безмозглый «труженик полей».
Но подъезжает и выходит ко мне из своей «Джетты», Мосол. Он смотрит на меня странными такими глазами и говорит:
- Его вилы над твоей крышей на пол спички были…
Я порываюсь ехать в посёлок: жажда мести бушует во мне – «скотину» надо наказать! А Сергей убеждает:
- Он пьяный в лоскуты. Он тебя и не видел. А сейчас завяжемся с ним – сбежится вся деревня, проблемы будут…
Я маленько подумал, и мы поехали дальше…
Едем уже не более ста, а я всё думаю и думаю о том. И, чем больше думаю, тем сильнее мне кажется, что кто-то нам только что – сильно помог. Интересно: кто и в чём причина?..
Но сюрпризы на этот вечер, оказывается, ещё не закончились.
Проехали после того кошмара с комбайном  буквально – с час-полтора. Подъезжаем ещё к одному посёлку. Солнце уже почти село. Опять, справа село, слева – поле, традиция что ли здесь такая? Из посёлка, снизу, на насыпь шоссе выскакивает светленький «ушастый запорожец» и тут же глохнет. И останавливается так, как будто уткнулся в стену – видно на включенной скорости заглох. Вот он – на нашей полосе в пятидесяти метрах впереди, а моя скорость – сто. Уже не 120, а сто! Запаса дистанции едва хватает, и время для маневра в обрез: сколько могу, гашу скорость и ухожу на встречную полосу – благо там никого нет!! С трудом объезжаю этого «идиота», и с ненавистью смотрю туда, в его окно. А в «Запорожце» старик за семьдесят, и рядом такая же старуха. Сзади сидят ребятишки, двое, внуки, видно, лет по-десяти. У старика обезумевшее от страха, и совершенно белое лицо. И старуха с широко раскрытым ртом, видно, кричит от страха…
Утираю холодный пот со лба, а внутри озноб – что-то часто нас Судьба тренирует сегодня. Одно меня утешает: этих впечатлений и тем, которые в «Запорожце», надолго хватит…
 В тот раз удалось! И мы доехали без дополнительных проблем. А я всю дорогу думал: кого мне благодарить, кто мой Ангел-хранитель?
И ещё вопрос: что-то я должен сделать?.. А, может быть это – сын, который рядом, должен этому миру что-то дать?..
           * * *
Ну, как не любить машину, если она тебя спасает? Начинаешь думать о ней, как об одушевлённом существе, как о родной. Вот и мой «Ориончик» - такой, и в третий раз он вынес меня из под косы… (не забыли поди, с чем та «старуха» обычно ходит?)
А было так: ехал я по улице города Абакана, которая в те времена не была такой прямой, как теперь. Был там изгиб дороги в 120 градусов. Коварны эти изгибы, о них иногда забывают.
Был неплохой день, солнышко светило, весной попахивало – хорошо! И я был в хорошем настроении, мчусь около восьмидесяти в час – понимаю, что нельзя по городу так, что надо по правилам, а всё равно еду быстро, и как позже оказалось – это было то, что надо мне в тот раз, чтобы выжить! Как раз подъезжаю к этому изгибу, и мне надо перекладывать руль чуть влево, чтоб не соскочить с дороги, а навстречу мне мчится КАМАЗ с длинным кузовом – полуприцепом, загруженным поддонами красного кирпича. У него, у камазиста этого, видать, тоже было хорошее настроение, а может он просто спешил, но летел он – ого-го, как!
И это надо же было так встретиться нам, на том повороте!
Помните, есть такие правила в физике: масса – мера инерции тела, или вот ещё… а, впрочем, я вам всё проще объясню, своими словами. Любое физическое тело всегда находится в движении, либо относительно земли, либо относительно другой системы координат, а, значит, обладает энергией движения – кинетической, как её называют знающие люди. И чтобы это движение прекратить или изменить, нужно приложить усилие – так? Так!
А теперь представьте себе, что вы сидите в ресторане за столом в самом углу, а к вам через весь зал, по проходу, мчится официант! Это, конечно, сложно представить, но вы всё ж таки попытайтесь. Вот он прёт к вам на приличной скорости, а на подносе у него стоят и закуски, и графинчик запотевший, и шампусик в ведёрке и бокалы – представили? Ну и вот, ему пришло время поворачивать в ваш ряд, значит, куда вас засадил этот гад, что сегодня здесь всем заправляет, представили? А он, этот идиот-официант, не тормозит и прёт… и прёт, и входит в поворот на очень приличной скорости – вот. Что будет? Догадались?
Да, всё полетит с его чёртова подноса в момент поворота! И полетит прямо!.. на тех балбесов, которые окажутся у него на пути! Это понятно?
Ну, вот и они, те кирпичи, исполнили по-честному те самые законы физики и механики! Хорошо так, исполнили, без отклонений! То есть машина-то уже повернула, согласно рисунка дороги и желания дебила-водителя, а они – нет! Они, те кирпичи, продолжали прямолинейное и равномерное движение, не обращая внимания на то, что все их братики, вместе с машинкой поехали дальше на стройку, куда им всем и дорога!
Вот я и увидел, как верхние три или четыре ряда кирпичей, плавно снялись со своего места из крайней пачки, и направились в мою сторону.
И я опять вижу этот замедленный, страшный мультик, который мне уже показывали раньше. И понимаю, теперь – всё! Хана! Летят прямо в лоб! Ничего нельзя изменить!
Я прилёг щекой на руль, надеясь как-то защитить голову рулём, а сам продолжал всё наблюдать это захватывающее кино… самые последние кадры, как я понимал тогда! Это длилось, может секунду, может меньше, но я-то прожил за те мгновения в десять или в сто раз больший кусок времени.
И опять – пронесло!
Смерть улыбнулась и пощекотала меня. Нежно, так, слегка…
Я оглянулся и увидел, как те кирпичи бьются о дорогу сразу за моим багажником. Бьются и разлетаются во все стороны кусками! И превращаются в пыль и крошево осколков. А если бы они залетели в салон моего «Ориона» через лобовое стекло? Нет сомнений – я стал бы фаршем! Вот так.
Мне ещё раз показали, как она близка! В шаговой доступности…
                * * *
Через год с небольшим, мы с Сергеем Мослом возвращались на купленных авто, в этот раз из Финляндии. Он ехал на серебристом Крауне-европейце, а я на вишнёвом Вольво-245, здоровенный такой универсал.
Была третья декада декабря 1993 года. Кто шоферил тогда, тот, думаю, помнит тот чудовищный гололёд на дорогах России. Насмотрелись мы тогда «ужастиков» на дороге – до конца жизни хватит. А нам предстояло это испытание от финского города Торнио, где мы купили в тот раз машины, и до города Абакана – места, где мы родились и где нам, вероятно, суждено прожить жизнь.
Ну и натерпелся я страху тогда – сверх всякой меры.
Водительского стажа у меня всего-то – три года, а на всех шести тысячах километров нашей дороги, повсюду, и слева, и справа лежат разбитые и перевёрнутые машины, рассыпанные из них товары, а кое-где и трупы водителей, рядом со своими убитыми автомобилями.
Помню, как Сергей, у которого было к тому времени 16 или 20 лет профессионального водительского стажа, подбодрил меня! Прямо перед самым выездом из Торнио, он сказал, задумчиво так, глядя мне в глаза: «Однако… не доедешь ты… по такой дороге…»
Лучше бы он этого не говорил: и напугал, и будто накаркал.
Началось всё уже через час после старта из Торнио. Мы ехали четырьмя машинами: две машины в Волгоград и наши две. Одна из волгоградских машин, на глазах у нас, слетела со скользкой дороги и несколько раз перевернувшись, оказалась на крыше. Остановилась она далеко внизу, под насыпью шоссе. Мы спустились, помогли перевернуть автомобиль на колёса, но вытащить его на дорогу нам не удалось. И уверовал я в слова Мосла, и стал ожидать своей очереди…
Случилось это в первой половине дня, на узкой, покрытой слоем льда, глины и воды, дороге, между Самарой и Уфой. Мы двигались в пологом длиннющем подъёме на Уральский хребет, в нескончаемой колонне большегрузных фур. Все они ехали неспешно – тягун, 40-60 километров в час, что нас никак не устраивало. И мы принялись их обгонять…
Между нашими машинами всегда был грузовик. Я-то шёл, конечно, вторым, слегка выдвинувшись к середине дороги. Так меньше закидывало грязью с колёс впередиидущей фуры. Да и так мне было удобнее следить за действиями Мосла. Дворники мотались по ветровому стеклу, непрерывно размазывая грязь, а я старался не упустить момент, выжидал, наблюдая, как мой лидер, выскакивая из-за очередной фуры, резво стартовал и заскакивал в следующий «карман» между грузовиками. Тогда и я – ускорялся, как мог, и перемещался на освободившееся впереди место…
И однажды я ошибся или меня просто заблокировали (в подлянку), но когда я выехал из строя и приблизился к промежутку между фурами, откуда только что выскочил мой ведущий, места для меня и моей машины там не оказалось. Я с тоской смотрел направо на огромные вращающиеся колёса грузовика, разбрызгивающие фонтаны грязи, и понимал, что приближается моя персональная и неминуемая катастрофа: дорога слишком скользкая и узкая, чтобы меня не зацепили встречные машины…
Облитый дорожной грязью до крыши и почти ничего не видя через, закидываемые колёсами фур, стёкла, я помчался догонять своего лидера. Я надеялся, что там, в следующем «кармане», возможно и для меня найдётся местечко…
А не вышло: через полупрозрачные разводы от мотающихся дворников, я внезапно увидел прямо перед собой, стремительно приближающийся ко мне свет его стоп-сигналов… и мигание правого поворотника. Что делать? Я резко затормозил! Нет – я попытался затормозить. Но шипованные колёса не тормозят на льду… Ба-бах!!! Какая-то темнота…
Некоторое время меня, как будто, не было тут. По крайней мере, я не помню, что было сразу после удара… Обнаружил я себя сидящим, в своём заглохшем Вольво, на обочине встречной полосы, а Серёгин Краун, сильно пострадавший от удара, выбросило на обочину нашего направления.
И вот, мы сидим в своих авто, почти напротив – через дорогу, и смотрим друг на друга… а между нами проносятся потоками машины.
Потом мы вышли из машин, и он подошёл ко мне.
Я – весь переполнен, полный кувшин, собственной вины! Ожидал, что он примется ругать меня, и был заранее готов согласиться со всеми обвинениями и оскорблениями в свой адрес. Но он меня поразил, сказав, опять, также странно глядя на меня своими тёмными выпуклыми блестящими глазами:
- Повезло тебе… встречная «шестёрка» могла «в лобовом», тебя раздолбать в хлам!
Какая «шестёрка»? Я её и не видел. Оказывается, навстречу летела «шестёрка», с включенным светом, которая и должна была в меня неминуемо попасть после удара, когда мой Вольво отлетел-откатился через встречную полосу на обочину. Эта «шестёрка» должна была обязательно попасть в меня, но… странным образом не попала.
А я почему-то ничего этого и не видел…
* * *
Был и ещё один необъяснимый и удивительный эпизод в этой незабываемой экстремальной поездке.
В Омске мы с братом потеряли друг друга – так случилось, что в потоке машин его выхватили-остановили гаишники. А я не смог остановиться в том густом потоке. Потом я вернулся, не дождавшись его, но пока нашёл, где развернуться, пока ехал к тому месту, где его гаишник тормознул – он в трёхрядном потоке проскочил мимо меня. И теперь я еду один по равнине.
Вторая половина дня – трудное время для меня. Как раз в это время я всегда начинаю засыпать – это со мной бывает в любой поездке. Для борьбы со сном я набираю с собой жареных кофейных зёрен и грызу их. Когда это не помогает, я громко пою дуэтом с магнитофоном, или хлопаю себя по щекам, тру и дёргаю свои уши – в общем, развлекаюсь, как могу. Так было и в этот раз. Мне даже показалось тогда, что я всё-таки отогнал сон…
А впереди меня идёт Камаз-фура. Неплохо идёт, не меньше ста. Я, сперва пристроился за ним, но в подъёмах-то он меня держал, гружёный, тяжёлый. Раз – подъём, два – подъём, и решил я его обогнать. Совсем уже стал пристраиваться на обгон, но тут опять дорога стала ровной, и он снова разогнался.
Я, уставившись взглядом в его заляпанный грязью зад, еду и еду, постепенно цепенея и отключаясь. А скорость наша: 100 или 110 км\час. Магнитофон мой – орёт, но как-то так, будто откуда-то из ваты. Я тру глаза! Тру уши – но помогает только на одну минуту. Я силюсь не моргать, трясу головой, а глаза – закрываются и слипаются. И вот, я – моргнул… 
А когда открыл глаза… впереди – пустая дорога! Камаза передо мной нет! Исчез! Это, как удар электротока!! Я, прямо, подпрыгнул. Завертел головой и увидел тот Камаз метрах в двухстах позади себя. По коже мороз! Волосы дыбом и сна как не бывало…
           * * *
Конечно, каждый из этих случаев – просто случай. Случай-случайность, каждую из которых можно легко как-то объяснить. Но, все они, выстроенные в ряд, а их мно-ого – это что-то другое…
И я задумался – ведь было над чем. В голове стали появляться предположения и мысли. Стали выстраиваться схемы: процесс – пошёл, что называется. И выходило, что кто-то и зачем-то сохраняет мою жизнь. Возможно, я что-то значу в этой, выстраиваемой кем-то схеме. Или, может быть, важен и необходим кто-то из моих детей, рождённых уже или ещё не рождённых. А, может быть, я сам должен что-то сделать в этом мире… например: о чём-то сказать, о чём-то важном для всех…
А потом, много-много позже, пришло… я написал книгу, которую назвал: «САГА. НА ГРАНИ ИСТИНЫ». Писал я её почти три с половиной года, каждый день, с четырёх часов утра – что-то будило меня в это время, и просыпаясь, я уже знал, что сейчас напишу! Оно уже было внутри меня!
На Сагу времени было у меня до семи-восьми часов, когда все идут на работу, и мне нужно было мчаться туда же – от обязанностей гражданина и отца меня никто не освобождал.
Зато какие были эти часы!.. Я был счастлив. По-настоящему, как никогда! А ночами я – летал… почти каждую ночь… Засыпал часов в десять вечера, умотанный до предела и … улетал, улетал, улетал… как тогда двадцать лет назад, когда впервые ощутил что это такое – свободный полёт…
Очень важные вещи теми ночами кто-то вложил в мою голову… вот я их и сообщил вам. Так как воспринял, так как понял…
Если кому-то интересно, то, о чём я написал, прочтите здесь, на моей странице: «ПРЕДИСЛОВИЕ К САГЕ», «ЗАЧЕМ И ПОЧЕМУ» И «ГЛАВА 5. НАД МИРОМ».

ЗАЧЕМ МЫ ЕМУ
Или
БЕРЕГИТЕ ЕЁ, ПУЩЕ ЖИЗНИ…

Вот и прошла Жизнь… и не плохо прошла…
Всё было: и радости, и горести, и счастье заходило к нам… да и горе не проходило мимо. Жизнь шла и шла, но и мы не стояли… ведь и мы всё это время жили, мы выбирали куда двигаться и шли. Выбирали то, что могли, то, что хотели, то, к чему были склонны мы или готовы. И не всегда правильно делали мы выбор, потому что такие мы: не принципиальные, эгоистичные, часто трусливые – короче: своя рубашка ближе к телу! Так ведь? Я не ошибся? Не оболгал нас всех, по дурости своей?
Все мы строили свою жизнь, как могли. Вспомните, мы строили её из тех возможностей, что были перед нами… а потом, зачастую, глупо и не справедливо обижались на Бога… на судьбу… на соседей, на мужа или жену… в общем – обижались! Потому что это проще и легче. Ведь так трудно обвинить себя в своих неудачах… и трудно, и обидно, а зачастую, просто невозможно! Ведь обвинить себя – это переступить через собственное ЭГО, а это для многих – невозможное дело… почти самоубийство.
Но, для тех кто достаточно разумен, переступить через самомнение, через эгоизм и гордыню – это единственный вариант. Тот вариант, который позволит идти дальше. Не по тротуару города или родного посёлка, а по жизни, как единственному пути развития своей нетленной Души.
Мне жаль тех, кто не понимает, как устроен наш мир, кто не знает его приоритеты, т.е. его наиболее важные ценности и их значимости. А потому, он не может делать правильных выборов на перекрёстках своей личной истории, а потому и забредает часто туда, откуда потом трудно или просто невозможно, выбираться. Оглянитесь на свою жизнь, вспомните яркие примеры из многих чужих жизней, и увидите: так оно и есть. Помните, есть такая еврейская поговорка: если бы я был таким умным, как моя жена потом… и, продолжая мысль: разве бы я так поступил…
Потом мы все понимаем, что и как надо было делать, а до того?.. Почему мы попадаем в проблемные ситуации? Очень просто: потому, что не знаем как надо, или не думаем, в той мере, в какой требуется.
Здесь и те, кто верит в Бога, но надеется, что если сам он залезет в дерьмо, не обращая внимания на правила и законы, то его вытащат оттуда высшие силы (за то, что он ставил когда-то свечку в церкви, или помолился и попросил накануне Создателя). Здесь же и те, кто не верит в существование Бога – единственного архитектора этого Мира, и те, кто не понимает значимости и места личной Души человека в нём самом и в устройстве всего нашего мира…
Может быть я вам открою новость, но Мир – это сбалансированный механизм, машина, снабженная законами, правилами, физическими константами и запретами. И в этой машине всё взаимосвязано этими самыми законами и правилами, которые работают, как шестерни, рычаги, приводные ремни, все вместе передающие нужные движения и усилия в нужном направлении. Всё взаимосвязано! Очень умно устроенная машина! И не удивительно – автор-то кто!
Одно не очень понятно: мы-то, люди, зачем Ему, Творцу и Создателю?
Я много раз задавал этот вопрос множеству людей… и большинство не могло ответить. Некоторые давали ответ, к примеру: чтоб Ему лучше понять себя. Другие считали: чтоб служить Ему. Как служить? Ходить и молиться? Восхвалять Его?
Всю жизнь об этом думал… и вот что надумал: мы нужны Ему только настолько, насколько способны взрастить в себе единственный продукт, который Он нам дал (на время) – нашу Душу. Ту самую, через которую мы можем считать себя Его детьми, ту самую, которая есть частица и ребёнок Духа! Помните из писания: Бог-отец, Бог-сын и святой Дух. О нём речь.
Другими словами: наше существование вполне утилитарно и мы – одна из деталей того механизма! Мы – горшки, условно говоря, в которых растёт то единственное, что требуется Ему от человечества! И оно настолько важно для Него, что Он терпит наши безобразия, наше скотство и подлости, которыми переполняется мир. Почему Он так терпелив к нам?
Ответ прост: значит тот продукт, так нужный Ему, очень важен в Его Замысле. Для чего? А этот вопрос совсем не прост…
Я, размышлял над этим всю жизнь, и возможный ответ изложил в своей книге: САГА. НЕ ГРАНИ ИСТИНЫ.
Не претендую на 100% попадание, но полагаю – близко к десятке.
Кому интересно, прочтёт в Саге, в главе 5, «НАД МИРОМ».
Исходя из представленной доктрины, можно понять и другую сторону жизни: раз мир создан до последнего фотона единым Творцом, то и врага для Создателя здесь быть не может. Создающий сам решает: что полезно, а что вредно для его затеи и, конечно, «лёгким движением руки» устраняет камень с дороги, «по которой едет его колесница». Не так ли?
Исходя из сказанного, выходит, что тот, кого мы, с подачи церкви, считаем дьяволом, на самом деле таковым (врагом Господа) не является!
А кто же он? – спросите Вы.
Начальник ОТК – отвечу Вам понятным языком. Кто не знает: ОТК – отдел технического контроля – термин из прошлого. Этот самый начальник и создаёт условия, проходя или не проходя через которые, мы попадаем в число пригодных Творцу для дальнейшего использования или не пригодных к тому. Всё ровно? Нигде не перекосил, не соврал?
И последнее: понимая это, сказанное мной, цените и дорожите своей ДУШОЙ! Больше жизни дорожите ею!

ОНИ НЕ МОЛЧАТ
или кое-что
О БРАТЬЯХ НАШИХ

Вот несколько реальных случаев, произошедших со мной и подтверждающих простую истину: животные, живущие рядом с нами, обладают разумом.  Разумом своего уровня. Может и не все, может и не в том объёме, как у некоторых из нас, но: что есть у них интеллект – то есть! Конечно, он у разных видов разный, и даже у разных субъектов одного вида – разный!
Всё как у нас!

СЛУЧАЙ ПЕРВЫЙ (но… не по хронологии)
Произошёл сегодня, 25.11.2012 года.
Центр города, иду по улице Советской, недалеко от продовольственного магазина, время около 10 часов утра, поворачиваю во дворы «сталинских» домов и вижу: на земле лежит буханка хлеба в прозрачном полиэтиленовом пакете. Чуть было не наклонился, чтобы её поднять, но понял, что не знаю, что дальше с ней делать, дома у меня животных нет, да и что подумают, если кто-то смотрит сейчас… И поэтому, прохожу мимо с мыслью: как это можно – потерять буханку хлеба, которую только что купил в магазине, и не заметить этого?
Прошёл метров тридцать, и вдруг замечаю, что навстречу мне не спеша бегут два небольших, явно бездомных, пса. Бегут и озираются по сторонам – видно, еду ищут. Я, возьми и скажи, обращаясь к одному из них:
- Повезло вам, парни, хлеб вам кто-то оставил…
Пёс сразу на меня воззрился непонимающим и даже недоумённым взглядом, мол, чёй-то ты несёшь-то такое?
Ну, я же не лгун, я и ответил ему:
- Вон, – и показал пальцем, и поворотом головы – вон, хлеб лежит.
Пёс, совершенно правильно поняв меня, повернул свою голову в ту сторону, куда я указал, и начал осматривать территорию – это я видел по движению его головы. Вот, она – голова, прекратила поисковые движения – значит, увидел!
А тут и второй на меня уставился – он ещё пока не догоняет, что это я им говорил. Я и ему показал большим пальцем себе за спину: вон – хлеб. И этот пёс, взглянув на уже побежавшего к хлебу напарника, тут же «въехал в тему» и бросился его догонять.
Это как, по-вашему: не диалог? Диалог! С полным взаимопониманием!

СЛУЧАЙ ВТОРОЙ
смешной и неловкий.
Года за два до этого у меня был такой эпизод: иду в магазин, что в соседнем доме. А между нашими домами довольно широкий проезд, и как раз посередине того промежутка сидит кошка сибирской породы – серая такая, обыкновенная. Сидит, вернее лежит на животе, и, главное, ни на кого внимания не обращает, как будто и не замечает, что люди туда-сюда спешат-наступают рядом с ней, собака вон, показалась… Странная кошка…
А дальше – больше! Пёс, довольно крупный, светло-рыжий, увидел эту кошку-флегму, и направился прямиком к ней, разбираться, видать. Ну, я и приготовился наблюдать, как кошка займётся своим спасением – а чего ещё я мог тут ожидать?
Но всё пошло не так…
Кошка даже ухом не повела: как сидела, так и сидела, равнодушно осматривая окружающее пространство. Это меня поразило: как так, рядом опасность, а ей – хоть бы что!
Прям, сумасшедшая кошка – подумал я, с удивлением. Но дальше вообще начался – цирк!
Пёс деловито приблизился к этому ненормальному существу, обошёл её по кругу, обнюхал, подумал… и стал пристраиваться к кошке сзади, затем навис над ней и, приседая на задних ногах, стал делать характерные такие движения! Ну, вы поняли, да?
А я такого не ожидал и даже представить себе не мог, до этого дня!  Поэтому стоял, выпучив глаза и, возможно, разинув рот, и молча пялился на это диво дивное. А кошка сделала вид, что это её не касается, и также равнодушно посматривала в сторону. Как это возможно – я не понимаю… но так было.
Не мог я молчать! И говорю ему так, с укоризной:
- Э-э-э, ай-я-яй!!!
Смотрю на него, на этого хулигана и вижу… вы не поверите, он – ухмыляется! Смотрит мне в глаза совершенно осознанным взглядом, и в этом взгляде виден коктейль из чувств: ему смешно, ему неудобно или даже стыдно, но ему хочется делать это… и он это делает. Делает эти движения. Правда, вхолостую.
Я не стал вмешиваться в ситуацию и ушёл. Но никогда не забуду этот день.
…………………………………………………………………………
Случай, рассказанный мне приятелем, которому я верю, как себе.
Буду рассказывать от его имени и почти его словами.

НАСТОЯЩАЯ ДРУЖБА!

Возле села Шушенское есть деревенька – Синеборск, называется. Там всю жизнь проживает мой дядька, ему сейчас уже за девяносто – будет. Хороший дядька, правильный: сам добрую жизнь прожил и внука, как сына, один вырастил. Может потому, а может, по чему другому, но звери у него были необычные – говорю про собак и кошек.
Я был тому свидетель, и готов побожиться, где надо, но это было…
У дядьки во дворе жили два пса, один большой – сторожевой, рабочий пёс, а второй – не разбери-пойми! Маленький, для хозяйства бесполезный, но хитрый и себе на уме – такого на кривой кобыле не объедешь! Звали его – Тузик. Он был всегда сыт и вполне доволен жизнью: цепи нет, хозяин кормит, но можно ещё и побегать, да найти какой-никакой доппаёк. А с таким большим другом, в его-то будке, в любой мороз не замёрзнешь. И пёсик тот, Тузик, всё это чётко понимал и ценил…
Ещё в их компании была кошка – Маруська. Обычная, наша сибирская, трёхцветная и беспородная. Никто и никогда за ней никаких особых талантов не замечал, но кошка была деловая, а потому мышей и крыс выловила не только у дядьки в доме, но и в соседских амбарах и сараях.
То, о чём я хочу Вам рассказать, случилось осенью, наверное, в октябре, лет пятнадцать назад. Я в этот день был у дядьки в гостях – любил всегда к нему ездить – отдыхаю здесь душой, вот и в этот день находился в таком приподнятом настроении.
Стою возле ворот, тепло, ветра нет, семечки лузгаю – хорошо! И вдруг замечаю я, что по улице, в нашу сторону, бежит собачья свадьба. Много гостей-женихов собралось, шумная свадьба, скандальная – видно, ещё не определились с очередью!
Стою, смотрю – а чего ещё делать? И вдруг, из-под наших ворот выкатывается Тузик – а как же без него-то, и ну туда – помчался! Такой праздник, шутка ли!
Но Тузик оплошал – не разобрался в ситуации… а, может, посчитал, что, раз все на его территории, так он и главный? Кто его знает, что у него в башке было, а сам он не скажет… Только Тузик наш, не обращая внимания на присутствующих, проскочил прямо к невесте, а намерения его не оставляли никаких сомнений.
Меня это сильно удивило и я уже не отводил глаз… так как понимал, что сейчас что-то произойдёт, о чём наш весёлый Тузик ещё не догадывается.
А оно и произошло! Два самых крупных кобеля из числа оскорблённых женихов, одновременно схватили наглеца: один за шею сверху, а другой за крестец и принялись трясти-мотать и рвать несчастного Тузика… как грелку! Мне кажется оттуда, из тех событий и придумали эту поговорку про «Тузика и грелку», только чуть перепутали персонажей!
Так вот, наша печальная история приближается к экватору!
Эти двое тянут каждый к себе – стараются, стало быть, разорвать пополам бедного Тузика, при этом рычат-матерятся так, что аж уши закладывает! А Тузик… бедный Тузик… он тоже – орёт не своим голосом, наверное, в Шушенском слышно было!
Я растерялся и не знаю: чего делать-то? Давай оглядываться – палку искать. Да, разве ж такое возможно: когда нужно – палку найти!
А тут случилось вот что, сам бы не видал – никому бы не поверил!!
Наша Маруська – прямо летит… из-под ворот и к свалке!
Подлетает и прыг!! К тому серому псу, что собирался завладеть Тузькиной задницей – прямо на загривок: и да-авай ему морду рвать когтями!!
Я теперь думаю, что это она ему не просто морду, а глаза – рвала! И несчастный жених так страшно заорал, что вся эта свадьба тут же бросилась врассыпную, со всей доступной им скоростью!!!
О Тузьке, конечно, все забыли…
А он сильно потрёпанный, но живой, вместе с Маруськой, бок о бок, потрусил в сторону родных ворот…
Вот такие чудеса бывают, когда дружба настоящая!

* УРОК  МУЖЕСТВА

Расскажу я вам сейчас одну удивительную историю, свидетелем которой был сам. Она вас удивит и развлечёт, а, может быть, для кого-то она станет ещё и поучительной.
Произошло это во времена самого махрового застоя, когда на магазинных полках еды было маловато, и выбор был бедноват, но, правда, того что было, хватало всем. И работа была у всех, кто хотел её иметь. И водка была в те годы только заводская и по четыре рэ. И страна наша была ещё Великой – в этом ей не отказывали. Стеснялися, значит, а, может потому что боялись? И чего нам там не жилося, а? А может, не жилось-то вовсе и не нам, а тем, которым всегда хотелось миллионами ворочать. Своими, личными. Или работниками помыкать, опеть же, своими. Может с энтого всё началось?.. Ну, да ладно, проехали…
Хотя, нет! Не проехали, придётся вернуться в те времена. Ведь история-то оттуда… Должен я вам теперь доложить, а особливо тем, кто тех времен не знал, что рты тогда у нас запечатаны были. Да!
Как? А очень просто. Думай што хошь, а рта не разевай. Правила такие были тогда. А кто правилам тем не следовал, или пренебрегал ими, того частенько отправляли из душных городов свежим воздухом подышать: тайгу полоть или руду где добывать. И некоторым помогало. И, возвращаясь обратно в душный мир, оне, родимые, ужо не разевали ничего, боясь опять ангину эту подхватить…
Вот и я грешил. По-молодости. Да не раз, надо признаться. Болтал то да сё, дурачок говорливый. Сначала в своём институте Сибирском да Металлургическом, зачем-то рискуя быть изгнанным. А зачем – сам не знаю. Ведь тогда, возможно, я первый, средь себе подобных, ещё в 1972 году, на занятиях по философии сделал вслух предположение, ссылаясь на исторический опыт других стран, что и наш СССР, лет эдак через двадцать-тридцать распадётся на составляющие. Как распались в своё время и все другие великие многонациональные империи, разорванные векторами национального самоопределения.
Помню, что на меня смотрели, как на ненормального или богохульника – никто такого даже и подумать в те времена не мог. Как меня не выгнали тогда – уму непостижимо. Видно, благодарить за то я должен нашего преподавателя-«философа», эстонца по национальности, всегда нечесаного и неопрятного, но обязательно в застиранной до ветхости белой рубашке, застёгнутой на все имеющиеся пуговицы. У него, осибиряченного до синевы, наверное, были свои счёты к той власти, которая решила за него, где ему жить. А по философии он мне «пятёрку» за год поставил! Да, вот так вот…
И после грешил я. Например, в армии. Ведь меня после института в армию забрали. На политзанятиях я взял, да и стал умничать. Завёл спор с молодым лейтенантом, нашим взводным, о честности и беспристрастности государственных средств массовой информации. И это в 1977 году! Когда правило закрытых ртов было самым главным в нашей жизни! Ну, осёл переученный… ну, что с него возьмёшь…
И он, этот лейтенантик, конечно же, доложил замполиту полка. Так было принято. А тот, конечно, в особый отдел. А те взяли и чуть не придумали мне длительную командировку на север – в дисбат. Были такие интересные части в Советской армии: дисциплинарные батальоны. А может и сейчас есть.
Там, в этих дисбатах, из кривых делали прямых, а из таких прямых идиотов, как я, очень хорошо делали кривых. Специалисты, как не крути. Правда, в тот раз – миновало, как-то. Вызвали меня в особый отдел дивизии и там подробно так, рассказали, что меня ждёт в этой Инте, на самом севере республики Коми – это в Уральском военном округе, где я и проходил службу. Ну, я и осознал, как я был неправ! А кто бы не осознал на моём месте?
И с тех пор я стал помалкивать.
Даже когда и надо было бы гавкнуть – я молчал. Видать, тот напуг никак не проходил. Но зуд-то остался – куды ему деться?..
После армии я вернулся на свой хитрый Мотозавод в Ижевск. Это только кажется, что на мотозаводе должны делать что-то похожее на мотто или вело, или что-то такое… А на самом деле там делали что-то для ракет. А что – не скажу. А то опять… всё, молчу-молчу!
Ну вот, значит, зуд-то опеть своё дело и сделал: взял я, будучи технологом термички, и написал в тетрадке зачем-то о ценах. Ну, что, значит, растут они, паразиты, как грибы. А надо сказать, что если бы я знал, как оне станут расти лет через двадцать, то я бы стал хвалить те наши цены изо всех сил! Но я-то не знал… ну, вот и поделился с тетрадкой своими сомнениями. А зря…
Мой начальник, как оказалось после, на полставки в особом отделе прирабатывал. Завод-то этот хитрый был, не забыли? А в таких заводишках без особого отдела – никак нельзя. Ну вот, он мою тетрадочку-то, подружку-собеседницу, и обнаружил как-то. То ли в стол мой зачем-то лазил, а может, это его прямая обязанность была – не знаю. Но тетрадочка исчезла.
И стал я ждать последствий.
Долго так, ничего не происходило. А потом меня опять сильно напугали. Не скажу – как… но определённо и весьма серьёзно. И понял я: язык мой – враг мой, отрезать бы его! А заодно и ручка, и тетрадка, и умение писать…
А теперь, о том, что меня вылечило. То есть, опять вернёмся к той истории, с чего мы и начали (вот такая загогулина получается, понимаешь).
Однажды я проснулся в шесть утра, в выходной. Месяц был май – уже было светло и даже почти тепло. И пошёл я от нечего делать погулять. Благо, дом, в котором я жил, был на окраине Ижевска – городок металлургов, назывался. А рядом был лес, ароматы и красота всякая! Вот и пошёл я наслаждаться…
Иду, значит, в сторону леса, но ещё пока между домами, а на пути у меня что-то наподобие детской игровой площадки – поляна с двумя воротами для минифутбола. А посередине той площадки, почему-то стоит столб, метра три высотой. И стал я тут думать над этой загадкой. Непонятна русская душа – для чего тут столб? Может быть, для того, чтобы напоминать нам, невнимательным и глупым, что есть ещё и иные обстоятельства, которые могут неожиданно и коварно вдруг напомнить о себе!..
Стоял я, глядел на этот столб и думал. А по диагонали площадки со стороны леса ко мне приближался великолепный котяра… Он был действительно, великолепный: крупный, светло-рыжий – прямо огонь! Важный такой! Как министр федерального правительства. И шёл-то он очень по-министерски: наполненный ощущениями собственной значимости, весь поглощенный важными думами, не глядя по сторонам…
А зря! Таким мелковатым, как он, я и ты, нужно быть очень внимательными в этой жизни. А то попадёшь к кому-то на ужин, и не в качестве гостя – такое бывает на каждом шагу.
Вот и здесь: вдруг я замечаю собачью свадьбу! Целый хоровод псов вокруг одной малосимпатичной шавки. И это тоже был повод для размышлений: как так… такая… и вот что…
Но меня сейчас занимало другое: котяра их не видел! А они его видели очень хорошо. И вот та шавка, которая мне не понравилась, подала им команду: гав! В сторону кота. Мол, принесите мне его шкуру!..
И понеслись они к нему, горемычному, исполнять повеление этой суки сроду немытой. Говорю так, потому что я в этом твёрдо уверен: не мылась она никада – и не отговаривайте меня…
Надо сказать, что пёсики были – ничего себе!
Их лидер, то есть тот, кто должен быть первым (ну вы понимаете, да?) – это был рыжий пёс, масти такой же, как наш главный герой, и видом хоть и напоминавший лайку, но много крупнее любой лайки. Второй, тот, который мог бы, при наличии бойцового характера, составить первому конкуренцию, был лохматый серый дворняга, чуть меньше лидера. А остальных, из массовки, ещё было штук пять разных – про них и говорить не стоит…
И вот, значит, они несутся во весь опор к коту, и я вижу, как жизнь его на глазах укорачивается до длины тараканьего хвоста.
А подсказать-то ему как?
Наконец, бедолага замечает врагов. Но ему ещё можно спастись, можно успеть добежать до того самого загадочного столба посереди поля. И недалеко, и лазать он, наверное, умел. Но, тут начинается удивительное!
Кот останавливается!!! Поворачивается к летящей на него кавалькаде противника, поднимается, сколько возможно, на своих лапах, выгнувши дугой спину, и распушась, замирает.
А я про себя уже думаю: всё, конец котику! Героический был кот.
И начинаю себя готовить к зрелищу жуткой сцены…
И что бы вы думали? Они, эти псы, жаждавшие отличиться и набрать максимум очков перед своей дамой, вдруг замедлили свой галоп, перешли на умеренную рысь, и, образовав правильный круг, принялись бегать вокруг геройского кота – прямо хоровод детей вокруг ёлки…
Что случилось – не понимаю я! Как это возможно такое?!
Дух! – вот короткий и непростой ответ на эту загадку.
Дух, наполнявший это маленькое и гордое существо, которое совсем не хочется называть животным, потому что это не так.
А псы, в этой ситуации - просто животные, озабоченные главными животными инстинктами: размножения и самосохранения. И они увидали его глаза, глаза монстра, в которых не было места страху и сомнениям. И что-то ещё было там такое, что говорило им: даже когда буду умирать, я буду вас убивать!..
Вот и стояло это чудо незыблемо, как пуп Земли! И только вращал он своей головой, сопровождая жутким взглядом самого опасного из противников – того рыжего пса.
Я был просто потрясён его мужеством. И псы, вероятно, тоже…
Наконец, лидер, не понимая, что дальше делать, и не зная как выйти из такой позорной ситуации, всё-таки принял решение: он подбежал к тому озадачившему меня столбу, гордо поднял заднюю лапу и показал всем, как он презирает этого проклятого кота…
Его маневр решил повторить и номер второй, серый и лохматый. Он тоже подбежал к несчастному столбу, и только пристроился к нему, как лидер, верно желая поднять свой упавший рейтинг, свирепо цапнул его за шею. И после этого, притворяясь, что всё сделано правильно, номер первый с гордо поднятой головой направился к ожидавшей их «невесте»…
А я в это время восхищённо смотрел на удивительного кота. Смотрел, смотрел и вдруг подумал: может и нам можно чему-то научится у них…

ДЕТСКИЕ ОТСЕБЯТИНКИ.

Много лет назад, когда я стал молодым папашей, мой малыш – Денис, время от времени, в различных ситуациях, выдавал «перлы», которые заставляют меня улыбаться и сейчас. Хочу поделиться с вами.

1. К нам часто приходила тётя Света – родная сестра мамы Дениса. Она курила, но тайком от мужа. Когда-то, в девках, этим же занималась и мама Дениса, но перед тем, как взять её замуж, я поставил ей условие: прекратить курить. Условие было принято, и я теперь считал, что оно выполняется. Однако вот что случилось дальше…
Прихожу с работы вечером, а Дениска мне и докладывает:
- Тётя Света опять приходила.
- Ну и что – спрашиваю, а он:
- Ну, курит и курит – курица какая!
- А мама – спрашиваю, а он, немного подумав:
- Мама, кажется, нет…

2. В те далёкие годы, последние годы социализма в России, изобилия в наших магазинах не наблюдалось, но, правду сказать, и не голодали. Так вот, Денис был очень не равнодушен к разным напиткам-лимонадам, а это не очень хорошо… особенно на ночь. Лет ему было тогда 3-4, когда произошло следующее…
Был вечер, у нас были гости, уже не помню, кто именно, но точно был свояк Саша – муж той самой «курицы» Светы. Мы втроём жили тогда в г.Абакане, в однокомнатной квартире на девятом этаже, а они неподалёку от районного центра с названием Усть-Абакан. Что мы там отмечали – не знаю, да и не в том суть, просто выпивали и закусывали в «зале» (который был одновременно и спальней, и гостиной – квартира-то 1-комнатная).
А в кухне на столе – я это точно помню, стояли две больших бутылки лимонада, которые я сам только что купил и принёс из магазина. Они были уже открыты и частью отпиты, тут же на столе стояли и стаканы.
После очередного тоста свояк захотел покурить, и мы с ним пошли на кухню, где играли наши дети: Дениска и их – Наташка. Они всегда играли вместе, с самого рождения, а родились они в один год, в один месяц, с разницей в десять дней.
Выходим мы на кухню, Саня закуривает, ну и я, за компанию что ли, решил глотнуть газировки. Смотрю, а газировки стало намного меньше, чем было совсем недавно: одна бутылка – совсем пустая, а в другой, ну, граммов 100-150. Ну, думаю, ребятишки выдули. Но, по случаю торжеств, решил на этом внимание не заострять и виду не подавать. Наливаю в стакан из стоящей рядом бутылки и поднимаю, не прерывая разговора. Отхлёбываю… и замираю… ищу глазами Дениса и вижу: стоит в переходе между коридором и залом и выпученными глазёнками смотрит на меня… а в глазах – страх!
Я шагаю к кухонной раковине, выплёвываю изо рта содержимое, и мчусь к диверсанту, полный жажды мщения! А свояк в недоумении смотрит на меня и не понимает…
Я ору в бешенстве:
- Кто сделал? – а сам не свожу глаз с Дениса. Он в ужасе, отбегает к телевизору, показывает пальцем на экран и кричит, что есть силы:
- О! кино-кино… кино!..
Понимаю, что он хочет меня отвлечь, мне почти смешно, но я уже держу ремень в руках и мстя моя кипит внутри!
- Это – ты?! – ору на него, а сам приближаюсь к нему, потрясая ремнём.
Он убегает от телевизора, но дальше, увы, хода нет, дальше балконная дверь. Дениска в отчаянии кричит, упершись спиной в дверь:
- Вот обидюсь и уеду к бабе Наде в Усть-Ебакан!
Все, включая меня, покатились со смеху, а, насмеявшись вволю, они стали меня выспрашивать, в чём дело, к чему эта погоня?
На что я повернулся и молча ушёл на кухню, откуда вскоре вернулся с бутылкой того «лимонада».
- Кто хочет попробовать? – спросил их, а на дне бутылки плескалась жёлтенькая жидкость без признаков газа…
«Курица» Света взяла бутылку, понюхала и закатилась…

3. Денис рос в городе, и как всякий городской житель его возраста, не представлял себе: откуда берётся молоко… по телевизору, конечно, рассказывают что-то… да кто же их слушает в этом возрасте.
Ему тогда было 4,5 года, вокруг пылало лето 1984 года, мы приехали в Гантиади – есть такой посёлок в Абхазии, на берегу Чёрного-пречёрного моря. Лето… море… ароматы неведомых растений и моря – рай, да и только!
Мы идём из комнатки, которую сняли у местных армян на пару недель за смешные деньги. От нашего домика до моря 10 минут ходьбы… и почти на каждом метре нашего пути стоят на табуретках чёрные, запотевшие 3-литровые банки с местным вином – Изабелла. Чудо – не вино! И стоит стаканчик – 50 копеек! Как это Вам?
Мы идём компанией, не спеша, с остановками возле табуреток – красота! Вот железнодорожный путь – по нему едут в Гагру и Сухум, возле путей растут кусты какой-то чёрной малины, которую здесь называют ежевикой. Вку-усна-а!.. а в кустах пасутся местные коровы. Одна из них стоит к нам задом. Наш Денис остановился, выпучил глаза на коров, да как заорёт:
- Ого! Смотрите-смотрите!! Какие у коровы яйца!..

КИСЕГАЧ
или
Мой первый и последний марафон…

Кисегач – что это? Смотрел недавно сериал «Интерны», и там прозвучало это непонятное, жёсткое слово. Оказалось, что это фамилия одного из персонажей сериала – главврача той больницы. Но оно, это слово, напоминало мне ещё что-то… а что не вспоминается. Что же это такое? Вскоре случилось ещё одно событие, которое расставило всё по своим местам – космос атаковал Землю в Челябинской области. Вот эти недавние метеоритные события вокруг озера Чебаркуль и популярный сериал «Интерны», в котором извращённым сознанием режиссёра главврачу назначили фамилию – Кисегач, совместными усилиями открыли мою память, и там всплыла эта история, которая, возможно, будет вам интересна.
Вспомнилось: это ещё и название таёжного озера – Кисегач. Озеро это родниковое, холодное и чистое, расположилось среди заросших прекрасными лесами, невысоких гор на Южном Урале, неподалеку от недавно прославившегося на весь мир озера Чебаркуль.
Чебаркуль – там я служил. Точнее сказать, проходил срочную службу в рядах Советской армии в 1976-77 годах, в учебной дивизии, базирующейся возле маленького городка с названием – Чебаркуль. Случилось это после пяти лет моих, почти героических усилий, в результате которых я получил-таки высшее образование, успешно закончив «Сибирский металлургический институт» в г.Новокузнецке.
У нас в СМИ была своя военная кафедра, где для любимой армии готовили командиров танковых взводов. После прохождения обучения на той кафедре, всех полуофицеров-полуинженеров обещали непременно забрать в армию. В звании лейтенантов. На два года. А это много. Ведь обычные призывники-срочники в армии служили тоже те же два года. Зато те, кто имел высшее образование, но не имел при этом военного высшего, то есть – без военной кафедры, те служили рядовыми только один год.
Вот и принял я решение, уже отучившись один год на военной кафедре: один – лучше двух. А, может быть, и мимо того – одного года, удастся проскочить. Надежда моя основывалась на том, что в детстве, ещё в первом классе, я упал с велосипеда и раздробил локтевой сустав левой руки. Руку сложили, она долго сросталась и срослась криво, отчего не сгибалась до конца и разгибалась не полностью. Правда, это не мешало мне заниматься борьбой, и даже достигать кой-каких успехов. Вот я и рассчитывал – забракуют, мол, врачи – такой вот, был оптимист.
И в начале своего четвёртого курса, сходил я к врачам в призывную комиссию, показал им свою руку… и вот, вам, пожалуйста: не годен к строевой! С этого дня я перешёл на пятидневку, потому что в среду все парни нашего факультета шли на военку, на целый день, а я занимался самосовершенствованием. Бегал кроссы, ходил в спортзал, читал много интересных книг… и мне этот день очень-очень нравился. Я оброс длинными волосами (ведь было время битлов и роллингов), престал бриться… и стал сильно отличаться от своих однокурсников. И это меня тоже развлекало.
Однако всё хорошее когда-то заканчивается, вот, и закончился период моей счастливой беззаботной жизни. Мы получили дипломы и разъехались к местам своих распределений. О том, как распределялся, я уже рассказывал, и поэтому перейдём прямо к делу.
Приехал я в город Ижевск осенью 1976 года. Явился к месту будущей работы – на Ижевский металлургический завод, и поселили меня, как молодого специалиста в общежитие. Это было двухэтажное Г-образное здание в «соцгороде» - так назывался микрорайон города, застраивавшийся на заре социализма – отсюда и название, отсюда и возраст здания. И здесь началась моя самостоятельная трудовая жизнь – теперь за всё я отвечал сам.
Прошли-пролетели пять месяцев праведных трудов, где я осваивал премудрости взрослой жизни и своей профессии, когда я вдруг получил повестку в военкомат. Прихожу туда, куда меня позвали, а мне и сообщают, что я – призывник, и должен пройти освидетельствование медицинской комиссией. А я ведь сообщал вам, что занимался борьбой в те времена? Вот и решил я, используя свой опыт в сгонке веса, стать худым заморышем, чтобы эскулапы не догадались о моём здоровье по моему внешнему виду. И ведь было что скрывать: при росте 174 см мой боевой вес составлял 82-83 кг, лёжа я жал 125кг, тягу делал 190кг и приседал – 150 – а это о чём-то говорит.
Решил стать дохлым… и перестал есть. Зато стал много бегать кроссы…
Дневной рацион мой состоял из банки кабачковой икры и полбуханки хлеба. И так продолжалось около двух недель. Ко дню медкомиссии мой вес упал до 73 кг, и я, желая убедиться, что выгляжу достаточно измождённым и больным, пошёл искать большое зеркало…
Нашёл у кого-то, но, подойдя к зеркалу, чуть не заплакал: моя кожа по всему телу стала такой же тонкой, как на тыльной стороне ладони, и из-за этого все мои мышцы нагло повылазили отовсюду! Они появились даже там, где я их вообще никогда не видал, хотя и мечтал. Передо мной стоял Аполлон с кислым лицом и ненормативно раздутыми мышцами.
Ну, кто теперь поверит в плохое здоровье этого призывника, глядя на всё это? Что же делать?! Только «косить», и «косить» на руку! Да, ещё у меня очки – минус три диоптрия, а это тоже может оказаться весомым фактором.
Прихожу к врачам, меня осматривают, ощупывают и, наконец, задают вопрос: на что жалуетесь?
Вот! Вот, тот вопрос!
И стал я жаловаться на руку. И движения-то ограничены, и болит иногда, и вообще, вижу неважно… а мне и говорят:
- хорошо, пойдёте служить в стройбат!
- Не-не! – заблажил я, - Не надо в стройбат! Лучше в нормальные пойду!
И пошёл весной очкарик, в Чебаркульскую учебную дивизию курсантом.
Начались армейские будни. И каждый мой день – на грани фола. Я был сильно старше своих сержантов, много чего знал, был физически лучше развит и, видимо, поэтому меня постоянно пытались унизить и придавить. Ну, кто там был – тот знает, как это бывает. Однако я упирался изо всех сил, изо всех своих мозгов и со всем упорством. И вот по этому поводу, меня неоднократно пытались напугать…
Помню, мы не прошли ещё процедуру присяги (а это значит, что нам нельзя было доверять оружие), и все сержанты дивизии ходили «через день – на ремень», что означает, в переводе на нормальный: в сержантские караулы. Сидим как-то всей батареей в «красном уголке» - такая комната со столами и стульями, с увешенными плакатами стенами, сидим – учим устав. А сержанты наши в этот день должны были заступать в караул (охрана артиллеристских парков и складов полка). Вдруг дверь помещения с грохотом открывается и входят наши сержанты, все с автоматами, с подсумками – всё по форме, и с грозными ликами: прямо, в бой идёт небесное воинство!
Мы все вскочили – так положено при входе старшего по званию, и застыли по команде дневального: «Смирно!» Кто-то из старших сержантов гаркнул: «На выход бегом!!!» и все рванули в узкие двери, давя друг друга!
А я не спешил. Во-первых, в дверях сбилась большая куча народу, давящего и толкающего друг друга, а во-вторых, предполагал, что всё происходящее имеет ко мне прямое отношение. И предположение моё тут же подтвердилось – мне было приказано остаться.
Стою, жду расстрела. Страшно. Их много и все с оружием и рожи их предельно свирепые! Видно, акция спланированная и во время того «планирования», завели они друг друга до предела.
Наконец, все курсанты выбежали. Остались в кубрике: сержанты и я. У меня мелко и противно дребезжат колени, и ещё запотели стёкла очков – это бывает у меня перед намечающейся дракой, или когда очень страшно…
Снял и положил на стол очки. Стою, опустив голову, жду – что будет. Тут самый авторитетный из старших сержантов, «старик» по статусу, заговорил. Заговорил жёстким, прямо таки, жестяным голосом:
- рядовой Д…, почему не подчиняетесь сержанту Бердоносову? Почему пререкаетесь и не исполняете его приказов?
Я пытаюсь оправдаться. Начинаю что-то говорить, но меня прерывает громогласное – «Смирно!!!» Умолкаю. Понимаю, пришли не разговаривать со мной, а предъявить ультиматум. Но радует то, что не бьют. Ожидал от них другого. Стою, молчу, слушаю. А мне рассказывают, как они меня засушат, сделают из меня «сушёного Геракла», как я всю службу проведу в нарядах на кухне и по батарее. Впечатление, конечно, произвели. Но дрожь в ногах исчезла, и стало даже как-то весело. Вот и конец перечня кар завершен, и затем вопрос ко мне: «всё понятно?»
- Так точно.
А что тут скажешь, действительно: всё сказано на русском языке.
А вообще-то, зря они на меня наезжали. Виновником всех ситуаций был тот самый сержант Бердоносов – деревенский парень, от сохи, откуда-то с Алтая. Он во мне, видимо, увидал замечательную возможность поквитаться со всеми «начальничками», которые будут его гнобить всю жизнь до самой старости. Вот и использовал сержант своё «служебное положение» на 100%. Но ему не повезло – не по Сеньке шапка оказалась.
Дальше – больше. Этот сержант находил повод прицепиться ко мне, практически каждый день: то одно, то другое. Однажды он взял и отправил меня в столовую дивизии сразу на двое суток наряда. Помню, одни сутки я «отстоял» честно: без сна и отдыха чистил картошку, лук, мыл посуду и снова – чистил, мыл… Но, когда сутки закончились, я, точно зная, что по уставу нельзя в наряде находиться более одних суток, ушёл в самоход. Так мы называли самоволку. Время было летнее и мы с Вахрушевым – таким же бедолагой-штрафником и тоже призванным из Удмуртии, ушли в леса.
Вокруг нашей части в изобилии были южно-уральские леса: сочные, ярко-зелёные заросли с ягодой, грибами, сопками и болотами. Вот здесь, пока бродили эти «вольные» сутки, нам сподобило столкнулись с мишкой: ходили-бродили по какому-то болотцу, ели костянику и бруснику – наслаждались свободой изо всех сил, как вдруг где-то рядом зарычал-заревел медведь. Видно, мы не заметив того, приблизились к нему на его угодьях – вот он нас и предупредил. Помню, как Вахрушев подпрыгнул, мгновенно побелев лицом, и бросился бежать через чащу. А я, понимая, что от медведя не убежать, стал уверять мишку самым добрым голосом, что ухожу, что мне очень жаль, что мы его потревожили. Потихоньку-потихоньку и ушёл… А курсанта Вахрушева я увидел только на следующий день, в части. Самое удивительное в том событии, что наш самоход остался незамеченным никем в нашей части, и к моей радости, всё в тот раз обошлось.
Я не выпячивался и не говорил никому, что занимался борьбой, но, видимо, через штабных писарей, стало известно сержантам о моих спортивных увлечениях. Правда, было однажды, когда я вызвал на состязание весь свой взвод. Предложил им посоревноваться со мной "в выходе силой" на перекладину турника: я – скоко смогу в одном подходе, а они все вместе – суммарно. Они сначала засмеялись… ну и согласились. Начал я с выхода на две руки – сделал раз десять, потом перешёл на выход на правую руку – сделал ещё раз семь, потом перешёл на левую руку и сделал ещё несколько. А мои противники стояли и считали. Насчитали - 21 раз. Потом они стали делать, правда, из взвода многие вообще не смогли сделать силовой выход, но другие-то смогли. Они в сумме сделали 23 раза…
  Полагаю, по этой причине и не решались сержанты проверять на мне свои бойцовские способности. Но, с другой стороны, ведь и дисбаты (дисциплинарные батальоны) тогда работали исправно, и свои функции устрашения неизменно выполняли. Кстати, был момент, когда и мне, вполне серьёзно, в особом отделе обещали «командировку» в Инту, на севере Коми, за излишнюю говорливость на политзанятиях: поумничал я там – дурак переученный!
Однажды мой сержант опять оказался мной недоволен – уже не помню, что там произошло, но после отбоя дневальный разбудил меня, сообщив, что сержанты хотят со мной поговорить. Кто служил, тот помнит, как ценен сон в первые месяцы службы. Ну, я и рявкнул на дневального, и он убежал. Но я уже понимал: сейчас придёт сам заказчик и мстя его будет страшна. Поэтому лежал настраивался. Действительно, подходит сержант к моей койке и убедительно так предлагает: «пойдём-поговорим». Встаю, заталкиваю ноги в сапоги, иду.
Меня приглашают в туалет и там уже ждут трое «молодых» сержантов. Я знаю, что двое из них на гражданке занимались борьбой, понимаю – решились. Прохожу в туалет, встаю в дальний от входа угол, поднимаю руки – принимаю стойку боксёра, и молча жду.
А они этого не ожидали. Они, наверное, думали, что я стану пытаться оправдываться и съезжать на разговор. Удивлённые лица, вопрос:
- Ты чего?
- А вы – чего? – каков вопрос – таков ответ.
- Да мы с тобой поговорить хотим!
- Ну и говорите…
- Ты чего думаешь, мы не справимся с тобой?
- Может, и справитесь, но драться буду до последнего – предупреждаю! А потом, утром, если буду жив, пойду в госпиталь. А там спросят – что было? И скрывать ничего не буду!
А они мне опять старую песню: задушим-засушим. Стою, слушаю и молчу… ну вот и всё. Вот и поговорили. И пошёл я спать.
Начфизом полка был у нас капитан Танцюра. Настоящий начфиз: стройный, крепкий, всегда в хорошем настроении. Он прознал про меня, может из личного дела, может как-то иначе, но стал он, время от времени, вызывать меня на разные физкультурные мероприятия. Так, благодаря ему, меня вписали в сводный спортивный взвод дивизии по военному многоборью взводов. И мне пришлось даже на первенстве уральского округа по этому виду военно-прикладного спорта выступать, а там пять или шесть видов состязаний. Самый трудный для меня оказался кросс с полной выкладкой на пять километров, затем прямо с ходу – стрельба по мишеням, и после ещё один км бега. И всё надо делать максимально быстро, чтобы выиграть состязание. А как это возможно, если нас не готовили и не учили этому?..
Так, после третьего километра, мне пришлось забрать у кого-то из наших, совсем изнемогшего, его автомат и цеплять его рукой, чтоб дотащить до стрельбища. И таких было несколько, и бросить их нельзя – результат замеряют по последнему бойцу взвода, прибывшему к финишу.
Потом было плавание в бассейне, где я чуть не утонул от усталости.
Потом полоса препятствий на время, когда все орут и подстёгивают, а тебе надо бежать то по брусу в трёх метрах над землёй, то перелазить через «забор» в 2,5 метра, то через змейку и что-то там ещё… препротивное – и всё это надо перетерпеть в один несчастный день!
Этот капитан Танцюра умел строить подходцы. Не так, дак – этак. Он же меня уговорил бороться по самбо на первенстве нашей дивизии. Правда, там я неожиданно для себя, в своём весе занял первое место. Но, зная, что я не самбист, на первенство округа по самбо меня не повезли. Правда, в спортроту я всё же попал, когда уже был сержантом: победил на первенстве дивизии по классической борьбе – моя специализация. Затем, при весе 76 кг занял второе место в весе до 82 кг, на первенстве округа… и всё: вот она, мечта – осуществилась!
Уже июль подходил к концу, самая жара! Было воскресенье, мы только что вышли из столовой после завтрака. Хорошо! Солнышко светит, никаких тебе команд, никаких обязательных «мероприятий». Есть возможность отдыха – а это такое счастье в армии, где ты себе не принадлежишь 24 часа в сутки. Иду к казарме, на небе ни тучки, радуюсь солнышку – благодать! Смотрю, какой-то воин бежит в мою сторону, что это может означать?
Он меня спрашивает, ты – такой-то? Ну, я.
- Иди в штаб, тебя капитан Танцюра зовёт.
Иду. Думаю. Но никаких предположений.
А вот и штаб: П-образное одноэтажное здание, плохо оштукатуренное с кое-где отвалившейся облицовкой. Танцюра стоит возле штаба, ласково смотрит на меня… и у меня возникают недобрые предчувствия.
- Рядовой Д. явился! – докладаю.
- Слухай, Виталий, я сегодня собираю команду таких же спортсменов, побигим вокруг озера Кисегач. Там искупаемся! А озе-еро – блеск! Ты таких не видал…
Задумываюсь: очень заманчиво. Я забыл уже, что такое купание. Последний раз купался больше года назад, в лето сразу после завершения ВУЗа. В армии почему-то не приветствуется купание, и за всё это армейское лето ни разу нас не вывозили ни к озеру, ни к речке.
Осторожно спрашиваю: скоко километров пробежка?
Он отвечает будничным голосом – 35.
- Не-е-е, я стоко не могу! Не-не-не!
- А он мне: да мы там все такие, одинаковые, среди нас и бегунов-то нет.
- А кто будет – интересуюсь. Просто, из любопытства.
А он и давай перечислять. И все кого он назвал – не бегуны. Были там: один мастер спорта по «морскому многоборью взводов» - до сих пор не знаю, как он и где нашёл такой спорт. Ещё один – зав\бассейном – пловец, КМС. Два хохла с Украины, один перворазрядник по спринту, а другой – вообще не спортсмен, но здоровый, как лось. Сам Танцюра и ещё несколько мне малоизвестных персонажей.
А я ему: «Как же я побегу-то в сапогах и хебешке?»
И он меня купил, негодяй:
- да я вам спортивную форму дам. Всем.
- и кеды?
- и кеды!
Всё. Решено. Бегу! Не могу отказаться день провести вне части, не в униформе, без сапог, да ещё и искупаться!
Иду в бассейн (был у нас в дивизии бассейн на 25 метров), там все переодеваемся, и в путь! Небольшой группой во главе с Танцюрой, выдвигаемся на север, за пределы части. Примерно в ту сторону, где я бегал свою первую самоходку.
Побежали. Бежим легко, не спеша, по лесным тропинкам… которые становятся всё извилистей и бугристей. Бежим тридцать минут, сорок, становится жарко, хоть и бежим пока в тени. А кругом – замечательная красота: берёзы, сосны, кустарники, мох-трава – арома-аты!
Вдруг стал замечать, что красота уже не отвлекает от ощущений. А ощущения конкретные: что организм мой сильно хочет присесть, а лучше – прилечь! Но все бегут, и я бегу – куда деваться.
Ну вот, наконец-то, виднеется меж дерев озеро! Огромное! Синее-синее!
Я в восторге, щас, щас – купаться бум!!! Бум-бум-бум!
Оказывается – нет. Купание где-то там – на другой стороне озера. Танцюра, видно, тут раньше бывал: всё знает и бежит уверенно. Между прочим, и выглядит он лучше всех нас! А мне-то он до этой нашей пробежки казался стариком. Ему по моим прикидкам было тогда лет 38-40! Ах, где мои замечательные сорок лет…
Пока я переживал разочарование от случившейся отсрочки купания, во мне постепенно возникло и всё больше укреплялось подозрение, что до места купания я не добегу: берег здесь совсем дикий, то валуны, то песок, то выброшенные деревья и все, как специально лежат поперёк нашего пути. И через каждое надо прыгнуть или оббежать, или перелезть! И солнышко всё время в темя! А на небе ни одного облачка! Жара – как в Африке!
Я украдкой посматриваю на других несчастных сотоварищей моих – всем тяжко, все терпят. Ну и я буду терпеть! Танцюра, сволочь – хоть бы хны! Гад такой! Втравил нас в эту хрень! Бегу, матерюсь про себя, Танцюру ругаю – это помогает. Но не очень: при очередном перепрыгивании выкинутого на берег топляка, падаю на камни. Вскакиваю, матерюсь вслух – про себя уже не помогает, бегу дальше: с камня на камень, то между ними, то обегаем, когда валуны очень велики – тяжко-о, караул!
Замечаю, что и другие бегунцы, нет-нет да и споткнутся, нет-нет да и хлопнется кто из них – товарищев моих. А мне это душу греет: значит, не одному мне так-то тяжелёхонько!!! Бегу и жду: вот-вот, кто-то заноет. Ну не может быть, чтобы все вокруг жалезные были! А они, суки такие, молчат! Видать, купания ждут! Вон осталось то до той точки, куда указал гадский начфиз, версты две-три по камням и дурелому – надо и мне потерпеть…
И стал я себя уговаривать: надо терпеть, ни за что не сломаюсь, лучше сдохну на бегу, но самым слабым не буду! Так кто же первый заноет? Вот эта мысль стала меня занимать всё больше и больше! Я даже как-то переключился на неё и от этого кто-то внутри меня скулить перестал. Ничего-ничего, скоро ужо – вон он, тот берег. Токо надо обежать вот этот заливчик, который опять накинул нам пару километров, а потом надо пробежать во-он по тому песчаному бережку… кА-ак песчаному?! Там же по щиколотку будет, того песку… КА-АРА-АУЛ!!! Оглянулся, вслух или нет? Кажется никто не заметил – значит, про себя.
Что за гадство? Рядом море воды, а во рту – сахара! Ради чего мы тут уродуемся? Это не иначе – гордыня… только она может заставить такое терпеть. Ну вот, ещё чуть-чуть приблизился, тот берег желанный! Опять падаю… а вставать – смерть, неохота! Пришла мыль при падении, мерзкая такая и подленькая: может притвориться, что ногу повредил? Нет! Поймут! Беги, гад такой, дальше! Встаю, бегу, терплю, жду…
Ну, вот он берег, исполнения желаний!!! Вот он – долгожданный! Он высокий, порос соснами: аромат и прохлада – красота! Быстро раздеваемся и ковыляем в воду, ноги-то почти не идут. Прыжок – плюх! Ай-ай-я-яй!!!
Вода – лёд! Как так? Кругом +35, а вода – ледяная? Вылетаю пробкой оттуда. Возмущён! Разочарован! Плакать хочется – столько ожиданий и вожделений было… и вот, пожалуйста…
А Танцюра нам сообщает: мол, родниковое озеро, очень-очень чистое!
Собираюсь с духом, смотрю, как другие без энтузиазма, согнувшись стоя по колено в воде, брызгают на себя руками эту, так вожделенную нами воду.
А я прыгну! Прыгну! И прыгнул… и с воплем обратно.
Ну, как бы там ни было – добежал! Щас полежу минут двадцать и восстановлюсь… щас… ложусь, замираю. Ага, как бы не так!
Танцюра командует: всё-всё, побигим дальше! Как побигим, куда побигим? Передохнуть хотя бы 10 минут? А он – нет, и всё! Вперёд!
Вот гад такой! Хохол противный! Сука такая! и т.д. и т.п.
Ну делать нечего, с ним не поспоришь. Побежали дальше. Теперь бежим по лесу и дорожка неплохая. А вот, вообще, выбежали на отличную асфальтовую дорожку – от этого настроение стало реально подниматься. Одно плохо: дорога наша всё в гору, да в гору – это не есть гуд для таких уставших мальчиков. Ох, ты доля наша, солдатская…
Бигим, как наш хохол говорит. Но у меня нехорошее предчувствие. Не знаю что, но что-то не так. Какого чёрта всё время вверх-то бежим? На Гималаи что ли собрались? Ну да, Танцюра, наверное, знает, куда бигим… вот и бигим.
Однако, обкакался в этот раз наш хохол: прибежали! Впереди полосатый шлагбаум, а рядом дядька в знакомой форме и с автоматом в руках.
Выясняется, что мы бежим в другую сторону! А в Чебаркуль – обратно!
Про себя все материмся, но пока молчим. Разворачиваемся и чешем назад. Одно утешает – вниз бежать легко и приятно. Но всё хорошее кончается – есть такой закон. И этот спуск закончился, а гладенькая дорожка к ракетной позиции влилась в автомагистраль, ну или просто автодорогу. Она широкая, весьма ровная… но липкая! Над ней уже нет крон деревьев, Солнце жарит из зенита и ему всё равно, что зажаривать: дорогу или наши темечки.
На солнце невыносимо жарко, мы закипаем. Все становимся тёмно-красными, блестящими от пота – вода Кисегача вытапливается из нас. Ноги – шлёп-шлёп, цка-цка… дыхание хыр-хыр… а мысли: по-ошло оно всё…
Кто же первый сломается? Что вы, суки, молчите, подохнуть хотите?!!
Молчат, терпят. Как и я.
Всё думаю, помираю! Сил больше нет, внутри всё кипит и жить не хочу!
Но… во-о-от, оно!!! Заскулил один из земляков Танцюры, тот, что был перворазрядником по спринту. Начал он с того, что объявил вслух, что ему «на хер не нужон такой земеля!», и что он пойдёт дальше пешком, и пошли мы все на х… - такой вот оказался, дорогой товарищ наш. А радости-то сколько он мне доставил: я ведь помирать приготовился, а тут на тебе – подарок! Всё, ещё поживём!
Танцюра распорядился: идём пешком.
И очень хорошо! Мы все счастливы! Идём.
Но, оказалось, не долго наше счастье длилось. Через десять минут он, наш главный злодей и мучитель, командует:
- бегом марш!
И опять: цка-цка, хыр-хыр… бигим и бигим и все начинаем понимать: счастья нет и не бывает – всё – иллюзии…
Сколько мы уже бежим, сколько нам ещё бежать?.. никто кроме Танцюры не знает. А он утешает нас: скоро-скоро. Смотрю на него с ненавистью, и злоба моя растёт ещё и оттого, что этот «старик» бежит, как будто не было позади этих десятков сумасшедших километров. Как это ему удаётся? Необъяснимо!
И вдруг Танцюра оглядывается на шум догоняющего нас грузовика, и начинает семафорить водиле – голосует. Глазам своим не верю.
А машина останавливается, и оказывается, что она из нашей дивизии. А самое большое счастье в том, что она и едет туда, в дивизию.
Танцюра велит нам залазить в кузов!!! Всё! Выжили! И муки позади!
Версты три-четыре проехали – вот и шлагбаум, вот и знакомые казармы! Как мы по вас соскучились! Как здесь должно быть хорошо! Какое счастье!
Кое-как слазим из кузова, хромая на обе ноги бредём в бассейн: всё – дома. Присел, чтобы переодеться в форму… и заснул. Очнулся оттого, что замерз. Лежу скрюченный и разогнуться не могу – закостенел. Рядом такие же лежат. Но не все бегунцы. Некоторые раньше очухались.
Кое-кое как разогнулся наполовину (позвоночник так и остался согнутым, а ноги в тазобедренных суставах недоразогнулись процентов на тридцать) одеваюсь. Выползаю на Солнышко, присаживаюсь на скамью – греюсь, как варан после зимовки – напитываюсь теплом.
И дал я себе слово: никогда больше, более ста метров за раз, не бежать!!!


*  У КАЖДОГО СВОЙ ГОЛИАФ

Мы люди – раса некрупных, мягкотелых и слабых от природы существ. По крайней мере, мы такими рождаемся и остаёмся такими довольно долго. У нас нет ни когтей, ни зубов, ни могучих мышц, чтобы процветать в этом жестоком и плотоядном мире. Однако, как вид, мы процветаем, и процветаем за счёт своих мозгов и способности размножаться в любое время года. Родившись, мы долго, почти четверть жизни, растём под крылом у своих родителей, пытаясь стать сильнее, больше, умнее, желая выжить и реализоваться в суровой действительности. Кому-то из нас это удается, и тогда он становится Кем-то и Чем-то для своего мира и начинает играть в нём значимую роль. Может быть, для ближнего круга, хотя бы для своих родных. А кому-то из нас не особенно улыбается судьба. И он остаётся в третьем или четвёртом эшелоне, в которых по колее жизни едут одни неудачники. Грустно, но факт, и как с этим поспоришь?
Про первый эшелон и говорить особо не стоит, мы и так знаем, кто там сидит. Ну, если только вкратце… и по секрету! И если только для вас…
Самые, отъявленные, как бы сказать помягче: не стеснённые моралью и правилами представители нашего вида, вооруженные всеми средствами нападения и уничтожения, в любом столкновении интересов со своими конкурентами будут использовать все доступные им средства – так? Так! И с этим не поспоришь. О чём это я здесь?
А чтоб понятней было, я так поясню: представьте себе, что встретились два воина. Один – весь в броне и латах из бесстыжих глаз, наглой морды, да вседозволенности. У него и меч длиннющий есть, и кинжал поясной, чуть меча меньший, есть и ножи-разбойники, в каждом сапоге. Есть у него шипы с ядом, которые, как сюррикены метать можно, а есть ещё и шипы ядовитые в стальных рукавицах-крагах, на руках надеты – чтоб при рукопожатии. И всё-то он готов применять: и яд наветов-наговоров может он метнуть, когда и не ждут, и в ближнем бою ударить готов хоть стальным сапогом в колено или пах, или царапнуть крагой ядовитой своей мимоходом или из-за угла – всё может. Представили?
Ну вот, а против него стоит боец, вооруженный только одним боевым мечом – правдой. И боец этот обязательно будет биться до конца, понимаете? А вместо лат и защиты, у него одна кожа тонкая, своя – ранимая, и не только от колючки ядовитой, но и от слова подлого…
Как думаете, кто победит? Во-о-от, то-то и оно…
Выходит, по стартовым условиям лишены люди нравственные, с совестью и понятиями, возможности одолеть негодяев – так? Так!
А жизнь наша, к вашему сведению – сплошное непрекращающееся состязание «за место под солнцем». И на каждом участке этого пути кто-то должен победить?.. Вернее: кто побеждает? Ну, теперь поняли…
Дальше. К примеру, взять второй эшелон. В нормальном государстве он должен быть самым большим и весомым, чтобы само это государство было устойчивым и стабильным. И мы к этому стремимся, как бы…
Да только господа пассажиры первого эшелона, у которых есть доступ к «закромам Родины», жадничают и всячески сквалыжничают, не желая делиться с собратьями и не желая понимать простой истины, что у саванов карманов нет!
Так вот, во втором комфортном едет весьма представительная группа пассажиров – тех, кого принято считать благополучным средним классом. У них неплохие позиции и возможности. А при случае кое-кто из них может даже пробраться в элитный первый. Ну, если, конечно, попасть в нужное место в нужное время, и при этом ничего лишнего не гавкнуть, не умничать и ни на что не претендовать. Вот тогда, если судьба соблаговолит, и брезгливый взгляд небожителя зацепится за того счастливчика, а в планах небожителя окажется вакансия на должность одной из шестёрок, тогда – всё! Вы переезжаете в первый – элитный, в первый долгожданный, где пованивает изрядно, и где о вас будут вытирать ноги – законы здесь таковы! Но это надо не просто перетерпеть, а даже и с энтузиазмом воспринимать! И не дай бог вам при этом скорчить мину – тотчас распрощаетесь со своим счастьем и моментально вернётесь обратно. А то и куда подальше…
Сюда же, в этот уютный второй, щемятся все те, кто хочет себя причислить к успешному среднему классу. Щемиться - это целое понятие, которое требует специального пояснения. Это, в общем, такое состояние, пограничное с мазохизмом, когда им, жаждущим, тяжело и трудно, и может, даже больно ободранные в кровь локти и колени, когда кровоточат зубы, которыми они пробивают себе дорогу среди себе подобных, но они всё равно упорно пищат и лезут! Получается у них или нет – это по-разному. Они –   группа риска, и постоянно барражируют на встречающихся станциях- полустанках между вторым и третьим эшелонами.
Среди них есть довольные и не довольные своим местом, а это – вопрос амбиций. И если амбиции подкреплены возможностями, то попадание во второй вожделенный эшелон гарантировано. Правда, если Судьба не скажет ему своё твёрдое «нет», или, к примеру, коварно не шепнёт: «Пошёл на фиг!»
Вот мы и приблизились к третьему эшелону, к тому, откуда и я сам. Я как бы его изнутри вижу, и потому, возможно, разглядел всё яснее других. Здесь собирается множество различных типов неудачников, которые, как правило, винят кого-то в своих неудачах. Того друг подвёл, который был другом, пока не стал компаньоном. Другой в непомерные кредиты залез, а банки взяли и потребовали их возврата, когда срок подошёл – такая незадача. В этом, переполненном проблемами эшелоне, едут несдавшиеся и ещё не поникшие обломки жизненных катастроф. Там обломок семьи, распавшейся по чьей-то вине, здесь несчастный случай и инвалидность, а следом и отторжение несчастного обломка. Здесь же кукарекают хронические неудачники, всегда выбирающие стул со сломанной ножкой. И ещё здесь есть те, кто ослаб на пути к своей цели, кто цель эту потерял или слишком часто присаживался отдохнуть. А отдых тот затягивался и превращался в запои и безделье. Эти иногда выпадают из своего эшелона, по пьяному делу. Бывает с летательным исходом: раз! - от борта и в «лузу»… А бывает, что перед «лузой» случается пересадка в четвёртый и последний эшелон, где они, обычно, ненадолго задерживаются.
Здесь, в нашем проблемном третьем, много тех, кто вырос телом, но не созрел душой. Их внутренний мир – это мир ребёнка, который не понимает, что ему делать в этой холодной и неприветливой действительности, куда и как здесь следует стремиться. Чужой опыт их ничему не учит, и это характерно. А в самых последних вагонах нашего третьего эшелона много и таких, содержание черепа которых только по формальным признакам можно называть мозгом. Эти всем довольны, если им тепло, если есть еда, добываемая тяжелым, неблагодарным трудом, и при этом, никто их не пинает. Это упрощённый вариант человека из придонного слоя. Они – это те, которых очень любит всякая власть за то, что они не задают ей неудобных вопросов, не возмущаются и ни в чём объявленном никогда не сомневаются. Разнообразная коллекция любопытных экземпляров собирается в нашем третьем, прединфарктном - как считаете?
Не все из них, из этих бедолаг, безнадежны. Некоторые, не слишком обременённые инфантилизмом и безволием, находят в себе силы выйти из своего эшелона - выпрыгнуть из колеи, не убоясь возможных потерь и не страшась последствий. Слава им! Да пребудет с ними удача! Но таких мало, ведь под гору всегда легче… а напрягаться здесь многие уже и разучились.
Четвёртый – самый жуткий эшелон! В немыслимой вони от немытых тел и нечистот, которые здесь повсюду и привычны, в непереносимой атмосфере из густого дыма и перегара от очистителей, технического спирта и дешёвого одеколона, тут обитают только безнадежные. Это бывшие люди! Это спившиеся, потерявшие цель и смысл жизни, утратившие все духовные ценности и человеческий облик. Знаю, что многие не согласятся с этой жесткой формулой. Мол, они тоже люди! Мол, конвенция Прав человека, мол… а Вы к ним присмотритесь повнимательнее! Присмотритесь, присмотритесь…
Ведь люди – это нечто большее, чем двуногое и прямоходящее. Что-то ещё нас отделяет от мира фауны, кроме внешних признаков…
Может, это – начинка? Та, что внутри нас, то, чем мы отличаемся, например, от свиней или от волков? Ведь и человекообразных обезьян можно научить постоянно ходить на задних лапах. И если за ними непрестанно смотреть и правильно их стимулировать, то со временем они перестанут опускаться на передние, запрещённые для ходьбы, лапы. И тогда придётся забыть слово «лапы» и говорить только «руки» и «ноги». Но обезьяна от этого не становится человеком! Как считаете?
Тут много тонких граней, и тема беспримерно скользкая. Но я вот думаю, что когда на нашей маленькой Земле станет слишком много нас, то неизбежно кто-то станет присматриваться к этим, из четвёртого…
А может быть, это случится раньше, когда поймут, что «чикатил» и других подобных зверей, стало слишком много! И найдут способ «очищать зёрна от плевел»… Как думаете? Подозреваю, что к тому времени их определят в особую группу и назовут, не мудрствуя лукаво, уродами, а вслед за этим выведут их из-под юрисдикции человеческих законов. Со всеми вытекающими последствиями. Опасаюсь я только, что уродов тех, станет вскоре, судя по всему, несчётное множество.
Вы, наверное, можете спросить, мол, почему это такие выводы? Из каких это предположений? А очень просто, отвечу я вам, и стану перечислять различные факторы: … Хотя, впрочем, вы и сами всё знаете. Знаете же, что некоторых из них, из тех уродов, признают больными, даже лечат, тратя на них наши, налогоплательщиков, деньги. Потом их отпускают, а они снова за своё, опять убийства, опять насилия! А сами, между делом, детей строгают, думаю, по образу и подобию своему.
Некоторым из них, за преступления против детей, дают небольшие сроки, а потом за хорошее поведение даже досрочно выпускают!! А они, выйдя, опять же детей подобных себе производят на свет, и снова, и опять садятся за сексуальные преступления против чужих и своих детей. Фактов таких много, и каждый из вас сможет сюда добавить. Да, не забудьте только ещё в телевизор плюнуть: это он наших деток приучает к мысли, что убивать – легко, что деньги – главное, что Содом и Гоморра – это норма, что нет чести, ну и многое другое…
Хотя, телевизор – это только техническое приспособление для воздействия на нас, а вот кто за ним стоит-прячется, как имя этого Голиафа? Это важный и интересный вопрос. У вас нет никаких мыслей на эту тему?
Кстати, о Голиафе, однако, мы с этого и начинали. У каждого из нас был и есть свой Голиаф в жизни, как были и свой Рубикон, и свои Фермопилы - когда-то и где-то.
Так вот о Голиафе. За прошедшие века это имя стало нарицательным, и обозначает оно зачастую громадную и на первый взгляд - неодолимую силу. Для одних это сила внешняя и враждебная, а для других злейшим «голиафом» являются их внутренние проблемы. Например: патологическая лень или склонность к пьянству, неустойчивая психика и, как следствие, сползание в депрессии… Ох, и много этих разнообразных «голиафов» гнездится внутри нас, и у каждого они свои. Они, эти самые, как будто неодолимые «голиафы», зачастую и становятся главной причиной и поводырём нашим в четвёртый, страшный эшелон. Посмотрите на них, на пассажиров четвёртого, и увидите на их лицах ясно прописанные черты того порока, который они не смогли одолеть – это и будут черты их «голиафов».
А теперь, о моих «голиафах».
Я всегда пытался бороться с ними, только получалось у меня не всегда. Ну, это вы и сами должны были догадаться, я ведь честно признался, из какого я эшелона…
Приближалось окончание пятилетнего марафона в Сибирском металлургическом институте, в течение которого мне удалось весьма успешно пройти институтский курс из пятидесяти шести наук – я после подсчитал по вкладышу в дипломе. Шёл 1975 год, был февраль, приближалось распределение. Сейчас такого нет, и современные студенты, вероятно даже и не знают значения этого слова, как не догадываются они и о его значении для нас, студентов тех лет, а потому поясню. В те времена, почти былинные, обучение в высших учебных заведениях нашей страны было бесплатным – так заботилось государство о своём будущем. И нам даже стипендию платили. Небольшую, правда, но для некоторых, к числу которых относился и я, эти деньги были очень важны. Может, потому и учился я без завалов и троек.  И распределение для любого из нас было как реализация судьбы – никак не меньше. Куда распределят, там и начнётся твоя трудовая биография, которая может стать и определяющим вектором всей остальной жизни.
Вот и к нам пришло это судьбоносное время. И все бегали крайне озабоченные: как-то всё будет? Один я, по-моему, не волновался, и были причины, объясняющие это.
Во-первых, у меня был очень высокий средний балл, что-то около 4,6 балла, чем горжусь до сих пор. А при распределении, выбирать место будущей работы, первыми запускали «актив» группы: староста, комсорг и профорг. И за ними шли мы – те, кто хорошо учился. Сладких мест бывало около десятка,  и когда актив забирал своё, лакомые места ещё оставались, ведь по моим подсчётам, я должен был распределяться по группе пятым-шестым, считая актив.
Но было и «во-вторых». Жизнь моя была не слишком гладкой и не очень спокойной: частенько я попадал в разные истории. Но каждый раз мне как-то удавалось выпутываться без серьёзных потерь. Оттого, вероятно, я и пребывал в печальном заблуждении относительно своих возможностей и был в те времена очень самоуверенным типом. Вот и ходил я спокойный, небритый и нестриженый, с бородкой и усиками. В отличие от всех остальных нормальных парней курса, учившихся, как и положено всем нормальным – на тройки. А те, нормальные, перед распределением, постриглись под пионеров, посбривали усы, даже если носили их от рождения, отутюжили брюки до остроты лезвия, накупили белых рубашек и чёрных галстуков. Ни дать, ни взять – дипкорпус с Даунинг-стрит. А меня, по правде сказать, это изрядно уязвляло, так как приличной одежды для такого случая у меня не было, да и денег, чтобы купить её – тоже.
Тут, вероятно, самое время напомнить, что это была эпоха «битлов», «роллингов» и «цеппелинов». Это был пик их популярности и максимум их влияния на вкусы и моду. Вот и прикинулся я от бедности чем-то вроде хиппи: кудри-волосы до плеч, эспаньолка вокруг свистка, и от пояса брюки-клёш - «колокола», как их тогда называли, которые я сшил сам, из экономии. И они мне тогда казались исключительно красивыми. Вы только представьте: огромные колокола с подворотами из толстой материи в крупную зелёно-коричневую клетку. И пояс этого шедевра, скреплялся огромной пуговицей, диаметром сантиметров шесть, из нержавеющей стали.
Приличной рубашки под стать таким прекрасным брюкам, у меня тоже не оказалось, и я взял у кого-то в общаге напрокат вязаную шерстяную однотонную рубашку. К тому времени я уже лет семь как занимался борьбой, и был к тому же отчаянный качок, а рубашечка-то была маловата мне. Поэтому, натянув её на свой накаченный торс, я почему-то посчитал, что этим выгодно подчеркнул и свои плюсы: здоровый образ жизни и спортивность. А то, что я весьма неглуп, как мне тогда казалось, удостоверялось моим высоким баллом и местом в очерёдности при распределении.
Вот так наивно и неумно я просчитывал свои тактику и стратегию, совсем забыв народную мудрость, что по одёжке встречают. Вот и отправился я на распределение в неадекватном случаю наряде. Да ежели бы мне кто-то даже и сказал, что, мол, дурак ты, братец, и на клоуна похож! – то ведь всё равно одеть-то мне было нечего! А просить у кого-то костюм мне было почему-то зазорно.
Начало процедуры распределения было традиционным: староста первым заскочил в кабинет ректора и вскоре выскочил оттуда сияющий. За ним комсорг, потом профорг, затем одна отличница, и ещё одна… и пришло моё время.
Не испытывая никаких сомнений или робости я вошёл в кабинет ректора, который оказался целым залом на три люстры. Вдоль окон стоял длиннющий стол, за которым разместилось человек, наверное, двадцать, ухоженных и лощёных. Мы их звали – купцы, и это были представители заводов-заказчиков, приехавшие по наши души. А во главе всего стола восседал, как Зевс-громовержец, наш ректор, по фамилии Толстогузов. Бывает же, а… Зевс Толстогузов.
Он и взглянул на меня, как Зевс на блоху: брезгливо и с недоумением. И я тут же остро осознал, что меня уценили до уровня разбитого стакана, и судьба моя находится где-то в тени башмака этого человека.
Стою я перед ними, сытыми, холёными, всем довольными, стою в своих жалких тряпках, и чувствую себя овцой на заклании, но вида не подаю.
Он мне, Толстогузов-то, так по-барски и говорит, мол, ну что, куда желаем? А я в ответ называю лучшее из оставшегося после выбора активом и отличницами: в Оршу! Это в Белоруссии, если кто не знает.
И получаю немедленный ответ – нет. Мол, наш институт готовит кадры для Сибири, и выбирать надо сибирские города. Хорошо, Сибирь, так Сибирь.
Новосибирск – говорю. А он мне – нет! И добавляет:
- Я предлагаю этого товарища распределить в Миньяр.
Какой Миньяр? Почему Миньяр? Я не заказывал билет на этот поезд!
- Нет, – говорю, - имею право выбирать!
Хотя уже понимаю, что ничего изменить мне не удастся, что он всё за меня решил и то, что он делает со мной – это показательная порка.
Ну, мы с ним ещё поиграли в города по его правилам: я называл город, а он говорил – нет, и добавлял: Миньяр. А когда ему это надоело, он меня выгнал, сказав новые слова:
- Пошёл вон отсюда…
Я и пошёл. А что оставалось делать. Выхожу, а ко мне со всех сторон с вопросами: ну что, ну как и т.д.
Выгнал – говорю, и все вокруг тут сделали круглые глаза и заохали.
Староста группы и мой приятель Валера Краснов, бросив мне «не уходи», вошёл в ректорский кабинет. А я сел, так как ноги не держали, и стал ждать решения своей судьбы. И мне тогда действительно казалось, что вот сейчас и решается судьба всей моей жизни, и решается она неотвратимо и фатально. И я ждал, лелея какие-то надежды.
Ну, вот он и вышел, Валера, и на его лице я увидел: не всё ещё потеряно. А вслух Валера сказал:
- Дождись, в конце ещё раз пойдёшь…
Распределение продолжалось, прошли середнячки, пошли троечники и выходили они оттуда счастливыми. Они получали то, в чём было отказано мне: и Новосибирск, и Бийск, и прочее… А я понял: всё заберут и останется мне тот же Миньяр.
И почувствовал я, как моя лодка по реке жизни приближается к огромному водопаду…
Наконец, вышел последний распределяющийся, и настал опять мой черёд. Староста вошёл и вскоре вышел. Он вроде бы улыбался, но я-то увидел, чего ему стоит эта улыбка. Я, в общем-то, уже понимал, что будет дальше, но надежда моя не желала умирать. И я опять взошёл на своё «лобное место». Кто-то говорил, что нельзя дважды войти в одну реку. Можно – я убедился. Только в этот раз не было того шикарного выбора, как в первом разе. Был Миньяр – посёлок между Уфой и Челябинском, плюс к тому были и другие места, куда никто не захотел поехать.
Мы с ним опять поиграли в города, только мне в довесок к Миньяру, был предложен ещё посёлок Оловянная Читинской области. Я стоял посереди шикарного зала, на блестящем новом паркете в своём убогом клоунском наряде и смотрел, как развлекались сытые купцы, наблюдая наш неравный поединок. А внутри меня росла и вызревала решимость…
Когда ему надоела игра, он просто сказал:
- Иди и распишись под Миньяром!
И я пошёл к столику, где сидела его секретарша с ведомостью.
Я шёл, и поскрипывание шикарного паркета под ногами с каждым шагом всё больше походило на скрип камней и песка на дороге к месту казни. Когда, наконец, я дошёл до плахи, то оглянулся в последний раз, чтобы увидеть своего палача. А он, довольный, улыбался, он уже видел мою голову в своей корзине. Он уже праздновал триумф…
Я взял ручку, наклонился к ведомости, и напротив своей фамилии крупно написал: НЕ СОГЛАСЕН, и расписался. Затем выпрямился, размахнулся, и шарахнул ручку о стол. Теперь – всё, привет! И вышел…
Шёл я и думал: какие у меня остаются шансы? Кафедра? Она может заступиться за своего выпускника? Может. Ведь меня готовили почти пять лет, потратили на меня кучу денег, и я был всегда хорошим студентом – неужели этих доводов недостаточно? По моим прикидкам получалось, что выгонять меня и невыгодно, и глупо. И я начал успокаиваться. Даже почти совсем успокоился, пока дошёл через весь город до своей кафедры. Но там, выслушав меня, сделали кислую-прекислую мину. Они пожали плечами, развели руками и сказали:
- Ну, что-о мы можем поделать, он же ректор!..
А в общаге был праздник.
Величайшее событие в жизни студента свершилось – определилась судьба. А диплом? – спросит кто-то. Куда он денется, этот диплом – защитим! Вот и начался, местный фестиваль и всенародный праздник. В моей комнате – никого: все уже где-то празднуют… А мне не было места ни в этом празднике, ни в этом общежитии, ни в этом мире счастливых и пьяных студентов.
Я собрал вещички и пошёл на вокзал. На поезд.
Уехал я домой. И жил там две недели, ничего не говоря маме. А она думала, что сынок после своей последней сессии перед дипломом отдыхает. Хорошо, что телепатия не всем нам доступна.
Две недели хожу и думаю, лежу и думаю, сплю и думаю: что будет дальше? Армия? Пропавшие усилия и годы? Но логика мне упрямо твердит: не может быть, чтобы отчислили. Слишком много на меня потрачено, и ректора не поймут в министерстве, ему нечем будет там объяснить, почему отчислен преуспевающий студент. Эта была единственная мысль, которая давала мне надежду.
Но были и другие, например: а что если этот вопрос слишком мелок, и ректор сам всё решает, никому не отчитываясь? Что тогда? Вот что: заберу свои документы и попытаюсь восстановиться в другом институте. И такой ВУЗ есть в Красноярске – «Цветмет» называется.
Решено. Еду за документами. Приезжаю, прихожу на кафедру, а на меня смотрят, как на воскресшего покойника. Потом, когда ошеломление сползает с их лиц, начинается крик, мол, где ты был! Мол, мы морги и больницы объехали! Мы в милицию заявляли, мы переживали! А ты где был?
- Дома, - отвечаю, - меня же выгнали…
- Нет! – говорят. Мы, говорят, ходили к ректору с поклоном, и смилостивился ректор – позволил тебе ещё одну попытку.
Но я-то ведь знаю, что там оставалось, но киваю и соглашаюсь, мол, пойду, мол, будет ещё попытка, ну и что? А мне и говорят:
- Выберешь то, что захочешь из списка.
Иду, ещё не веря, захожу в студенческий отдел кадров, и мне дают ту же самую ведомость, над которой я тогда так цинично надругался. Вижу опять в ней свободными Оршу, Челябинск, Ижевск. А всё ценное за Уралом, с нашей, с медвежьей стороны - разобрали.
Вот, в Ижевск поеду! – решаю внезапно. Так им и говорю.
А они мне, секретари эти, блеют – ре-е-ектор не велел.
- Тогда – никуда не распределяюсь! – заявляю. И ещё добавляю, - Отдавайте мне мои документы, я – ухожу от вас!
И внезапно сломался Голиаф! Мне разрешили! И я расписался за Ижевск, как и намеревался.
А после защиты диплома, я уехал в Ижевск. Но это уже другая история.

*    ТОРЖЕСТВО ДУХА,
               ИЛИ
     ПОВЕРЖЕНИЕ ГОЛИАФА

Ижевск – столица Удмуртии, почти миллионный город. А если посчитать с пригородами, так точно – миллионер. Он начинался ещё от времён внука Петра Великого, императора Петра-третьего. Основал его граф П.И.Шувалов как заводское поселение возле железоделательного завода. Год был 1760-й и Ижевск тогда назывался «поселок Ижевский Завод». Российской Империи всегда требовалось много оружия: пушки и ядра, ружья и пули. И потому рядом с железоделательным сразу же появился и оружейный завод.
В 1774 году сюда пришёл Емельян Пугачёв – ему, видать, тоже понадобилось оружие, вот он за ним сюда и явился. Только местные начальники его не хотели впускать. Тогда он и посёлок, и заводики-то эти, взял да и порушил. Но, правда, их быстро восстановили, когда хулигана увезли в Москву. А за прошедшие века заводики-то эти принялись размножаться весьма и весьма. Не хуже безнадзорных кроликов. А вместе с ними, как на дрожжах, рос и сам город Ижевск.
Теперь красавец-Ижевск, в виде подковы, огибает северную оконечность огромного многокилометрового пруда, а вокруг самого города, несмотря на стахановскую работу всех местных заводов, благополучно растут превосходные леса. Эти леса другие, не такие, как у нас в Сибири. Они более влажные и сочные, а зелень здесь просто изумрудная, и грибы прямо на каждом шагу! И встречаются даже в черте города…
Коренное местное население, удмурты – светловолосые и рыжие, веснушчатые и не очень, люди финно-угорской группы, с очень своеобразным юмором и акцентом. Хлеб здесь зовут нянь, морковку – маркешкой, а водку – дурилкой. Когда-то в царские времена Удмуртия была Вотской областью, и одним из главных городов здесь был г. Воткинск на речке Вотке. По этому названию и местный народ стали называть вотяками. Но сами они этого не любят, обижаются и сердятся, когда их так называют.
В Ижевске удмуртов, процентов тридцать, ещё по столько же татар и русских, а на долю других народов – оставшиеся десять процентов. Живут здесь мирно, никаких склок и проблем на национальной почве отродясь не бывало (ну, по крайней мере, в те времена, когда я там жил, а было это во времена благословенного тишайшего застоя).
Что меня с самого начала поразило здесь, когда я приехал, так это невероятное количество промышленных комбинатов, заводов и фабрик. Не зря, однако, Урал и прилегающие регионы прозвали кузницей России. Заводы большие и малые стоят группами и поодиночке, как в центре города, так и по окраинам. А сам город здесь – просто необходимый придаток.
В центре города, в исторической его колыбели, на правом берегу пруда, мирно расположились на одной площадке, не разгороженные никакими заборами, два гигантских предприятия с бесчисленным количеством огромных цехов. О таких всегда говорят – градообразующие. И это действительно так, потому что именно с них когда-то и начинался на берегах речушки Иж будущий город Ижевск.
Эти заводы – неразделимые сиамские близнецы: металлургический комбинат и Машзавод. Металлургический завод – это понятно, производство металлов и изделий из них, но название «Машзавод» пусть не вводит вас в заблуждение – оно от лукавого. Треть населения города работает на этих заводах, и все знают, что машины здесь ни при чём, и никаких тут Маш не делают, а продукция Машзавода – это самое популярное стрелковое оружие мира. Ну, конечно, и ещё многое другое. Кстати, именно здесь и делали знаменитые некогда ижевские мотоциклы. От наивности или глупости властей, здесь так принято: левое называть правым, а правое - средним, старательно избегая произносить правильные звуки. Например, есть ещё предприятие в центре города – Мотозавод, и вы, вслушиваясь в название, конечно, думаете о мотоциклах или о моторах, в крайнем случае. А всё это оказывается очень и очень далеко от истины, потому что его продукция… не скажу что. А то опять придут и натопчут. Хотя все-все в этом городе знают: где и что делают!
В Ижевске несчётное количество спортивных клубов и дворцов. Я даже предполагаю, что заводы и дворцы – это две стороны одной медали. Это как корни и крона, как причина и следствие. И закономерность эта порождает соответствующий результат: в городе всегда проживало множество призёров и чемпионов страны ( нашей, той ещё – СССР), мира и олимпиад. Здесь, а не в Москве, к моему удивлению, жила в те времена уже тогда легендарная лыжница-олимпийка, многократная победительница всех наивысших состязаний мира – Галина Кулакова. Она из этих мест, и по национальности - удмуртка. Кроме неё, обласканной всеми богами «царицы лыжни», здесь в Ижевске, выросли и множество других знаменитых лыжников и лыжниц нашей страны, которые славили имя своего народа по всему миру.
Ижевские авто- и мотогонщики – асы высочайшего элитного уровня, и без них не проходил ни один чемпионат СССР. Они – прямое следствие наличия автомобильного и мотоциклетного заводов в городе. Здесь же, в столице Удмуртии, проживает и множество других известных спортсменов. И борцов в том числе. Кстати, я вам говорил или нет, что по спортивной специализации я борец классического или, как теперь говорят, греко-римского стиля? Хороший или плохой был я борец – это вопрос, но у меня есть несколько весомых аргументов, что, по крайней мере – неплохой.
Почему я об этом заговорил? Потому что без предварительного экскурса, фабула событий будет не полной и сомнительной, как дом без нижних этажей. А мы, между тем, уже приближаемся к развязке истории, в центре которой и есть – поединок с Голиафом.
Так вот, плохой или не очень, я борец – тут есть и за, есть и против. Что касается «за»: мне удавалось не раз становиться чемпионом таких городов, как Новокузнецк, Ижевск, Томск, Абакан, не раз был чемпионом Хакасии, Удмуртии, Кемеровской области и Красноярского края. Объездил я почти все турниры Советского Союза от Ангарска до Еревана и Таллина, где и боролся, кажется мне, достойно и бывал в призовых тройках. Значит, во мне был некий потенциал, и его видели те, кто тратил на меня своё время и деньги. Мой ижевский тренер из спортзала «Темп» – Никита Иванович, даже однажды сообщил мне, что, как борца он меня уважает… и при всём этом, я так и не получил звания «мастера спорта». Хотя мастеров не раз прижимал спиной к ковру и в Ереване, и во Фрунзе (теперь – Бишкек), и в Челябинске, и в Ангарске…
Но, видимо, чего-то во мне всё-таки не хватало, чего-то важного и не заменяемого никакими другими качествами. Может быть, это уверенность в себе, может, характера не доставало или таланта, может, ещё чего-то… но продвинуться на следующий уровень мне никак не удавалось. И я перестал ходить в борцовский зал. Женился и сразу переключился на культуризм – качался в своё удовольствие и был очень рад этому.
Так прошло несколько месяцев, и вдруг тренер, Никита Иванович, находит меня в зале тяжёлой атлетики и приглашает съездить с ними на первенство Удмуртии. Я и поехал, помня, что не один год был в своём весе лучшим в республике.
Зря я это сделал: от меня, прежнего, мало чего осталось. Ведь движение вверх или даже пребывание на достойном уровне, требует постоянных усилий и серьёзного напряжения. С большим трудом и кое-как я занял третье место, а это было равносильно поражению. И понял я, что время моё ушло, что пора забывать о борьбе, и, конечно, о выступлениях на соревнованиях.
Так прошло ещё полгода. У меня в семье должен был вот-вот родиться первенец, а квартиру здесь, в Ижевске, получить мне никак не светило. Посудите сами, кому нужен инженер средней руки, без семи пядей во лбу, без нужных связей, выпавший из числа спортивных надежд, выпавший прямо в осадок? Вот вы и угадали. Как и я угадал в своё время.
И засобирался я переезжать в родной Абакан, где строился новый гигант - Абаканвагонмаш, на который зазывали специалистов со всей страны. Делали это они, не мудрствуя особенно, но как после оказалось – весьма лукаво: предлагали квартиры специалистам. Мол, в течение максимум двух лет – обеспечим! Ну, я и поверил и засобирался…
Было лето 1979 года, до отъезда оставалось меньше трёх недель, и шёл месяц июль, когда я случайно встретил на улице Рената, моего бывшего и постоянного спарринг-партнёра по ковру в зале «Темп». Он был моложе меня лет на пять-семь, и придерживался такого же агрессивного стиля борьбы, как и я: захват, бросок через грудь, а там – пан или пропал. Только у меня раньше, когда я регулярно тренировался, это лучше получалось, чем у Ренатки, и он в наших спаррингах тогда летал, как ласточка. До тех самых последних соревнований на первенстве Удмуртии, где вполне заслуженно и выиграл у меня.
Мы радостно поприветствовали друг друга, поговорили о том, о сём, а он вдруг и говорит:
- В воскресенье на стадионе будут проводить большой праздник татарский, сабантуй – называется. Его здесь каждый год проводят, когда завершаются посевные работы. Будут гири поднимать, в футбол и волейбол играть. Будет и татарская борьба на поясах, куреш называется. Приходи – поборемся. И призы здесь всегда хорошие бывают…
Я засомневался, мол, никогда даже не видел эту борьбу и правил не знаю. Одно я слышал вполне достоверно, что на этих праздниках никогда и никто из русских не побеждал. И даже в тройку никто не входил. Я лично знал двух очень хороших, больших борцов, портреты которых в те годы висели в центре Ижевска на огромном стенде: «Лучшие спортсмены Удмуртии». Оба они бывали призёрами на первенстве России и Союза, и оба бесславно проигрывали в разное время на этом самом сабантуе.
Но у меня был один момент, который мне не давал покоя: я уходил из этого периода своей жизни, покидал его без приза и трофеев, не нажив ни имущества, ни славы. Выглядело это так, будто я бежал от очередной своей неудачи. Ведь это хорошее правило: каждый этап нужно проходить с намерением достигнуть максимума. Преодолеть всё и достигнуть!
Вы только почувствуйте слово – преодолеть! Это значит превозмочь, пересилить, и это же означает – овладеть долей, сиречь, своей судьбой.
А у меня что выходило? Отсюда я уходил пустой, а впереди предстоял дрейф в новую реальность, где нужно было всё начинать с нуля! И снова вкладываться изо всех сил, до умопомрачения, чтобы хоть чего-то добиться – такова жизнь. Вот вам и резоны, вот вам и мотивация.
Я явился в назначенный день и час туда, где за непроницаемым занавесом будущего, меня что-то ожидало. Может, это была травма, или, что хуже – позор, это могла быть и последняя тень утраченной надежды на успех… И это «что-то», было очень-очень важным для меня.
Был прекрасный безоблачный день, воскресенье, и местный стадион оказался просто переполненным возбуждённым народом. Много было и русских, и удмуртов, но в основном здесь собрались татары – праздник-то их, национальный.
Встретил я и Рената с компанией мужчин-родственников. На сабантуй ходят кланово, и каждый семейный клан ведёт своих представителей-борцов, на которых все они крепко надеются. И Ренат из таких.
Вся площадь поля была распределена на сектора. В одном углу – городки, в другом – волейбол. Там поднимают гири, и среди них много моих знакомцев – я ведь последний год в их залы ходил. А в самой середине футбольного поля постелен борцовский ковёр из гимнастических матов, но без обычной, в таких случаях, мягкой покрышки. Взвешивания нет, как нет тут и весовых категорий. Все желающие борются в одной группе: большие и мелкие, толстые и худые, молодые и не очень.
Записываемся с Ренатом в список участников, и при этом меня спрашивают: не мастер ли я спорта. Отвечаю – нет. Но мне не верят, и я зову Рената, чтобы подтвердил. Наконец всё улажено. Сам Ренатка записался так, чтобы нам как можно дольше не встретиться в схватке на ковре. Ренат – друг и он хочет дать мне возможность побороться подольше. Ну, и спасибо ему за это. Вот и начинается первый круг.
В первой схватке по жеребьёвке мне достался здоровенный дядька, сорока примерно лет, и весом, наверное, под сто килограммов. А мой вес, максимум – 83, и для меня эти двадцать килограммов занозой торчат в голове. Я ведь хорошо помню, как тяжко бороться с сильным противником большего веса.
Вышли мы на ковер босыми, оставив обувь у края ковра. На середине ковра нас ожидает аксакал с седой бородой до середины груди, поверх которой висит свисток. Забавно.
Он жестом приглашает нас пройти на середину ковра и пожать друг другу руки. Сделано. Встали с противником в скрестный захват, накинули кушаки, или пояса, как они их там называют – сложенные вдвое полутораметровые куски нового «вафельного» полотна, из которого хозяйки делают полотенца. И вот, по хлопку аксакала – начали…
Мне объяснял Ренат, что противника надо сначала оторвать от ковра, затем подержать на весу, а потом уж забросить, как говорят борцы «через грудь» или, если говорить правильно – прогибом. Вот это у меня и раньше хорошо получалось и сейчас – получилось!
Только бросок мне не засчитали. Судья объяснил, что нельзя бросать сразу, а надо какое-то время, после того, как оторвал от ковра противника, вежливо его подержать, нежно прижимая к себе. А я как-то об этом, как раз, и забыл, взял, да и невежливо как-то, сразу же хлопнул его о ковёр. Ну что ж, исправлюсь…
Сходимся снова, закидываем полотенца друг другу за спину, киваем аксакалу на его вопрос – готовы ли? Хлопок, и… всё сделал правильно! Как заказывали. Слышу – свисток, значит, первая победа!
И сразу приз-сюрприз: дают сырое яйцо, мол, выпей для поддержки сил. Выпил, потому что о сальмонеллезе тогда ещё ничего не слыхал. К яйцу дали, в качестве приза, то самое полотенце, которым удерживал противника в борьбе, и ещё какой-то маленький приз-игрушку-безделушку. Ну, это давали всем победителям текущего этапа.
Первый круг прошёл удачно и друг мой Ренатка – тоже выиграл. Вокруг нас – клан Рената, все радостные и весёлые. Начинается второй круг: из сорока девяти начинавших состязания, осталось ровно половина участников, а это значит: двадцать четыре с половинкой.
Почему с половинкой? Потому что один из нас, был будто, мужичок с ноготок. Думаю, сантиметров 155-ть, ну, может – 157. И как ему удалось выиграть свою схватку – непонятно, а сам я не видел, упустил как-то.
И второй круг мы с Ренатом прошли удачно – поздравили друг друга. И опять: яйцо, полотенце и призок. А вот на третьем круге мы попали встык. А это значит – схватка между собой. Тут уж, кто-кого…
И я сразу же остался один. А весь родовой клан Рената резко сместился куда-то в сторону. Ну, это понятно.
В образовавшемся вакууме, ожидая вызова на ковёр, я вспоминал, как тяжко мне пришлось на тех моих последних соревнованиях, где Ренатка все девять минут схватки даже и не боролся, а сражался со мной. Тогда я проиграл ему по баллам, потому что мне не хватило дыхания. Ну, вот, думаю, опять история повторяется – замотает он меня. И моложе-то он, и тренировался специально к этому случаю, и борьба-то куреш ему лучше знакома. Вон он сам говорил, что каждый год здесь борется…
Приглашают нас. Вышли, заняли стартовую позицию и аксакал опять за своё – хлопнул!
Начали, закружились, потянули друг друга. Но не сдюжил Ренатка. Та сила, что я воспитывал, пока «качался» железом, пригодилась здесь. Да ещё применил я военную хитрость. Дозволенную правилами хитрость: я затащил его к себе на грудь, зашагнув за его левую ногу – есть такой редко применяемый приём. Однако бросать его сразу, не стал – уже научился. Ещё какое-то время потоптался по ковру, удерживая равновесие, а затем, как полагается, ахнул болезного о ковёр! Свисток – всё по правилам.
И жалко мне тебя, Ренат, но жизнь такая и правила в ней такие: или ты, или я. А потом, ты ведь молодой, у тебя ещё будет шанс, и тот опыт, который я тебе передал, пригодится когда-то…
Про яйцо не буду, и так знаете, а перейдём сразу к главному.
Ситуация опять изменилась, кто-то из борцов снялся по травме – частое явление в борьбе, кто-то вылетел, проиграв свою схватку. Отборолись ещё круг или два и осталось нас четверо.
Чувствуете, намечается финал?
Присматриваюсь, кто же остался? И вижу: в первой паре против не очень молодого русского (в прошлом мастера спорта, как он мне сам сказал на ухо) выступает тот самый, коротышка – «метр пятьдесят в кепке».
Вот это фокус, думаю, столько здоровенных мужиков улетело, а этот, уценённый, как-то пробился. Ещё я тогда подумал: везёт же некоторым!!
А вот, во второй полуфинальной паре, против меня, должен был выйти настоящий великан: ростом около двух метров и весом к ста двадцати! К этому времени весь клан Ренатки уже собрался вокруг меня. Теперь это моя команда и мой штаб.
Но, как только стало ясно, кто мой противник, вид у моей команды стал весьма унылый. Они мне обяснили, что этот Голиаф, как я его про себя назвал – очень большой специалист в народной татарской борьбе. Каждый год в это время, он последовательно объезжает все районы и сёла Удмуртии, где проводится борьба и все первые призы забирает. Везде и всегда. И не потому, что так уж любит он борьбу, а оттого, что призы сильно хороши: холодильники, ковры, телевизоры.
Про него сами татары говорят с явной неприязнью:
- Жадный, жлоб! Ездит, обирает селян.
И ещё говорят безнадежным голосом:
- Ему нет равных уже шесть лет! Никому ни разу он не проиграл.
Сказали они мне это таким голосом, и смотрели на меня так жалостливо – прямо, как на обречённого. Они даже интерес ко мне потеряли и отошли.
А я, сопротивляясь подступающему унынию, стал вспоминать-перебирать свой прежний опыт. У меня в разные годы было несколько приятелей-борцов весом под сто кг, и на тренировках я часто боролся с ними. Иногда шутейно, а бывало и всерьёз. И ведь не всегда я им проигрывал. Вот и стало мне от этих воспоминаний значительно веселее.
И тут, откуда-то из глубин памяти, очень кстати, всплыл тот удивительный случай с огненно-рыжим котом, который кое-чему научил меня (мой рассказ о том случае называется «Урок мужества»). Тогда я впервые наглядно увидел превосходство духа над силой, когда кот-герой, со своими полутора килограммами характера и воли, форменным образом «опустил» свору здоровенных враждебных псов…
Сижу я рядом с судейским столом на земле. Возле меня лежит куча ненужного барахла: мои использованные в поединках полотенца, все эти никчемные призки-туески, скорлупа от выпитых мной яиц, жара плавит тело, и пот мутными ручейками стекает по нему, немилосердно щипля ободранную в схватках кожу…
Всё вокруг вдруг начинает меня сильно раздражать.
Ногой я отодвигаю от себя всё это, а вместе с тем и все ненужные сомнения. Внутри кто-то будто включил отбойный молоток или вибратор: расслабленное ранее тело напряглось, его стала пробивать дрожь, а в ушах зарычал ритм там-тама – это адреналин пошёл в кровь! Это я уже готовлюсь к предстоящему поединку!
Внезапно я ощутил в себе дух того самого, безумного, огненного кота, который не боялся смерти, не боялся врагов и, может быть, даже не знал такого чувства, как страх. Может, это душа его, утратив где-то в неравном бою своё тело, вселилась в меня, желая нового боя? Яростно и безрассудно я захотел схватки с этим непобедимым гигантом.
И не просто схватки желал я… я страстно хотел победить!
А на ковре… нет, ну вы только представьте, этот мелкий «окурок», этот «мальчик-с-пальчик», победил своего противника – того самого мастера спорта. Победил чисто и правильно, примерно за две минуты.
Мне сказали, так, в порядке информации, что сам он из Казани, и специально приехал сюда на борьбу. Сказали так, чтобы заполнить паузу ожидания схватки с моим гигантом, безо всякой цели. Ведь никто, ни одна душа рядом со мной, не верила в возможность никакого другого исхода нашего поединка с Голиафом, кроме одного – моего безусловного и быстрого поражения. Они и смотрели на меня все, как на приговорённого к высшей мере…
И вот нас пригласили на поединок.
Всё тот же аксакал, всё то же ненасытное солнце, всё тот же под ногами раскалённый и пыльный ковёр. Мы с ним стоим один против другого, и он насмешливо и, свысока так, взирает на меня. Я ему до подбородка, и весом я на сорок килограммов легче, вот он и празднует уже свой праздник.
А я думаю – рановато! Я смотрю в его глаза, они синие с поволокой, и лицо его не злое, а даже, как будто, весёлое. Видимо, он принял меня за жертву. Ну-ну, посмотрим…
Звучит хлопок… и я не успеваю ничего сделать, как ощущаю свою подвешенность в этом мире! Я просто маленький паучок на паутинке судьбы – вишу. И вот он – полёт! Но, нет! Формируюсь, прижимаясь-прилипая к гиганту, и выставляя обе свои ноги вправо-вверх, туда, куда меня хотят уложить. И мои ноги, в этом полёте, первыми касаются ковра, а в результате: Голиаф на спине, а я – сверху. И мне здесь удобно.
Никогда не забуду этот момент: глаза Голиафа светились изумлением. Только ради этого стоило придти сюда пешком. Хоть из Абакана, хоть из Казани. Толпа, окружавшая ковёр плотными и густыми рядами, вопит неистово от удивления и возбуждения.
Но я-то слышу это, как сквозь вату, и не смотрю в их сторону. Я весь здесь, в центре ковра, как в центре вселенной. Здесь сейчас весь мой мир и вся моя жизнь. Я её поставил на карту!
Встаём, снова закидываем пояса, и по хлопку аксакала начинаем. Это я так подумал, что начинаем…
На самом деле, опять начинал он… а я ничего не мог противопоставить его размерам и силе. Ничего, кроме, сотрясающего меня, свирепого нежелания проигрыша и этой, наверное, посланной мне Ангелом, уловки – прижиматься к нему, как к опоре, и переворачиваться в его захвате, поднимая ноги в сторону последующего падения. Вот так, раз за разом, мы падаем и встаём, падаем и встаём. Он кидает, а я накрываю его каждый раз!!!
И он не может ничего придумать! А я жду свой миг…
Мы боремся уже бесконечно долго: может десять, может – пятнадцать минут, под этим яростным пылающим солнцем, и я постепенно перестаю чувствовать этот мир. Время, боль, злость – всё в тумане. Вижу только его, этого монстра, вижу, как он задыхается, как сильно потеет и устаёт. Между прочим, как и я! А может быть и сильнее.
Даже безумные крики толпы до меня уже не доходят. Мы мокрые, грязные, уставшие, падаем и встаём, падаем и встаём. Повторяется всё одно и то же – его, видно, совсем заклинило. Мне кажется, что это длится уже намного больше часа: Солнце безжалостно прожигает голову и плечи, во рту –  настоящая Сахара! Тела наши – скользкие, грязные и липкие… а мы – боремся и боремся!
Наконец, я замечаю, что глаза Голиафа расфокусировались! Они становятся мутными, как у пьяного. Он смотрит в никуда, он не знает что делать… значит, моё время пришло!
Закидываем пояса, ждём хлопка. Вот он – мой момент истины! Голиаф устал, он, как будто, задремал или задумался, он, наверное, ищет решение. Ну, ты ищи-ищи, а я пока попробую кинуть…
И я залажу своими коленями между его колен, поднимаю-затаскиваю эту огромную тушу на себя и старательно держу её, замерев в прогибе, а затем кидаю гиганта на ковёр – НА-А!!!
Свисток я не услышал – так заорали все вокруг!
Аксакал смотрит на меня каким-то особенным взглядом, и поднимает мою руку – чудо!
И вдруг все, кто стояли вокруг ковра, побежали к нам.
Я ещё не понимаю, что происходит, зачем они бегут и чего хотят. А они уже схватили меня, и стали кидать вверх. Ловят и опять – кидают. Я ошеломлён до предела, и, конечно же, до предела счастлив.
Как хорошо бы было, если бы на этом всё и закончилось!
Но впереди ещё одна схватка, с этим, с «сиротой казанским».
Только теперь, сойдя с ковра, я почувствовал, как я безумно устал. Внутри пустота, я точно, как те скорлупки от яиц под ногами. И очередное выданное мне яйцо, ничего, по сути, не меняет – сил не прибавляется. Ободранное, почерневшее от грязи, моё тело горит огнём и тихо плавится. Я уселся-упал на мат возле судейского стола, и у меня нет сил даже на то, чтобы дышать…
А главный судья соревнований мне тут же предлагает: выходи и борись за первое место. Мол, зрители ждут…
Прошу у него время, хотя бы десять минут, для отдыха.
Дали – пять минут… и за то спасибо!
Ну, вот и кончились, быстротечные минутки, выходим на ковёр, жмём друг другу руки. Его лоб, этого «казанского», на уровне моего подбородка, а он спокоен и расслаблен. Он уверен в себе. Ну, давай, теперь посмотрим, как это ты так ловко со всеми управился…
Вот в чём дело! Он скользкий, как рыба.
Пытаюсь его кинуть раз… ещё раз… а он, совсем как намыленный конус: выскальзывает из захвата, сползает вниз – носом в мой пупок.
Делаю пояс-полотенце покороче – не помогает. Делаю подлиннее, думаю, обхвачу шершавым полотенцем его скользкую поясницу, на бицепсах подниму и закину… нет, не выходит!
Боремся уже минут пять: у меня отекли руки, дыхание кончилось… меня качает, устал до предела. А он в порядке.
История как будто повторяется, только роли поменялись и теперь всё наоборот. Десять, двадцать раз пытался закинуть его – не выходит. Но и он не может меня бросить.
А уважаемая публика вся, без исключения, на его стороне. Болеют за своего, черти. Забыли уже, кто им столько радости доставил, когда «жлоба» уронил. Понятно, национальный престиж – теперь главный мотив!
Очередная неудачная попытка: мы оба падаем на бок, на край ковра. А сзади у меня уже земля. Поэтому я спокойно отпускаю левой рукой пояс, и скатываюсь на землю спиной, чтобы встать и продолжать…
А наш уважаемый аксакал громко свистит и поднимает ладонь руки вверх – всё, победа!
Кому? – думаю – броска-то не было, так завалились…
Оказывается, есть победа – ему, «сироте казанской». Ну, понятно…
Зрители как-то без энтузиазма приняли это решение.
Вот и награждение. Стоим на тумбе из трёх площадок. На третьем месте Голиаф, на втором я, а между нами он – гном-чемпион. Высота наших постаментов разная, но головы наши почти на одном уровне. Правда, голова гиганта всё равно торчит повыше обоих наших.
Ему первому и дают приз – самовар. Вроде намекают, чайник ты!
Мне смешно, а ему – кисло. И лицо у него кислое.
После него вручали мне огромную хрустальную вазу под фрукты. Мне нравится, и публика кричала, приветствуя меня. Они – довольны, получилось так, как они и хотели.
А казанцу–чемпиону вручили двухместную резиновую лодку – большой дефицит по тем временам.
Ну и хорошо! – думаю себе – что я не чемпион. Всё равно не рыбак – зачем мне эта лодка?..

                *  ПУТИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ.

Вот и вернулся я на родину, ту о которой говорят – малая, о которой мы помним всю жизнь, куда бы нас не закидывала судьба. Отсюда уезжал я десять лет назад в большой мир учиться, чтобы «стать человеком», как говорила когда-то моя бабушка Василиса. И вот завершился этот круг – вернулся я. И может даже, человеком. Ну, по крайней мере – «анжинером», как величать стала меня моя Василиса Фёдоровна.
Вернуться-то я вернулся, однако с жильём и тут вовсе не просто, и неплохое образование моё на суть вопроса никак не влияет.
- Мог бы и не возвращаться… никто бы ничего и не потерял, – подумал я про себя, когда оказалось, что объявление в газете, которую мне прислала моя мама, о работе и жилье в Абакане на молодом АВМ, в которое я наивно уверовал, оказалось блефом…
- А так вот, ещё и комнату в Ижевске потерял… «и сокрушения мои не знали границ…»
Так жалко стало комнату… но поезд ушёл, и пора было искать своё место в новых условиях.
Повертел я своей бестолковой головушкой, побегал по местным заводам и оказалось: металлург здесь не нужен никому. Правда, как инженера принимали на работу, но на 120р и никаких перспектив. В смысле жилья, ради которого я и приехал.
А у нас уже родился сынулька-роднулька, чему я был несказанно рад. Но как на 120-ть без жилья втроём – интересный вопрос?
Хорошо, что есть родня, они и выручают и помогают. Только жить надо на своих ногах.
С год я искал своё место по всей моей Хакасии, даже плотником-бетонщиком несколько месяцев работал. Но мир не без добрых людей, и подсказали мне, что, работая в милиции можно за год-два получить квартиру.
- Вот оно, то, что нужно! – загорелся я. Хоть я и не мечтал вслух никогда о такой работе, и образование моё инженерное не подходит, но внутри подспудно всегда тлело это желание - заполучить неординарную и рискованную работу. Так я и оказался в уголовном розыске.
Только здесь мне не все были рады. Навязали меня (можно сказать) старшему оперу третьего сектора Олегу Козлову, которому сразу я почему-то не понравился. Ну и его отношение ко мне было соответствующим. Утром он давал мне пару бумажек, полученных из дежурной части: заявление от потерпевшего, объяснение от него же, и отправлял с суровым напутствием:
 - Иди, собирай материал…
Какой материал, как его собирать – это мне приходилось выспрашивать у окружающих меня более опытных коллег. К своему старшему (Козлову), с вопросами я старался не лезть – видел и его отношение, и его настроение. Первое время только тем и занимался, что с беспримерным энтузиазмом и рвением проходил свой «курс молодого бойца» и ликбез. Крупицы новых знаний выуживал где только мог: и вычитывал чужие материалы, и приставал с расспросами ко всем, и на перекурах терпел противный табачный дым, но не уходил, вслушиваясь в рассказы «бывалых» оперативников. А там, вообще-то, было чему поучиться. О чём только не рассказывали здесь: об убийствах и кражах, о разбоях и разбойниках, о молодых ворах и о рецидивистах. Рассказывалось это буднично и просто, а для меня звучало, как роман или оживший детектив.
Здесь же, в синем дыму, я впервые услышал, как работают младшие инспектора – это те, кто ловят воров-карманников. Оказывается это целое искусство – поймать на кармане щипача, как их зовут на жаргоне. Сложность тут в том, что сами воры-щипачи знают в лицо многих, если не сказать всех, кто охотится на них. Ну, соответственно и сторожатся их, то есть, входя в автобус или подходя к очереди, перед «работой», тщательно осматриваются. И младшим инспекторам приходиться как-то маскироваться, переодеваться, прикидываться бомжами или бродягами. Впрочем, был ещё вариант: менялись бригадами с другими городами. И тогда бывал хороший результат – ловились даже самые опытные и осторожные воры.
А отношение моего начальника ко мне, невзирая на всё моё усердие, никак не менялось. Мне даже стало казаться, что я вызываю у него аллергию. Без устали я копытил землю сектора – намеренной мне земли, учился работать и разговаривать с людьми так, чтобы они рассказывали правду. Ох, как это оказалось непросто – разговорить человека, и всё-таки склонить его к даче показаний! А мне страшно хотелось стать хорошим опером, хотелось заслужить уважение этих парней, стать равным с ними. И однажды, через две-три недели после начала моей работы в угро, в один вечер «лёд тронулся» и многое переменилось в отношении ко мне моего старшего опера. Как и в моём статусе внутри нашего коллектива. А произошло это так.
Была пятница, начало сентября и у нас объявили рейд. По пятницам это часто бывало. Поясню: рейд - это такое мероприятие, когда весь личный состав отдела, включая штаб и даже следственный отдел, отправляется на улицы города, чтобы ловить пьяных, бродяг, хулиганов и прочий нежелательный для города «контингент». И нас, работников уголовного розыска, также отправили на «сбор урожая». Правда, задача наша была несколько иной, в этот вечер мы должны были, что называется - прошерстить все известные нам притоны на наших территориях – там много интересного для нас люда собирается вечерами.
Я уже теперь и не помню зачем, но мне зачем-то понадобилось в этот день поехать к отцу, в соседний с городом посёлок Усть-Абакан. Поэтому сразу после развода на рейд, я отпросился у Олега на пару часов и был без возражений отпущен. По-моему, он даже как-то с облегчением, это сделал.
И вот, я стою на остановочной площадке автовокзала и жду отправления своего автобуса. А вокруг толпится народ, всем надо ехать, все взвинченные, нервные, потому что предвидят битву за место в автобусе. Вот он и подошёл, наш долгожданный безразмерный Икарус с одной дверью, куда все ожидавшие устремляются с искренней надеждой, что они-то уж точно уедут. Это был 1980 год, время товарищей, когда все вокруг друг другу были – исключительно товарищи. Зато автобусы ходили довольно редко. Вот «товарищи» не очень-то и церемонились друг с другом, и по-товарищески так, обкладывали матом и толкали один другого.
Вот они все толкаются и прут поближе к двери автобуса, а я стою позади толпы, мне нельзя так себя вести: я – представитель порядка, и чувствую себя именно таковым.
Стою, смотрю, гадаю: влезу-не влезу? А в кармане рубашки жжёт грудь моё удостоверение, где сказано, что я работник уголовного розыска. Сегодня я впервые предъявлю его на междугородном автобусе, чтобы проехать бесплатно – в чём меня уверили мои коллеги, что это моё неотъемлемое и законное право!!
Стою, жду очереди и вдруг замечаю, как из-за автобуса, от задней его части, движется некий галантный господин, совсем непохожий на товарища. Почему он привлёк моё внимание? Потому ли, что он не идёт, а движется плавно, на «полусогнутых», словом, подкрадывается, как кот к воробью. Голова и плечи его неподвижны, а ноги пластично и мягко ступают без шума – он плывёт, скользит над поверхностью земли.
И одет он исключительно! Прекрасный тёмный костюм, ослепительно белая рубашка, яркий галстук с блестками «люрекса». У него набриалиненная голова с сабельным пробором, а на лице шикарные тёмные очки – прямо, истинный Джеймс Бонд. Правда, ростиком не вышел. Так, в метр шестьдесят, может, с небольшим.
И лицо. Лицо его очень необычное, вроде бы европейское, чисто выбритое, но цвет специфический, почти коричневый. И это не от загара, а от чифира – я это понял. Вот и прилип я к нему взглядом, а внутри головы у меня что-то такое щёлкнуло, что-то вроде догадки – наш клиент! Только бы не спугнуть…
А этот красавчик, в это время, приближается-подкрадывается к толстой тётке в синем плаще с двумя набитыми сумками. Она подошла позже и теперь толкётся позади всех, в надежде протолкнуться как-то поближе к дверям вожделенного автобуса. Толстуха так этим увлечена, что ничего не замечает вокруг. А господин-то наш уже пристроился к ней, встал вплотную за её спиной и даже голову поднял вверх, будто бы смотрит на контролёра в автобусе. Я полагаю, что и мне надо быть поближе к месту предстоящего события, и тоже подхожу вплотную к нему. Но он, зараза, чувствует!
Он чуть поворачивает голову в мою сторону - проверяется. Теперь уже я притворяюсь, что мне очень интересно, что это там происходит на входе в автобус. И он поверил! И опять повернул голову в прежнее положение – смотрит поверх голов.
А я тут же заглянул через его плечо и увидел такое, от чего меня почему-то затрясло – заплясали колени: левая рука «красавчика» была запущена в карман плаща тётки, и он ею что-то нащупывал там.
Начинаю готовиться перехватить его руку внизу, когда он потащит кошель, чтобы не дать ему сбросить «лопатник», как они называют воруемые кошельки. Но его рука вышла из кармана без ожидаемой добычи, к моему разочарованию, а в кончиках его пальцев был зажат носовой платочек. Видно – мешал ему там, вот он его и достал, и тут же сбросил. Вдруг щипач опять начал поворачивать голову в мою сторону. Осторожный, гад. Я слегка откачнулся от него и уставился в сторону автобуса, помахал кому-то там рукой и даже попросил занять для меня место. И опять он поверил – мне явно сегодня везло.
Моя задача, казалось бы, была простой: перехватить руку щипача, зажав в ней похищенный кошелёк и привлечь внимание окружающих, чтобы были свидетели для будущего суда. По крайней мере, так рассказывали на перекурах мои старшие товарищи, и тогда это было как будто бы просто…
И вот она, практика! Только всё это не так уж и легко. Наблюдаю, вижу – тащит! Левой рукой. Толстенький такой, коричневый кошелёк. Я чуть откачнулся, слегка присел, чтобы дотянуться до его руки и кинул свою левую руку в нужном направлении. Хватаю первую попавшуюся руку!.. Но сосед, стоящий слева, рядом со мной, недовольным таким голосом хрюкает на меня:
- Ты чего-о?
Понимаю: не та рука! Отталкиваю эту ненужную руку и опять тянусь туда, вглубь событий, пока не упираюсь в руку с кошельком. Зажимаю её, и громко кричу:
- Граждане!! Смотрите! Украл кошелёк!..
И при этом пытаюсь задрать его руку вверх! Но щипач вдруг вырывает её, и сбрасывает лопатник, который падает точно в расшаперенную от покупок сумку потерпевшей. Вцепляюсь в ворюгу обеими руками, держу его, пока входят все пассажиры, и вталкиваю его в автобус: мне нужно уговорить водителя и свидетелей сделать остановку возле абаканского городского отдела милиции. Но они: и пассажиры, и водитель – неумолимы: только в Усть-Абакан!
Ну, что ж, едем все туда. Я стою на передней площадке держу свою добычу руками и все тридцать минут дороги уговариваю свидетелей – пассажиров автобуса, дать показания в милиции.
А на меня смотрят их глаза насмешливо или равнодушно, а некоторые даже и враждебно. И я уже чувствую, что ничего доказать не удастся. Но не отступаюсь: снова и снова ищу аргументы, которые смогли бы хоть кого-то сделать моим союзником.
Вот и приехали в Усть-Абакан, всё, конечная. Но я прошу водителя проехать мимо остановки и довезти всех до местного райотдела. Что он и делает – спасибо ему.
Наш Икарус подъезжает к крыльцу милиции, а там несколько офицеров, среди которых сам «дядя Ваня» Постригайло – начальник районной милиции. У них тоже рейд. В последний раз я обращаюсь ко всем, прошу выйти и дать показания тех, кто видел событие кражи и само задержание.
И к моему большому удивлению: 5-6 человек зашли в отдел! Ну и мы, конечно с моим новым «другом».
Постригайло сразу же, по фамилии, обращается к щипачу:
- Митин, кажется? Тот в ответ – да.
- Сколько ходок – спрашивают его, а он им – семь.
- Когда особо-опасным признали? А он – восемь лет назад.
Вот это рыба! Ого! Вот это улов! – радуюсь-ненарадуюсь.
У него из кармана достают длиннющий кошелёк, толстый, как колбаса, набитый до отказа деньгами, большая часть которых – мелочь.
Ага – это его сегодняшний улов – понимаю я.
Допросили и меня, как свидетеля и участника события, допросили и остальных моих добровольцев.
Всё! Дело завели! Я счастлив и свободен. А мой новый знакомый – совсем наоборот, хотя он и «в отказе, в несознанке», как они говорят.
Выхожу из райотдела и, как на крыльях, мчусь назад, в Абакан. У меня зуд по всему телу, мне не терпится рассказать нашим, с сектора, о своей удаче, о нашей удаче, ведь я – часть третьего сектора – праздник для всех!
Нахожу их на секторе и рассказываю о своих приключениях, а на меня недоверчиво так смотрят, вижу – не верят. Ну, ладно, увидите сами…
К 23 часам приходим в отдел, и меня вызывает сам Васильев А.И. – наш главный оперативно-следственный начальник по области (тогда Хакасия ещё автономной областью была). Давай, говорит начальник, рассказывай про свой подвиг, мол, нам Постригайло уже доложил.
И я в полном счастии начинаю рассказ и чем дальше, тем сильнее возбуждаюсь. К концу своего рассказа я вскакиваю и говорю громко, размахивая руками – живописую, одним словом. А ему смешно, глядя на меня. И начальник розыска, Морозов Геннадий Иванович, вместе с ним смеётся. И мне на душе очень хорошо. С почином! – поздравляют. Только позже меня чуть охладили опера, сказав:
- Повезло тебе, что он один работал. Могли тебя завалить в толпе, будь он не один…
А я ведь и не знал, что они часто работают бригадами: один ворует – другие ему хвост прикрывают.
Повезло мне, нечего сказать…

*   УСИЛИЯ ВОЗНАГРАЖДАЮТСЯ

Его нашли второго января 1982 года, к вечеру. Играли ребятишки в недостроенном, давно замороженном корпусе будущей «второй» школы Абакана, возле Кондитерской фабрики, и нашли. Он лежал на спине, безжалостно исколотый ножом, с открытыми глазами, смотрящими в небо через пустующий проём окна.
Времена те, советские, были спокойные и каждое криминальное убийство в нашей тихой, провинциальной Хакасии считалось чрезвычайным происшествием. Может, жизнь и не стоила тогда больше, чем сейчас, но убийство человека расценивалось тогда вызовом и всему обществу, и самой власти, которая считала, что право даровать или отнимать жизнь есть только у неё. Многое тогда было иным, но чего у тех времён не отнять, так это того, что власти ясно понимали силу воздействия телевидения и средств массовой информации на сознание людей. И потому с их помощью старались формировать и воспитывать сознание и мировосприятие людей. И цена жизни была другой. Вокруг одного  придуманного убийства по телевидению могли строиться целые сериалы, которые неделями с замиранием смотрела вся страна. Не то, что сейчас в это безумное время, когда фильм молодёжи кажется не интересным, если в нём убили меньше десятка «кренделей».
Вот вам и иллюстрация на тему: времена и нравы.
Однако, на дворе 1982 год, и убийство – это большая головная боль для всех правоохранителей, а особенно для нас, работников уголовного розыска. На следующий день, после обнаружения тела в недостроенной школе, уже 3 января, всех нас, ещё не отошедших от новогодних праздников, собрали в большом кабинете и поставили задачу: раскрыть в кратчайшие сроки. Сказать-то легко… да-а…
А сначала мы даже не могли установить личность убитого! Если кто не знает, от этого и надо отталкиваться в расследовании: от характера и привычек жертвы, от его связей и обстоятельств, которые часто могут привести к убийце. Но в городе Абакане, как будто, никто без вести и не пропадал, по крайней мере, никто никого не искал…
Неопознанный и неопознанный, был он у нас, так мы о нём и говорили. Все сыщики Абакана и УВД области, можно сказать, цвет местного сыска, занимались этим делом два или три дня. Обошли с подворными обходами весь район, прилегающий к месту происшествия, опросили всех, кого только можно было опросить по делу, встретились со своими людьми, но никаких полезных сведений обнаружить не удалось.
Только жизнь не ждёт, идёт своим чередом и преступления, к большому сожалению, совершаются в городах каждый день. Вот поэтому вскоре все ушли на свои земли, на свои незавершенные и вновь возникшие дела, к своим, нетерпящим отлагательств, проблемам.
А на убийстве остались мы – третий сектор г. Абакана, на чьей земле и было совершено убийство. Правда, с нами был ещё кто-то из старших оперов УВД области. Но они – старшие товарищи, и шли они своим, неведомым нам путём. Мои коллеги с сектора тоже оказались загруженными на своих участках постпраздничным валом заявлений, и выходило, что искать убийцу по этому делу предстояло в основном мне, так как «кондитерка» – это непосредственно моя земля.
Откуда этот несчастный, было совершенно непонятно. Документов при нём не было и обстоятельств, указующих на его появление здесь, тоже не обнаруживалось, кроме разве что одного: в снегу возле корпуса будущей школы нашли железнодорожный билет, датированный концом декабря. Билет был от Ачинска до Абакана, и это могло оказаться дверцей к решению проблемы. Тогда ж\д билеты продавались не именные, без документов, и чей это билет не было ясно, но всё же…
Поработали и, через неделю, установили наконец личность убитого. Это был некто Сучков, житель города Назарово, пропавший там перед самым Новым годом. А вот к кому он приехал в наш город, с кем тут встречался, какие у него здесь были дела, и почему он оказался в этой школе – вопросы и вопросы, и ни одного ответа…
И зависло это мутное дело до состояния полной «безнадёги»…
Однако на нашем мрачнеющем горизонте появился кое-какой просвет. Одна абаканская «дама полусвета» доложила своему знакомому оперу, что её нонешний «мил-друг» Вася Синёв, ранее сбежавший из спецкомендатуры г.Абакана, «химик», как их называли тогда, перед самым Новым годом задерживался милиционерами ППС. Задерживали его в районе рынка, а это недалеко от места убийства Сучкова! И что особенно интересно: тогда милиционеры у него якобы изъяли кухонный нож в крови. А значит, он сразу становился очень и очень любопытной фигурой для всех нас.
Только в тот раз, пока наши «младшие братья по разуму» дремали, ожидая экипаж, чтобы сдать его в дежурную часть горотдела, жулик этот от них сбежал, буквально выпрыгнув из здоровенных валенок, в которые был обут. Личность задержанного тогда сотрудники не смогли установить, так как документов при нём не обнаружили. И по всему выходило, что они позорно «лопухнулись», а потому и докладывать об этом случае никому не стали. Кто же станет докладывать о своей неудаче?
Нахожу этих ротозеев, расспрашиваю. Всё так и было, как рассказывала та дама. Одно хорошо: ножик со следами крови сохранился. Забираю нож, заставляю их написать рапорта, чтобы этот нож привязать к делу. Проверяю по спецкомендатуре – был такой зек, Вася Синёв. Родом он из Подмосковья, рассказали мне, а по характеру дерзкий и безбашенный. Ну, вот и реальный объект, появился.
Кажется, я вам уже говорил, что страдаю излишней самоуверенностью? Это меня опять подвело: я явился в одиночку забирать Синёва, как подозреваемого в убийстве гражданина Сучкова. Пришёл на тот адрес, где проживала та самая дама, так своевременно просветившая нас, а это был небольшой частный домик в центре города.
Захожу в него, не обращая внимания на собачонку, яростно тявкающую на меня и делающую вид, будто хочет сорваться. Вхожу и сразу вижу парня среднего роста в свитере, обтягивающем мускулистые широкие плечи. И во мне почему-то начинают шевелиться сомнения в успехе задуманного. Предчувствие не обмануло: на вежливое предложение пройти со мной в городской отдел, он тут же принимает стойку каратиста… а я и не знаю, что мне дальше делать! Я то ведь только однажды видел нечто похожее в японском фильме «Гений дзюдо», там эти каратэки показывали страшные штуки. Но зато я умею бороться и поэтому, со всей доступной мне скоростью, предлагая свой стиль: прыгаю на него, вцепляюсь в его свитер и валю на пол. Только… и он что-то умеет. Мы возимся и падаем, вскакиваем и снова падаем – опрокинули почти всю мебель в комнате. Вскакиваем в очередной раз, и он оказывается спиной к выходу из дома. И тут же использует ситуацию: бежит в носках, спортивных штанах и свитере во двор, я – за ним, оттуда в огород, а там через заборы смежных огородов, один, другой, третий… а я – за ним.
Но он быстрее, он налегке… и я всё больше отстаю. Мне в этой гонке сильно мешают моя шуба из искусственного меха, эти узковатые брюки связывают ноги, и мои зимние сапоги – слишком тяжелы. Правда, в этой погоне они геройски погибли, эти сапоги: порвались, зацепившись за гвоздь, при преодолении очередного забора.
Убежал, шайтан! Скрылся где-то за чужими сараями…
Ходил я, ходил, искал-искал, но не нашёл. Возвращаюсь в дом, где Наталья – его пассия, поднимает всё, что мы с ним только что пороняли. Извиняюсь, собираюсь уходить, а она как-то особенно глядит на меня, и я начинаю понимать, что у меня есть шансы. В том числе и Синёва поймать. Прощаюсь и ухожу.
На следующий день, с утра, выпрашиваю себе машину, а их было тогда всего две на весь наш розыск: волга-24 и уазик. Но мне дали «привлечённую» машину из какой-то городской организации – бортовую ГАЗ-53, с водителем. Беру штатное оружие, свой ПМ, и еду искать Синёва. И опять один. Почему один – не помню, то ли у всех свои дела, то ли я уж совсем был обморожен на всю голову… а может, это пистолет мой меня так хорошо грел…
Еду. Вот он тот дом. Не доезжаю сто метров, говорю водителю – стой. Жди. А сам иду туда. Иду так, чтобы из окошек не было меня видно. Захожу внутрь дома, а там только мать этой Натальи.
- Где они? – спрашиваю.
- Не знаю – отвечает и вижу по глазам, что это правда.
Хожу, ищу по околотку и мне подсказывают: во-он тот дом, там они. Подкрадываюсь на крыльцо, прикладываю ухо к двери, слушаю. Говорят о чём-то, звенят стаканами, веселятся – их «праздник» продолжается…
Стучу. Громко стучу, а в ответ – тишина. Вроде, значит, нету нас – приходите завтра. Подаю грозный голос:
- Открывайте, милиция! Или будем ломать двери, и все, кто тут есть, заночуете в КПЗ!!
Подействовало, открывают, захожу. Дом, хоть и большой, но состоит из одной комнаты - перегородок нет. А есть здесь один стол, три табурета, одна железная кровать с панцирной сеткой и грязной постелью. Есть ещё древний шифоньер из фанеры, да в углу - печь, но в неё не залезть…
В комнате трое: какой-то мужик, с ним его женщина и Наталья. На столе три стакана. Подхожу к Наталье и молча смотрю ей в глаза. И она чуть заметно, одними глазами, кивает мне. Делаю вид, что осматриваю жильё, а сам уже знаю, где он. Затем, поворачиваюсь и шагаю к шифоньеру. На ходу достаю из кобуры пистолет и досылаю патрон, при этом оружие зловеще чакает. Левой рукой аккуратно отворяю створку – я весь наготове, помню с кем дело имею и помню его решимость.
А там, в шифоньере, как будто никого. Только на дне шкафа куча каких-то старых тряпок.
Ну, а больше-то ему негде быть!
Поднимаю пистолет, направляю ствол над кучей тех тряпок, в стенку шифоньера, и спускаю курок: БА-БАХ!!! Сзади визжат тётки, дым от выстрела плывёт по комнате, а я наклоняюсь и отбрасываю свободной рукой тряпки.
Вот и он, родимый. Сжался в комочек, маленький такой стал, как мальчик с пальчик. И лицо у него сильно нездорового зелёного цвета, как у годовалого маринованного огурчика, и сам он вялый, как та тряпочка. Хватаю его за ворот свитера и волоком по полу тащу в машину. А он, похоже, сомлел, болезный – совсем недвижимый и глаза полуоткрыты.
Ну, ничего-ничего, отойдёшь… если сердце крепкое.
Привожу его в отдел, а здесь он – паинька: мягкий и вежливый, как плюшевый зайка, и на все-то вопросы хорошо отвечает. И про нож говорит, мол, на ноже, который забрали менты, моя кровь – его, мол. Будто в кармане он сам о лезвие порезался. Проверяем – точно его кровь. В общем, ни при делах там оказался этот Вася Синев.
Но всё было не зря! Мы с ним подружились – опера меня поймут. И он вскоре принёс мне очень интересные новости из камеры спецприёмника, где я его прописал. Там некто «Жёлоб» рассказывал что-то про своих друзей, и что они сильно боятся вышака за изнасилование. И даже две клички Жёлоб назвал, этих друзей-гастролёров, прибывших из соседней Тувы.
Я маленько подумал и вспомнил, что есть одно подходящее к случаю дело. Года три-четыре назад, ещё до моего прибытия в уголовный розыск, изнасиловали и убили оператора автозаправочной станции на кольце между Абаканом, Черногорском и Усть-Абаканом. Вот я взял, да и написал бумагу со своими догадками. Но, каюсь, выдал их, как за достоверные сведения про то изнасилование. Тут, конечно, виноват.
Однако, делом-то занялись всерьёз и очень серьёзные люди. Один из них был майор Скрыль. Ему-то и повелел мне, мой начальник Иван Мосман, передать и свою бумагу, и всю добытую информацию. И что Вы думаете? Ведь раскрыли то «тёмное» убийство и посадили за него четверых бандюков. Из них двое – те самые, которые проходили по моему, скажем, рапорту. За ними потом ещё куча делишек всплыла: и ограбления магазинов, и просто кражи, угоны и грабежи.
Вот я и говорю: усилия не пропадают даром, а вознаграждаются… Иногда. Правда, не всем. Мне в тот раз – ничего и никак! Будто и не было меня в этом громком деле. Но важен-то результат, ради него ведь работаем.
Да, о результате и вознаграждении. Бывают исключения и из этого правила, это истинная правда. Вот, к примеру, дело о краже из дома у тёти Гали. Её так все звали на «Космосе» - есть такой непростой райончик в нашем городе. Его в те годы обслуживал я. А она, эта тетя Галя, наверное, уже лет сто торговала там пивом. Надо сказать, что в те времена сплошных и тотальных дефицитов, эта тётя Галя была – большо-ой человек.
Была она не бедной, как вы можете уже догадаться. А если короче говорить, так дом её – полная чаша! И объяснение здесь очень простое: алкаши-пропивашки ей вещички из дома тащили, воры всяких мастей также ей добычу свою подносили. И кое о чём она нам иногда рассказывала. Вот её-то, благодетельницу, и обокрали. Практически всё вынесли. А я даже подумал, что не вынесли, а вывезли! Очень уж много всего исчезло: и ковры, и хрусталь, и телевизоры.
Ну и загорелось мне эту кражу раскрыть - помочь бедняжке. Ведь она тоже нам помогала: то пивка нальёт без очереди, то подскажет чего. И принялся я искать обидчика её изо всех сил. Выяснилось, что в тот день, когда пришло заявление о краже, самой тёти Гали дома не было, а была она где-то в отъезде уже с неделю. В доме жили, кроме неё самой ещё её дочь и дорогой зятюшка. Они-то и заявили о краже. Опросил обоих. Говорят: ушли из дома в девять утра, вернулись к двенадцати, а в доме – пусто.
Начинаю рыть, и рою на совесть: всех соседей, весь околоток перетряс – ни одного свидетеля. Что за чёрт? Судя по количеству похищенного, в утро кражи здесь должен был проходить целый караван верблюдов с поклажей, а никто не видел…
Оперативно-розыскное дело по этой краже через неделю уже было, как «Война и мир». Только результатов – ноль. Заколдовано здесь что-то!
Помучился-помучился и бросил. Другие, новые дела тоже требуют внимания и времени. Но не забывал и о том деле. Всех, с кем говорил о чём-либо по прочим делам, расспрашивал и об этой краже.
Как думаете, в чём тут секрет был? Через год или два узнал: зятёк-то у тёти Гали был игровой – любил на денежки в карты покатать. Вот он всё и прокатал. И вывозили барахлишко под контролем любимой дочки и зятя ночью. Видать, для дочурки мальчик этот был поважнее мамки и её тряпок.
Вот вам и суприз с вознаграждением усилий! А кража та так и осталась нераскрытой навсегда…
Да, забыл вам доложить, что убийство Сучкова мы таки раскрыли, да. А случилось это через два года. Прихожу утром на службу, заглядываю в дежурку и вижу в обезьяннике знакомую рожу. Вадим – так назовём его. Сидит он совсем печальный и видно мне, что участь его дюже горька.
Спрашиваю, что случилось, мол, Вадик? А он мне:
- Баба! Туды её в качель! Сдала, сука.
- Бил, что ли? – спрашиваю.
- Ну, маленько было, - отвечает.
- Ясно, - говорю, - трюльник тебе корячится…
И у него от этой новости совсем настроение испортилось. Перед своим уходом из дежурки предлагаю ему: могу помочь, мол, если и ты мне поможешь.
А он – как раз тот, к которому я не раз с этим вопросом подкатывал. И ведь, он тот самый, кто всегда говорил мне твёрдое «нет»… а тут вдруг закивал головой.
Видно, осознал – подумал я. И повёл его в свой кабинет №207, где этот самый Вадим, очень подробно рассказал мне, кто и как завалил того самого с «кондитерки», Сучкова – если забыли.
А обещание надо держать – это основа оперативной работы.
Я иду в дежурку и забираю готовый материал на моего нового друга. Прячу этот драгоценный компромат в свой сейф, а сам пишу красивую и подробную бумагу о том давнем, и уже всеми забытом, убийстве.
В душе, как на пасху в храме: светло и радостно. Раскрыл, всё-таки…
Проверяю, где-то сейчас находится тот чёрт гнусный, что бедного Сучкова зарезал. Оказывается – в зоне, и тоже за убийство. Выясняется, что ему уже дали пятнадцать лет: выстрелом из обреза снёс кому-то полголовы в парке «Орлёнок».
Отправил я бумагу в ту зону, где убивец этот сидел. А опера зоновские убедили его написать явку с повинной – умеют работать, ничего не скажешь. А я, тогда подумал: как меняются люди в зоне! Какое сознание в них пробуждается. Вот и этот – осознал и раскаялся.
Кстати сказать, доказательства его вины были. И неоспоримые. Это бутылки из-под вина, изъятые в своё время с места убийства, на которых сохранились отпечатки пальцев жертвы и этого нелюдя.
Вот так-то, господа хорошие…

*  ПРО ТО, КАК ИНТЕРЕСНО
БЫВАЕТ ЗАГЛЯНУТЬ В СТВОЛ

Было это году в 83-м или 84-м прошлого века – звучит-то как, а? Звучит так, что я и сам себе кажусь мамонтом! Кое для кого это всё равно, что до Рождества Христова, а вообще-то прошло всего 25 лет, а это – пыль на балконе Вечности. Только для нас эта пыль дорогого стоит – полжизни, можно сказать – половина нормальной активной жизни человека.
В те годы я уже считался неплохим опером. Времена были спокойными, но нельзя сказать, чтобы и уж очень тихими. Наша Сибирь-матушка, заселённая усилиями московских властей народом отчаянным и ушлым, в общем-то, никогда не была оазисом спокойствия. Только о том безумном беспределе, который наступит через каких-то 6-7 лет, где и нам всем придётся ого – как хлебнуть, мы даже и не подозревали. Поэтому и считали себя белым воинством на переднем крае страшной войны с тёмными силами: ворами, убийцами и насильниками.
Да ежели бы нам, хоть одним глазком, дал бы кто заглянуть в это близкое будущее, да мы бы своих карманных копеешных жуликов совсем по-другому  стали бы воспринимать, и уж конечно, намного повежливее с ними бы говорили. Что было – то было: мы тогда очень строго с ними разговаривали. Вот жаль только – сослагательного наклонения в истории не бывает…
Это дело, о котором я собираюсь вам рассказать, началось с того, что группа возвращавшихся из командировки военнослужащих, проходивших срочную службу в соседней Туве, вдруг принялась праздновать какой-то, одним им ведомый, праздник. Может, и правда – был повод, а может и нет… Да это и неважно, а только загуляли солдатики вместе со своим офицериком по самой полной программе! Было ли у них время до отправления автобуса в Кызыл, а может, они сами себе продлили удовольствие, но к моменту отправления вечернего автобуса все они, вместе со своим командиром, были свински пьяны. А, как известно, в таком состоянии весь мир, наконец, становится простым и понятным: все вокруг делятся на друзей и врагов. С друзьями надо обниматься и целоваться, а с врагами – только бой и до полной победы. И они строго следовали этим правилам… до самого отправления автобуса. А когда их автобус подкатил к месту посадки, они подняли своего лейтенанта-первогодка с вокзальной скамьи, погрузили его в автобус и сами залезли туда. И их радостное путешествие продолжилось!..
Вот только три автомата системы Калашникова, завёрнутые в плащ-палатку, остались лежать на той скамье, где прежде спал их молодой лейтенант…
Вспомнили про автоматы через два часа пути. Это надо было увидеть, а описать – невозможно, потому не будем и пробовать. Дальше история развивалась так: они пересели во встречный автобус, шедший из Кызыла, и вернулись в Абакан…
Что они чувствовали, когда возвращались, какие картинки рисовали себе – несложно представить. И дорога, наверное, показалась им длиннее пути вокруг экватора… но всё-таки приехали. А автоматов – нет!
Не стоит гадать, что с ними, нерадивыми солдатами, после сталось. Что сталось – то и поделом. А чего сюсюкать – это закон компенсаций: наказание адекватно преступлению.
Но вот что происходило в Абакане дальше…
Вся официальная Хакасия, сверху донизу, моментально сделала стойку. В том смысле, что чрезвычайная ситуация спровоцировала и чрезвычайную реакцию. Все эти государевы люди, собрали своих подчинённых, провели инструктаж и настройку, с тем, чтобы те провели аналогичные мероприятия в нижнем придонном слое. Чтобы, значит, вовремя застучали, коли высунется что-то похожее на АК-47. То есть: спустили борзых, и охота началась…
Поясню для тех, кто не жил тогда или был слишком мал: ведь это только начиная с перестроечных лет, оружия в России стало безумно много. Оно, как признаки болезни, принялось расползаться по всей стране. И начиналось это из горячих точек, которые в годы перестройки разгорались то там, то сям, и которые, судя по всему, были кому-то очень нужны…
Оружие стали продавать нищающие офицеры и прапорщики бывшей великой армии, на которых спятившее наше государство просто плюнуло и забыло! Оружие также стали массово завозить через дырявые границы с нашими бывшими республиками, а теперь суверенными соседями, где оно тоже стало самым ходовым товаром. И дошло до смешного: оружия этого в стране стало так много, что теперь посчитали, что проще и выгоднее его просто выкупать у населения!
А в те времена, о которых я начал рассказ, порядок ещё был, и нравы тогда были весьма строги. Каждый ствол, если он не был заперт в оружейке, воспринимался как угроза чуть ли не всей национальной безопасности! Таково было твёрдое мнение властей. Вот и всполошились адепты власти, и приближенные к ней, и даже те, кто не очень…
Но как ни старались они и как ни напрягались все из МВД и ФСБ – ничего не всплывало. Прямо чудеса!
И так, в напряженном ожидании, прошло более года, как однажды…
Была середина мая. Хороший месяц май – тёплый, ароматный, душа сама поёт! И казалось мне, что не только у меня. В этот день на мою долю выпало суточное дежурство по городу – такое бывало несколько раз в месяц.
Набегался я за тот день по вызовам, аж задний мост отстегивался. Но часа в два ночи город, наконец, угомонился: кухонных боксёров свезли в надлежащее им по праву место, их жертв – по травмопунктам и палатам больниц. Появилось время и нам передохнуть – не железные, чай! И только я прилёг на три стула в своём кабинете, только стал отключаться, как затрещал телефон. А так трещат они, подлые, по ночам только когда случается убийство или что-то такое же страшное и непотребное.
Подскакиваю, хватаю трубу телефона, а оттуда дежурный по городу, Миша Русин, кричит:
- Бегом вниз! Автоматы – всплыли…
Ну вот, думаю, счастье подвалило! А сам бегу, на ходу застёгивая пиджак, под которым топорщится оперативка с пистолетом.
Забегаю в дежурку, и Миша рассказывает: звонит женщина в три ночи на 02 и кричит в телефон дурным голосом, что на них напали двое в масках с автоматами.
Как напали? Куда напали?
Оказывается, вломились в квартиру по улице Кошурникова, дом 5.
- Откуда звоните? – спрашивает её дежурный.
- Из телефона-автомата, что возле соседнего, третьего дома, – отвечает.
- Ждите там, никуда не отходите, – инструктирует дежурный.
А мне и говорит, мол,  уже подняли вневедомственную охрану и ЛОМ – линейный отдел милиции аэропорта и ЛОМ железнодорожной милиции. И из вытрезвителя машину туда отправят. А пока их всех вооружают…
Вот это войско - думаю себе. А Миша-то мне и говорит так, по-приятельски:
- Они, пока собираются-вооружаются, бандиты-то могут уйти! Вот вы с помощником-то и поезжайте пока что вдвоём. Мол, свяжете их боем, если понадобится. Чтоб, значит, не ушли, враги…
И мы втроём выехали: водитель в форме – а это уже почти вооружен, помощник дежурного в бронежилете, каске и с автоматом, и я в пиджаке. А бронежилет, почему-то, мне не дали.
Пиджак у меня хороший был, выходной, германского производства небесно-голубого цвета – это важно, позже поймёте. Почему он на мне в тот день был – я и не знаю, но он был. А из оружия – два автомата у нас с помдежем, а у водителя ничего, кроме отвёртки. Да и себе я автомат истребовал только перед самым выездом: какой же это будет бой, если у него, врага моего, автомат, а у меня – пистолет? Да никакой! У меня шансов – никаких! Я ещё требовал себе бронежилет, но мне не дали. Сказали, что в дежурке бронежилет только один, мол, есть ещё, но в управлении, да время - дорого и надо быстрее ехать на место.
Ну, надо, так надо.
Ехал я в кряхтящем уазике и думал: ну почему так выходит, что мне никогда не достаётся бронежилет? Может, я уценённый, какой?
В прошлый раз, когда ездили за цыганом-убийцей в Аршаново, и я вместе с Иваном Мосманом и Сергей-Санычем Лысых должен был войти в хату, где, как мы предполагали, прятался тот цыган-убивец, ведь мне и тогда тоже не достался бронник. Да я его, честно сказать, в тот раз и не просил. А хоть бы и попросил, их было-то всего два в дежурной части УВД.
Тогда, правда, смешно получилось. Мы заранее в кабинете начальника распределили все роли-вакансии, кому-куда. Кто-то должен был войти в дом, кто-то стоять у окон, как огневое прикрытие, а кто-то – стоять в оцеплении.
В кабинете-то всё красиво получалось и складно: мол, скрытно подойти, мол, скрытно окружить, и вперёд – захват! А вот в реальности – не очень. И ведь никому даже в голову не пришло, что в умный ход операции вмешаются собаки-суки и всё их собачье племя!
Действуя по намеченному плану, в два часа ночи, мы вышли из доставившего нас автобуса за пару километров от деревни Аршаново. Затем в полной темноте и жутком холоде, ведомые нашим «Сусаниным», тем самым таксистом, который довозил сюда в тот вечер цыган, двинулись мы походной колонной к месту проведения операции. И только мы приблизились к крайним домам деревни, как всё местное собачье отродье подняло такой ужасный гвалт, что не проснулся бы разве что глухой или мёртвый.
Однако, невзирая на эти обстоятельства и реализуя план командования, мы «скрытно приблизились» и окружили тот деревенский домик, на который нам указал наш «Сусанин».
Расставили по периметру двора оцепление, и пришло время штурма. 
Началось. Сергей-Саныч, наш командир, мужчина килограммов эдак за сто, и одетый в тяжёлый бронежилет, взял да и прыгнул со скамейки на забор, отделявший двор подозрительного дома от улицы. А мы с Иваном Мосманом стояли на той же узкой скамье, придерживаясь руками за этот злополучный забор, и заглядывая в непроницаемые и зловеще чёрные окна дома. Зачем держались, а может, забор придерживали? Но не удержали.
Он, жалобно скрипнув, рухнул внутрь ограды вместе с нашим могучим предводителем и вместе с нами. Вскакиваем! Мы уже во дворе! И видим, что дом этот давно заброшен… нежилой… и что одно окно в ограду выбито, а двери настежь…
Тут кто-то слева в темноте как заблажит:
- Вон он! Вон он!
И все побежали на крик. А всех было человек двадцать: тут и опера, и участковые, и даже был один дружинник. И все они с оружием, ну, конечно, кроме дружинника – кто же ему доверит.
Зачем его взяли? – до сих пор не знаю.
Я бежал, ничего не видя, кроме спин впереди бегущих, и думал: вот если сейчас начнут стрелять в темноте, и не узнаешь, кто тебя и застрелил. Это меня, помню, очень бодрило.
А убийцу тогда мы всё-таки задержали, и это было, возможно, самое смешное в тот вечер! Бежим мы в безлунной январской темноте, совсем как стадо: все бегут – и я бегу…
Преодолеваем один огород за другим, перебираясь через разделяющие их заборы, а под ногами перекопанная после картошки земля: то ямка, то кочка. И я подвернул ногу! Больно! Чрезвычайно! а бежать надо, ведь решат, что струсил, и не отмоешься никогда.
Вот и хромаю вслед за стадом, всё больше отставая и матерясь про себя. Но тут, неподалёку от меня, в соседнем огороде, кто-то завизжал дурным голосом: «стой, стрелять буду»!
И по голосу слышно, что ему, орущему, очень страшно.
Забываю о ноге и бегу туда, что есть сил. Вижу: на заборе стоит кто-то, а в руке топор. А под забором, метрах в пяти, стоит наш единственный дружинник, наставив палец на того, кто на заборе! Ему очень хочется, чтобы цыган с топором поверил, что это пистолет, а не палец! Но я уже рядом, в одной руке у меня фонарь, а в другой штатный ПМ.
Первое, что делаю, командую цыгану: «Не шевелись, брось топор!» И освещаю пистолет в своей руке – для убедительности. Слышу, как из-за моей спины дружинник поддерживает мою просьбу: «Во-во - брось топор!»
А тут уж подбежало и всё наше светлое воинство.
И вот, еду я в уазике, чтоб «связать врагов боем», и вспоминаю кусочки своей биографии. Так, на всякий случай – может в последний раз. А за окнами подпрыгивающего и покряхтывающего дежурного уазика, серел новый рассвет. Небо было безоблачным и ясным-ясным, а бледно-зелёные небольшие листочки, на проплывавших мимо ветках, старались вылезти из своих домиков. Птицы и насекомые уже просыпались. И всё-то вокруг хотело жить…
Наконец, приехали. Остановились за два дома до того, который нас интересует. Возле телефонной будки, как и сообщалось, стоит босая, растрёпанная, в ночной сорочке женщина, лет шестидесяти, с длинными седыми волосами. В нашей группе я единственный офицер, значит, старший. Опрашиваю потерпевшую: что да как, да почему?
Говорит, что спали со своим стариком, когда в двери квартиры постучали. Он пошёл и открыл, не спрашивая дверь, и тут же ворвались двое в масках, с автоматами. И сразу давай шариться по ящикам – деньги искать. А она воспользовалась этим и сбежала – рассказывает тётка толково, внятно. Мы слушаем внимательно, уточняем, где находится их квартира, какой этаж, какая дверь, куда выходят окна. Затем, садим её в нашу машину, а сами идём с помощником в сторону указанного дома.
Помдежа я пустил идти под самой стеной пятиэтажки, чтобы, значит, из окон его не было видно: милиционер в бронежилете, каске и с автоматом, в четыре часа ночи – это, знаете ли, как-то настораживает. А сам, затолкав короткоствольный автомат под пиджак, иду по газону метрах в двадцати в стороне, внимательно вглядываясь в окна и надеясь первым увидеть их, наших будущих оппонентов.
Дом спал, как и весь город, как и весь мир – так мне казалось из-за тишины и покоя, царивших вокруг. Ни писка, ни скрипа, ни дуновения ветерка – всё спит. Но ведь в той квартире что-то происходит? Что?
Доходим до нужного подъезда и входим вовнутрь.
Стоим, слушаем – тишина. На цыпочках поднимаемся на второй этаж. Вот она – дверь той квартиры. Слушаем – тишина. Что там? Может, нас уже услышали и приготовились? Кто знает?
Принимаю решение и шепчу на ухо свой план помдежу. Мол, я встаю в лестничном пролёте напротив двери той квартиры, но на лестничный марш выше, чтобы, пока он будет корректировать свой огонь по высоте, у меня появился хотя бы один шанс попасть первым и выжить…
- А ты, - шепчу ему, - постучи в дверь, и отойди в сторону…
Он, пунцовый от волнения, соглашается кивком. На цыпочках я поднимаюсь на свою позицию, опираюсь левым локтем на изгиб перил, прицеливаюсь в середину дверного проёма и киваю помощнику. Тот встаёт как можно дальше от страшной двери, тянет правую ногу и каблуком ботинка стучит по нижней филёнке двери…
Ждём… Ничего не происходит. Киваю помдежу, мол, давай ещё. Тот стучит сильнее… и дверь с противным скрипом начинает сама отворяться. Напрягаюсь, готовлюсь стрелять, а… никого.
Аккуратно, стараясь не цокать по ступеням, спускаюсь ко входу в квартиру, не отрываю глаз от открывшегося коридора… и тут слышу – звук шагов. Кто-то босыми ногами шлёпает к двери.
Это старик, седой, всклоченный и сильно напуганный. Он с ужасом глядит на нас, его всего трясёт. Я его спрашиваю:
- Кто ещё находится в квартире? Есть ли там кто-то ещё, кроме Вас?
Он молчит, только лупает глазами и трясёт головой.
Повторяю вопрос, так как старик, видимо, не очень понимает.
Но он вменяем и отвечает нам, что здесь никого нет.
А я подумал, что если в спину ему смотрит автомат, то он скажет то, что ему велели. И я говорю ему:
- Сделаем так, Вы открываете все двери в квартире настежь и уходите в самую дальнюю комнату. А мы войдём и посмотрим.
Он соглашается и уходит, а мы какое-то время ждём.
Наконец, шевеления в квартире затихли, и я спрашиваю в пустоту коридора:
- Всё сделал?
Отвечает оттуда – да.
Киваю помощнику, мол, заходи первым, ты же защищён бронежилетом и каской! А он вдруг становится пурпурным и даже фиолетовым!! И так отрицательно трясёт головой, что вижу – ни за что не пойдёт.
Тогда говорю ему, стараясь быть спокойным:
- Оставайся здесь и не входи…
Потому что боюсь его не меньше, чем тех, что внутри.
При таком его настрое, стоит деду громко пукнуть, как он – помдеж, начнёт палить куда и как попало. И половина того, что вылетит из его автомата, может оказаться во мне.
Кстати «о тех, что внутри»: в эти минуты я уже стал думать, что там никого и нет, и что этот старик нам не врёт. Очень уж нелогично и как-то глупо всё получалось. Хотя, кто его знает, ведь дураки поступают так, как велит им их дурацкая логика, которую никогда не угадаешь…
Надо входить! А страшно.
Слегка присев на ногах, правым боком вперёд, впрыгиваю в узкий коридор, зажимая побелевшими пальцами автомат. Вот он, гад! Первое, что вижу – это чернеющий дульный срез, нагло уставившийся мне в грудь!
В звенящей пустоте головы единственная мысль – всё!! Сейчас!!!
Я каменею, а внутри всё сжимается в комок в ожидании снопа свинца и огня из этого страшного зрачка смерти.
Я не робот и знаю, что такое страх. Но это – другое, а может какая-то его разновидность. Это ожидание прихода самой смерти. Смотрю в её бездонный глаз, и время вокруг остановилось. Стою и жду, день или два, а может – долю секунды, и вдруг чувствую, как мне ужасно хочется начать стрелять. Я даже ощущаю, как палец сам начинает тянуть курок.
Но что-то сдерживает меня. Что? Может, ангел-хранитель?
Кое-как отрываю взгляд от гипнотической Черноты, пристально глядящей на меня, через этот жуткий зрачок, и переползаю-перебираюсь почти парализованным взглядом вдоль… вдоль по стволу…
Вижу руку, и эта рука сжимает цевьё автомата. Но удивительное в том, что рука эта тоже в чём-то голубом… Это же я сам!!
Стою и держу себя на мушке, в своём красивом, голубом пиджаке.
Я – в зеркале. Зеркало на двери ванной, дверь открыта, как я и говорил старику. Но открыта она не совсем так, как хотелось мне. Полностью открыться двери мешает стиральная машина, стоящая рядом, в узком коридоре.
Я с ненавистью бью ногой в эту дверь… и она захлопывается.
А за ней, примерно в метре, стоит старик и хлопает глазами на меня! Чёрт его подери, думаю, вот старый осёл! Почему он здесь? Ведь он должен был находиться в спальне. А если бы я не удержался, и стал стрелять? Он – был бы уже труп. А я – кто тогда? Ну, ясно – сиделец. Кто бы поверил мне?
Всё! Страх, или что там было – всё израсходовано во мне. Уже ничего не боюсь! Иду по квартире с автоматом наперевес, пинаю все двери, как своих врагов… и никого не нахожу.
Спрашиваю деда:
- Кто эта женщина, что нам позвонила и вызвала нас?
Отвечает мне, мол, это одна знакомая, которая лежит по полгода в психушке, а другие полгода живёт здесь, у него…
Вот и разгадка!
Выхожу. Идём с помощником к своему уазику, а вокруг: одна за другой подъезжают милицейские машины, и оттуда выходят вооруженные люди. Их много. Они возбуждены и встревожены, они готовы к самому серьёзному продолжению ситуации – нелёгок ваш хлеб, братцы.
Я рассказываю им коротко, упуская детали: про сумасшедшую любовницу и перепуганного нами старичка, которому теперь никакая виагра не поможет. И они от моего рассказа, начинают смеяться. Хорошо им…
И мне хорошо. И жизнь продолжается…

*  ПРО САШУ ЯХНО

Был такой замечательный парень. Был, потому что его уже нет.
Может, не такой уж и замечательный, скажут некоторые, кто его как-то знал. А это «как-то» может оказаться очень и очень многообразным. Ведь каждый видит только некий фрагмент целого, а целое в деталях и полном объёме может видеть только Бог. Я же видел ту его часть, глядя на которую и сказал: отличный парень был, этот Сашка!
Есть такая особая порода людей, которых во все времена почитали за бесстрашие и особые отношения с жизнью и смертью. У древних персов, к примеру, из таких формировали личную гвардию царя – бессмертных. У северных народов Европы их звали берсеркерами, а в древней Элладе им дали имя – герои. И у каждого из них, в их обычно короткой жизни, когда-то наступал свой звёздный час! Час, который вписывал их имя и подвиг в память народа.
У нас много таких, кого мы помним годы, десятилетия, а некоторых и века. Только одних мы помним сами, других нас заставляет помнить власть, а иных и не менее достойных, мы часто просто не замечаем. Потому что так решил кто-то там – наверху. И у каждого из нас, если покопаться в памяти, наверняка найдётся такой пример.
Его апогей и звёздный час берсеркера, состоялся в тот день, вернее, в то утро, когда некто Колесников взял, да и «спрыгнул с катушек». Колесников тот, служил в те годы в линейном отделе милиции при аэропорте г. Абакана. Как служил, кто он такой – я не знаю, да и знать, честно сказать, теперь не хочу. И что там с ним произошло, отчего он спрыгнул с ума, тоже знать не хочу. Потому что это, что бы там ни было, никогда не сможет оправдать его поступки в то летнее утро.
А всё произошло 11 июля 1982 года.
Утро, я – инспектор уголовного розыска абаканского городского отдела милиции, иду на службу. Солнышко замечательно светит и греет. Настроение соответствующее и всё прекрасно! Я ещё не слишком задумываюсь о жизни и смерти, хотя разноликие проявления первого, и недвусмысленные – второго, встречаются мне по роду службы ежедневно. Вот ведь как устроен человек, на всё смотрит, как зритель и мнит он себя именно зрителем, пока его самого не клюнет петух в одно место. И этот коварный петух уже подкрался к одному, кого я считал приятелем и отличным парнем…
Подхожу к отделу, и возле входа кто-то из оперов мне вдруг говорит:
- Машину видел?
- Какую машину? – спрашиваю.
- Дежурку, – отвечает, - иди, посмотри во дворе…
Чувствую, что здесь есть какая-то начинка, и спешу во двор.
Боже мой, что это?! Дежурная машина, наш неубиваемый уазик – как решето! И все входные с лобовой стороны…
Всё, думаю, наших постреляли. Заглядываю внутрь – нет, крови нет. Чудеса! Как такое возможно? – удивляюсь – Неужто пустую машину кто-то расстреливал?
Бегу со всех ног в дежурку – от возбуждения зуд во всём теле. Невиданное дело: времена-то тихие, оружие у населения недоверчивые власти всё поотняли, вплоть до кухонных ножей, а тут – такое! Прямо война!
Но в дежурке не до меня. Там всё по полной программе: и прокурор, и полковники – дым столбом, слюни веером…
Лечу наверх, на второй этаж, где находятся кабинеты уголовного розыска. А там ажиотаж! Все, кто уже пришёл, собрались в 210 кабинете, у Саши Яхно. И вот, что он рассказал…
Рано-рано утром звонят на 02 и кричат в трубку невнятно и сбивчиво что-то о стрельбе в аэропорту Абакана, просят срочно приехать и вмешаться. Дежурным был Миша Хабаров, ответственный такой майор, серьёзный. Но и он, думаю, оплошал, заторопившись и не расспросив подробно о всех обстоятельствах происшествия. А это могло бы стоить нескольких жизней.
Но и с другой стороны, как тут его осуждать? В таких экстремальных случаях время дорого, да и не каждый день на рассвете война начинается.
Короче, надевают они, дежурный по городу Михаил Хабаров и его помощник – Иванов Александр, бронежилеты, берут в свои руки автоматы, а в уазик вместе с собой зовут ещё и дежурного опера – Сашу Яхно. Но, правда, без «бронника». Говорят, мол, в дежурке их только два – ну, это вы помните, да? А чтобы не возмущался, и ему дали автомат. Экипированные по максимуму помчались они в аэропорт, включив сирену с мигалкой, громче сирены завывая мотором и пугая просыпающийся город.
Вот проехали мост через речку Ташебу, выскочили на кольцо, где уже, оказывается, стоял один милиционер с автоматом.
- О, - подумали вслух, - ЛОМ аэропорта уже среагировал, оцепил место происшествия!
Только этот, «из оцепления», вдруг разворачивается в их сторону, наводит на них автомат и… начинается ад кромешный!
Можете себе представить: град пуль с тридцати метров! Как в тире! Только мишень сейчас – вы! Я вот с большим трудом, да и то, наверное, не в полном объёме. Потому что подозреваю: при полном объёме, он может провалиться прямо в трусы, весь этот объём.
Не знаю, кто там как себя чувствовал, но дальше было так: все упали на пол машины, надеясь – двигатель защитит.
Как уж они там поместились? Одному Богу известно. А ведь поместились, четыре здоровых мужика, двое из которых ещё и в бронежилетах!
Лежат они, значит, и ждут смерти. А пули стучат и стучат по стеклу, по металлу, по нервам… и каждая из них ищет тебя!
Вот в такие-то моменты многое и становится ясным. И тем, кто внутри ситуации, и тем, кто снаружи. Однако Бог, в это утро, рано встал и всё видел. Только его вмешательством и можно объяснить то, что никто из этих четверых не был в это утро убит или ранен!
А рожок-то в любом автомате, даже таком хорошем, как «Калаш», раньше или позже заканчивается. И у него, злыдня перевёрнутого, закончился.
Затихло так, что в ушах зазвенело.
Высунулись-выглянули, что там, да как: а он, козья морда, стоит перезаряжает… Готовится, стало быть, добить всех, кого не добил…
Вот тут и пробил час Александра Яхно!
Из четверых, лежащих на полу машины, поднялись двое – Иванов и Яхно. А дальше начинается что-то в стиле экшн, из самого крутого боевика: и время спрессовано в доли секунд, и принятое решение нельзя отменить или перезагрузить.
Вместо того, чтобы воздать безумному стрелку той же монетой, какую он и заслуживал, а возможно и желал, Яхно, коротко бросив Иванову: «Прикрой!», вдруг побежал к судорожно перезаряжающему автомат убийце.
Зачем ему это надо было? И я не знаю, и он сам потом не мог объяснить. Может быть, он так сделал, потому что нас не учили стрелять в людей, не научили убивать? А может быть, кровь берсеркера из глубины веков сказала своё слово, но что случилось – то случилось: Саша Яхно бежал к тому, кто хотел его убить и кто готов был его убить и сейчас! Бежал, держа в правой руке заряженный автомат…
А тот, обезумевший от уже совершенных им дел и уже пролитой крови, и теперь хотел стрелять и убивать! Как он только что убил своих коллег в дежурной части линейного отдела милиции! Как он только что расстрелял нескольких пассажиров в зале аэропорта…
Хотеть-то хотел, только не мог трясущимися руками вставить новый, полный магазин в свой автомат.
А Яхно рассказывает: «Я бегу, в руке автомат, и молюсь, чтобы этот не успел вставить магазин. А слева и справа от меня жужжат пули – это Саша Иванов сзади старается, меня прикрывает, его отвлекает…»
Я и Иванова Александра тогда расспросил, и он рассказывал, что стреляя по Колесникову, он единственно чего боялся, так это попасть в бегущего Яхно. Его слова:
- Целюсь в «Колесо», а в прицеле Сашкина спина и голова туда-сюда, туда-сюда. Боюсь в него попасть, ну и стреляю чуть выше головы, чтоб тому козлу не так весело было!
И тот, кто хотел убивать, не успел! А наш Сашка – наоборот, успел как раз вовремя. Добежал и ка-а-ак ахнул урода по башке автоматом, будто дубиной! Всё, привет! Отдыхай, твою мать…
Я ещё потом и Михаила расспрашивал. Мол, ты-то почему ничем не отличился? А он говорит мне, застрял, мол, в машине между сидениями передними и задними. Бронежилет проклятый, мол, заклинило там, пока вылазил оттуда, то да сё, всё и кончилось…
Может и вправду – то да сё… Да и, ежели по совести, то полагаю, чтобы браться судить кого, надо самому там побыть, в их шкуре – как думаете?
Ну а мы, конечно, ему все плечи отбили, нашему герою Сашке Яхно!
Все мы говорили ему: верти дырку в пиджаке, орден – как минимум. Сглазили, видать. А может просто такая власть у нас тогда была?
Однако, наградили всё же: дали ему за всё про всё, стыдно и сказать – пятьдесят рублей!!!
А ведь убийца Колесников это утро начал с того, что застрелил двоих своих коллег по дежурной части! Потом открыл оружейку ключами убитого им дежурного, взял там автомат и четыре полных магазина, и пошёл ещё пострелять в зал ожидания.
А там как раз находились пассажиры норильского рейса. Подстрелив двоих или троих из них и нескольких человек из персонала аэропорта, он пошёл охотиться наружу. Вот тут-то, ему весь кайф и обломали наши, невыдуманные герои: Саша Яхно и Саша Иванов.
Хотите знать, что было дальше? Приготовьтесь, будет несладко…
Через какое-то время Сашу Иванова случайно, во время задержания пьяных угонщиков, из табельного пистолета подстрелил один наш идиот-неудачник в милицейской форме. Не довезли его до больницы – умер Саша.
И Яхно Александр ненадолго его пережил. Он стал, как-то очень быстро увядать, потерял интерес к жизни и начал сильно пить.
Помню, как он мне при нашей последней встрече сказал:
- Обидно… мою жизнь оценили в пятьдесят рублей…


*  ПРО САМАРУ

«Самара» – это кличка одного бывшего зека, а не город. Хотя и город такой есть, где этот наш Самара, жил когда-то. В те времена советские, все территории России, бывшие в её европейской части и поближе к державной Москве, искренно считали, что Сибирь для этого и предназначена, чтобы сюда сбрасывать весь свой мусор.
Вот и везли они к нам ядовитые отходы со своих производств и из своих городов. И радиоактивные отходы привозили свои и чужие, за которые, кстати говоря, именно им платились длинные зелёные иностранные деньги. Ну и человеческие отходы они также с удовольствием сплавляли сюда. Правда, эту замечательную традицию не они изобрели, а сохранилась она ещё со времён царя Гороха, когда в Сибирь из обеих столиц Империи и других её городов стали высылаться уголовные преступники, смутьяны и прочие неблагонадёжные и нежелательные граждане. Ну и этот Самара был из таких.
К тому времени, о котором веду рассказ, мне доверили начальствовать проблемным вторым сектором г.Абакана, на земле которого располагались Рынок и Автовокзал, Зона «Имени отдыха» и Ипподром. А всё это, что перечислил – это криминогенные зоны с серьёзными денежными потоками и неустойчивой свидетельской базой. Потому-то жулики и любили здесь «поработать». Придут, скрадут чего и уйдут! А все вокруг, как вода: бегут по своим делам и уносят с собой частички драгоценной информации. Потом попробуй, узнай что-то, да и поди-сыщи кто украл? Из-за этого опера не любили территории второго сектора: совершается много, а свидетельской базы – никакой. Проходной двор. Ну и, конечно, всем нам постоянно доставалось от начальства за нераскрытые дела. А кому это понравится?
Сектор я принял от Володи Погорелко, флегматичного философа и предельно уравновешенного человека, который, однако, тоже не захотел быть постоянно пинаемым «козлом отпущения». Это я сейчас такой умный, и всё знаю, а тогда чуть-чуть «не догонял». Как говорит один мой знакомый: «если бы я был тогда такой умный, как моя жена сейчас…» Ну, вы поняли. Вот и принял я сектор, а в придачу к нему ещё пять-шесть оперативников, часть из которых работала честно и с удовольствием, а другая… других я всё время пытался заставить работать.
Началась эта история в ночь моего дежурства по городу. В час или два после полуночи поступил вызов – убийство на Фабричной. Приезжаем на место преступления: перед нами деревянное одноэтажное общежитие. То ли это бывший клуб мебельной фабрики, то ли для какой-то другой цели предназначалась постройка, но теперь это – общага из нескольких жилых комнат, каждая из которых имеет свой отдельный вход.
Там, где случилось убийство, открыта дверь на крыльцо, изнутри свет. Нас трое: два опера и водитель. Убийство, как и изнасилование, и некоторые другие преступления – подследственность прокурорская, и за ним уехали. А мы заходим вовнутрь: там двое ещё пьяных и сильно испуганных мужичков, всклоченных и трясущихся. Третий, их недавний собутыльник – мёртвый, огромный, по-моему, больше двух метров – настоящий богатырь. Он в красивом фиолетовом и пушистом махеровом свитере лежит на кровати, поставив ноги на пол. Глаза и рот его полуоткрыты и он очень бледен. Посереди груди, чуть слева, виднеется рана – тёмный сгусток крови на свитере, размером с пятак. Казалось бы, такая малость, но этого достаточно, чтобы убить даже такого богатыря. Устанавливаем его фамилию – Арефьев, говорят.
Как, спрашиваю, произошло?
А они мне: пили вечером, много выпили, легли спать, заперлись на крючок, а ночью одному из них понадобилось выйти по нужде. Он открыл дверь, вышел на крыльцо, постоял там… и зашёл. А Арефьев уже того…
Так, думаю, случай простой, как у Агаты Кристи: трое в одной комнате пьянствуют, потом пьяная разборка, а потом думают, что делать? И вот результат: идиотская версия с четвёртым – неизвестным.
Посидите в камере, думаю про себя, протрезвеете, и напишите, как всё было. В это время привозят, как всегда в таких случаях, кинолога с собакой, прокурорского следователя с папочкой и криминалиста с его чумоданчиком. Но работы им как будто бы и нет. Осмотрел криминалист место преступления или только сделал вид, я не помню, но мне кажется, что ничего полезного для нас оттуда он не изъял. К тому времени мы уже уехали в отдел – склонять подозреваемых к чистосердечному признанию. Развели их в разные кабинеты и стали добросовестно так склонять.
- Ну, ты подумай, – говорю тому, который достался мне – вот вы втроём, дверь на крючке, больше никого, и один из троих – жмур! Какой вывод? Убил кто-то из оставшихся двоих! Так? – спрашиваю.
- Так, – отвечает.
- Так как было дело? – спрашиваю его.
- Не убивали мы, – говорит и почти плачет.
И я хочу ему поверить, но не могу.
Отвлекаемся от темы. Говорим о том, о сём, об отношениях между людьми, о жизни... Начинаю ему рассказывать истории, где потерпевший зачастую и сам во всём виноват, а иногда даже и заслуживает того, что получает. Это я, как змей-искуситель – с дальним умыслом. Надеюсь, как будто оправдывая его, склонить к признанию. А он опять за своё: нет, не мы!
А кто, – спрашиваю – домовой? И потом улетел в трубу! Ведь ты сам говорил, что когда выходил на крыльцо, двери квартиры были на крючке! Говорил? Говорил! Что ты мне щас-то мозги пудришь?! – уже ору и делаю вид, что я вне себя.
А он плачет: не убивал я!!
Но уже говорит только про себя. Значит, допускает и некие варианты…
Опять наседаю:
- Ты же можешь быть свидетелем, а не убийцей. Если только тот, в соседнем кабинете, не сделает это раньше. Вас ведь только двое, и тот, кто первый заговорит, тот и станет свидетелем.
Мой собеседник в панике. Он весь в раздумьях и даже, кажется мне, колеблется. Давай-давай, решайся…
Но тут утро… приходят на работу мои опера, и я передаю им подозреваемых, ведь убийство-то случилось на моём секторе. Ухожу домой уверенный, что убийство сегодня же и раскроют – какая здесь интрига?
Прихожу через сутки, и что вы думаете? Отпираются, сволочи!
Я вне себя, как так?! Притаскиваю одного из них в кабинет и давай опять убеждать. А мне мои и говорят, мол, тут уже все отметились, и наши, и из управы… а эти ни в какую, не мы, мол, и всё!
А у нас на секторе не заскучаешь: как планёрка, так новых десять преступлений. А кому с этим всем работать? Нам. А убийство пускай раскрывают «особо важные», как мы зовём оперов по особо важным делам. Всё равно никуда они, эти хмыри общежитовские, не денутся – расколются!
Проходит три дня, «сотка» (так называли раньше постановление о предварительном задержании для сбора доказательств) заканчивается, а эти злыдни «в отказе». Прокурор подписывает ещё до пяти дней. Проходят и эти дни, а наш воз и ныне там! Караул!! Что делать: очевидное раскрыть не можем – вот, позор! И перед носом маячит вполне конкретный и позорный висяк.
Но тут мой Самара нарисовался в коридоре. Неплохой парень этот Самара, да только, видно, не в ту компанию когда-то попал.
А Самара меня вызывает в коридор и спрашивает:
- Ну, что там у вас с убийством на Фабричной?
Задержали, говорю, двоих. «Расколем». Расскажут, никуда не денутся.
А он мне вдруг объявляет:
- Не тех задержали и не тех бьёте… - и улыбается так косо и невесело.
- Как? – спрашиваю, - там других вариантов и нет!
А он наклонил угрюмо голову и процедил нехотя:
- Марча его убил. Из ружья. Пили они, потом поссорились и подрались. Марча там здорово наполучал. Пошёл домой, взял ружьё, пришёл и убил.
Чёрт! Чёрт! Вот, идиоты! Эти-то, кретины, почему молчали всё это время про четвёртого, про Марчу?
А наш знатный патологоанатом! Как он-то мог дать заключение о том, что «причиной смерти явился сильный удар тупым твёрдым предметом в область сердца, пробивший грудину и повредивший сердце…» А самое интересное он после дописал: «Предметом таким может быть лом». Сам читал.
Я старательно пишу бумагу с полученной информацией, расписываю в ней кучу мероприятий для того, чтобы моего вывести человека из-под подозрений и радостный такой несу «рапорт» начальнику. А там вечерняя планёрка, скорее, отчёт о проделанной за день работе.
Все сидят скучные, особенно те, кому нечего доложить.
Захожу в кабинет Начальника уголовного розыска именинником. Иван Мосман – наш начальник, а Тур – его заместитель. Они пришли в розыск примерно в одно время, пораньше меня, оба умные и волевые. Только Тур – холерик и «горлохват», как его за глаза называли опера. Он, как таран, всегда напролом, всегда бегом к успеху – это его главная черта.
Иван-Саныч смотрит на меня с удивлением - не принято так, во время планерки входить и прерывать. Но я подхожу к его столу и улыбаюсь, потому что не могу не улыбаться. Подаю ему бумагу, и он читает. Все сидят заинтригованные. Мосман внимательно читает и смотрит на меня с ещё большим удивлением. Подзывает Тура и передаёт ему мой листок. А я ухожу счастливый – мавр сделал своё дело…
Но Тур вместо того, чтобы выполнить набор мероприятий, тех что я предложил, или других, пусть своих, но как-то выводящих из-под удара Самару, выполняет только первое моё предложение. Он мчится к убитому домой, вытаскивает его из гроба и тащит к патологоанатомам. Тело Арефьева повторно вскрывают и в сердце его, действительно, находят дробь и обрывки газеты, из которой делались пыжи.
Для Тура этого достаточно. Он летит к тому самому Марче, хватает его и притаскивает в свой кабинет. И там так хорошо убеждает его, что тот тут же пишет явку с повинной. А Тур - в ореоле славы. Ну, просто герой.
Проходит ещё с полмесяца, и однажды утром бумеранг вернулся! Подхожу к отделу, а мне и говорят:
- Там Самара в морге лежит, сходи, попрощайся…
Словно обухом по голове. Беру машину и еду в морг.
Всё точно, вот он лежит на обитом нержавейкой столе, весь в фиолетовых пятнах и мадежах, уже разрезанный и зашитый. Лежит и улыбается так же, как он делал это всегда, когда был жив. А на соседнем столе ещё один фиолетовый труп. Так бывает, когда умирают от угара. Это его жена.
Мне сказали адрес, где это произошло. Еду туда, осматриваю времянку, которую они снимали, осматриваю печь, поджигаю бумагу – тяга отличная. Говорю с хозяйкой, и та говорит, что проблем с печью никогда не было, печь всегда была исправна.
Еду в прокуратуру к дежурному следователю, выезжавшему утром на происшествие. Это зелёный первогодок, только что из ВУЗа – нашли кого послать.
- Тягу проверял? - спрашиваю его.  А он – «нет».
- На крышу лазил, смотрел следы? А он опять – «нет».
- И что думаешь, несчастный случай?
- Да, - говорит.
- Какой несчастный случай, как угар внутрь пошёл? – спрашиваю его.
А он мне в ответ:
- Кирпич в дымоходе упал.
- Я проверял – тяга есть, - говорю ему, и он мне в ответ:
- Он там уже повернулся…
Мол, кирпич взял, да и перевернулся.
Ну он же прокурорский – как с ним поспоришь…
Возвращаюсь в розыск, рассказываю своему начальству о моих выводах, о том, что это убийство, что надо возбуждать дело и искать…
Но все отводят взгляды – никто не хочет организовать себе висяк. Система наша такова и мы в ней таковы.
А Тур, который должен был бы землю рыть, чтобы найти и наказать убийцу Самары, просто не заметил этот «мелкий и досадный камешек» на своей дороге к успеху.
Потом, много позже я всё же узнал, кто проделал эту штуку с Самарой, кто накрыл ночью печную трубу и организовал ему билет на тот свет. Могу и вам сказать: Фрол – «погоняло» его было.
Было, потому что и сам он уже – был! Да сплыл!
Уважаемым жуликом был когда-то этот Фрол в городе Абакане. Да только безобразничать начал с приходом «перестройки», как, впрочем, и многие ему подобные. Решили они, недоученные придурки, что их время пришло и перепутали свободу со вседозволенностью. Принялся тогда Фрол на дорогах разбойничать, возомнил, наверное, себя Робин Гудом. Вот и накопил он себе минусов…
И тут уж сработал Закон компенсаций: добрый человек ввалил ему хорошую порцию дроби в брюхо. Мол, переваривай, Фрол дорогой! Случилось это на его рабочем месте – на дороге, где собрался идиот грабить очередную машину. Долго и мучительно умирал Фрол…

КОЕ-ЧТО ПРО ПЕРЕСТРОЙКУ,
О МИНУСАХ И ПЛЮСАХ.

Было оно совсем недавно – очередное смутное время нашей Родины! Перестройкой – называлось. Может, и хорошая вначале была затея, только делалось всё так не хорошо, как только это возможно. Даже больше скажу: по самому гнусному и беспардонному варианту – и с этим, пожалуй, никто и не решится поспорить…
И всех-то она задела у нас: кто сам замочился в бурных водах перестройки, и так там замочился, что никогда уже не отмоется! А кого-то замочили за дела, или по-беспределу, ну а кто-то просто утонул – не всем дано выживать в таких бурных и жестоких катаклизмах.
Жизнь-то, она вообще, как река. И протекает эта река в берегах законов, устоев и соглашений внутри общества, между разными пластами и силами его. Так было всегда, и так будет до конца дней…
Но всегда и везде на Земле были и будут и те, кому берега эти мешают. И у нас тут же проявились те, кому очень понадобилось сделать эти берега рыхлыми и слабыми, чтобы легко преодолевать их на пути к своим целям.
Вы, пардон, помните, как паук ест?
Он впрыскивает свою ядовитую слюну в тело жертвы и ждёт, когда там подействует яд. И когда плоть жертвы станет рыхлой и податливой, готовой к поглощению, тогда и начинается его пир.
Так сделали и они: впрыснули в берега «реки нашей жизни» свой яд и раскисли те берега. Стали они аморфными и бессильными. И пришло их время – время пауков. Попёрла стихия! Понеслась мутная волна, смывая всё на своём пути: курганы устоев, островки моральных ценностей и мысы совести! Те мысы, важнейшие вехи, определяющие сам фарватер жизни. Попёрла стихия, смывая прежние берега законов, правил существования и человеческих понятий.
Найдётся ли когда-нибудь кто-то, кто оценил бы всё это справедливо и беспристрастно? Найдётся ли, кто смог бы воздать каждому по заслугам? Хорошо бы, но вряд ли!
Ведь только в сказках и американских фильмах всегда «Happy end». А здесь, в этом свирепом и кровожадном мире, все завязаны в такой тугой узел, что нет никого, кроме Бога, над его грязью и суетой. Никого, кроме Него, но Он, наверное, смотрел на всё на это и горестно усмехался.
Потому я так думаю, что у нас даже те, кто называет себя слугами Бога, и те целовались в дёсны с этой, погрязшей в мерзостях властью…
А мы – простые люди, кому мы нужны были тогда, в те бурные девяностые? Лет десять, примерно, все прорвавшиеся «к закромам», были очень увлечены главным делом своей жизни: дележом имущества и территорий, денег и влияния, и её, конечно же, голубушки–власти!
А она подразумевает всё прежде перечисленное.
А на народ, на нас, всем им было наплевать!
И зарплаты нам платили абы как, и пенсии так, что престаревший электорат, быстренько засобирались на тот свет. Особенно те, у кого не было особых зацепок на этом свете в виде незабывших их детей или, к примеру, залежей имущества, добытого разными путями, в активном периоде их прошедшей жизни. Я-то помню это время и помню, как голодали старики, положившие на процветание этой страны – своей любимой Родины, годы свои лучшие, силы и здоровье…
Узнал об этом постыдном прискорбии, я самым неожиданным и болезненным образом! Моя мама, проработавшая всю жизнь учителем в районном центре, и работавшая после выхода на пенсию, по специальности, ещё десять лет, вдруг однажды, когда я навестил её, сказала мне:
- Я, ведь, сынок, голодаю… - и заплакала.
Она была сильным человеком, я редко видел её слёзы, и сейчас понимаю, что это были слёзы унижения…
И кто-то тут скажет: хорош сынок! Может и так! Но разве дело в сынках? Разве не о СПРАВЕДЛИВОСТИ здесь речь?
О той самой, о которой всегда так усердно и громко кричали все рвущиеся к власти, и о которой теперь, они же, стараются не вспоминать. Потому что в их головах внезапно произошла «рокировочка» приоритетов и ценностей, а точнее – подмена понятий и ориентиров.
А может, они всегда такими были и до времени только притворялись?..
А заводы и предприятия малых городов, посёлков и деревень… Чем думали те, кто допустил их уничтожение? Разве они не понимали, что это – базисные ценности страны, что это то место, где строится фундамент провинциального общества и общества вообще. Все эти предприятия – пастбища, где и должно пастись, грубо говоря, электоральное стадо.
Всё это они понимали! И только два объяснения есть у меня:
1 – им всем было плевать на это! А возможность урвать и не сесть, которую предоставил всем им Кремль тех лет, рвущий страну на куски, так славно подбадривала их;
- и есть другое объяснение: 2 – всё было спланировано теми, кто хотел разорвать лоскутное одеяло – наш СССР, и затем отхватить себе лакомый кусок его.
И оба варианта равно состоятельны! Ну да ладно, Бог им всем судья! Надеюсь, Он им всё вспомнит, когда дойдёт до дела…
А я-то о нас, о малых людях, хотел сказать. Был у меня друг в те времена, Владимир – назвали его. И в паспорте, и в метриках – Владимир, но мама его звала Владик, а мы все – Влад.
Этот Влад и закон уважал, и даже в милиции служил, а мошенников и воров, дак просто ненавидел. Но весь этот бедлам вокруг, все эти тараканьи бега за долларом и его с ума, видать, свели… а, может, он слишком часто смотрел телевизор?! И оттуда уже нахватался всего этого дерьма? Ведь там только об этом и показывают, как кто-то разбогател из ничего, из пустоты или из варёных джинсов…
Там же он насмотрелся, как воры – те, кого он столько лет сажал в тюрьму, теперь – уважаемые люди! Состоятельные мэны! Вот это, я думаю, ему и голову вскружило, и даже отравило кровь. И стал он пытаться заработать. Чтобы стать, значит, уважаемым, как и они – суки, человеком.
Кто – как, в то время делал своё состояние. Кто воровал, кто взятки брал.
Помните про «Мишу – два процента»? Так тот всё время на экране красовался и сочным басом говорил удивительные вещи – пытался, видать, всю страну охмурить. И, главное, ведь, все мы знали и про него, и про других таких же – «у руля», ворующих без стеснения, прямо на глазах у всех. Все они, мрази, так «зарабатывали».
Некоторые, правда, из тех, что посовестливее, как-то иначе пробовали ухватить свой кусочек счастья, стараясь сильно не зашагивать за линию закона. Многие и многие так пытались… и этот наш Влад, тоже...
Чего он только не пробовал делать, чтобы стать богатым: и мясо-то коптил, табаком и мануфактурой – торговал, и даже спиртиком приторговывал, пока это не стало криминалом. Однако – не стяжал. Думаю, какой-то пяди во лбу не хватило, а может, настойчивости, а может ума или денег... ну, в общем, чего-то не хватило ему.
И тут, когда он оказался совсем без дел, как в сказке случилось: пригласил его один бывший сослуживец и приятель в таможню служить, где и сам приятель уже обретался. И на неплохой должности, надо сказать. Ну и поступил наш Влад бороться с контрабандистами. И ему нравилось то, что он при деле, и начальству нравилось, как он отбирает нерастаможенные машины, сигареты и прочие товары, незаконно ввезённые в пределы необъятной и непрестанно голодной Родины. И всё-то было бы у него как в американской сказке, кабы не его тупое упрямство. А дело было так…
Был у него один «контакт», как говорят оперативники, то есть – знакомый, и контакт этот был не очень-то простой. Попросту говоря, полукриминальный контакт. Нет, не то что Вы подумали, что Влад закон нарушал, а только на другой стороне этого контакта находился его приятель, в прошлом тоже опер, а в нынешнем-то и совсем наоборот. Ну вы понимаете, да? Так бывает! В общем, бывшие коллеги записали того приятеля в руководители ОПГ. Ну, это-то вам и без расшифровки понятно.
И, надо сказать, что по своим канонам, они были недалеки от истины. Боевой псевдоним этого приятеля был – Моджахед. Прилип он к нему от афганской войны, где тот в своё время, по приказу партии и правительства вынужден был геройствовать. Ну, моджахед и моджахед, мало ли кого как назовут? Только у него был и ещё один позывной – Спирит (не путать со спиртом). Тут речь идёт о духе, который внутри и является главной составляющей существа человека. Да, видимо, не зря его так прозвали, потому что при очень средних физических возможностях заслужил этот Спирит в нашем городе бо-ольшо-ое уважение!
Так вот, у Моджахеда однажды случился острый конфликт, с молодой волчьей стаей, подросшей на задворках города, и стремящейся во что бы то ни стало активно присоединиться к разделу пирога. То есть – города. Который к тому времени был уже поделен между другими уважаемыми и авторитетными персонами нашего небольшого, провинциального городка. Может и вышло бы это у них без крови, но на свою беду и по своей глупости, они выбрали территории, подконтрольные самому Моджахеду.
И началась у них война!
Самая натуральная, со всеми сопровождающими её решениями, действиями, последствиями и перипетиями. Они пытались убить его… а он соответственно – их. На войне, как на войне! И ничего изменить тут нельзя.
Но власти всех этих обстоятельств понимать не хотели, и тоже были правы. Да и последствия этой войны становились всё более и более ужасными – появились первые раненные и убитые.
Влад не был участником этой войны, но если бы ему и пришлось, то конечно же на стороне, подвергшейся нападению. И дружба обязывает, да и молодых, наглых отморозков, расплодившихся в эти годы на просторах нашей заболевшей Родины, он очень уж не любил.
Их, этих человекоподобных, но явно озверевших, по-моему, никто и никогда не любил. Но суть от этого не меняется: из-за непредвиденных последствий боевых действий Моджахеду пришлось перейти на нелегальное положение. Он уехал из региона, но связи с Владом и с другими, которым ещё доверял, не утратил.
Кстати, о связи. В те времена ещё не было сотовой связи, а если у кого-то и было, так это были олигархи. Ну а мы-то, серый электорат, пользовались обычной, сиречь, проводной. И для полной ясности последующих вскоре событий, следует сообщить, что наш Влад собственного телефона ещё не имел и мог общаться с Моджахедом только с квартирного телефона своей мамы, либо иногда по служебному. 
Правда, на служебный ему мог звонить только сам Спирит. Как покажут последующие события, оба они очень и очень недооценили возможности «ловцов человеков», которые также как и та волчья стая, желали заполучить голову Моджахеда в любом виде.
Ну, ближе к делу. Подошло время отпуска для Влада. Было лето, и он вначале не знал, чем заняться в том отпуске, но однажды на служебный пришёл звонок, и мужской голос спросил:
- Узнаёшь?
И Влад узнал – Спирит!
- Приезжай ко мне в Москву, привезёшь кое-что, что тебе принесут. Как?
- Приеду.
Вот он и написал рапорт на отпуск с выездом в г. Москву. И сам там давно уж не бывал, да и Спирит пригласил…
Сначала всё шло по обычной стандартной схеме: получение проездных документов, приобретение билета, сборы… но дальше, с того момента, как он явился в аэропорт, в день отлёта, всё пошло не так…
Начать с того, что Влад набил свой баул под завязку. Чего он туда только не затолкал: и огромные подарочные шахматы, в презент Спириту ко Дню рождения, и здоровенный справочник по короткоствольному оружию – ему же в качестве дара. И прочее разное, включая сменную одежду и обувь. Ошибочка, понимаешь, вышла, и всё пошло по другому сценарию, а эту тяжёлую сумку он ещё не раз проклянёт…
Неладное он почувствовал уже в аэропорту, едва войдя в зал ожидания. Началось с того, что один, знакомый ему опер, стоящий рядом с кем-то из отъезжающих, на его приветствие, еле заметно кивнул в ответ и отвёл глаза. Может это случайность или показалось – сначала подумалось ему.
Но тревожная лампочка уже загорелась, ведь приятель-то, тот самый Моджахед, уже лет пять как в розыске за ту, навязанную ему отморозками войну.
И тень подозрения обрела плоть, когда Влад стоял в очереди на посадку.
К нему подошли двое. Один молодой, которого он не запомнил, а вот второй, был очень приметный: высокий, прямой и худой, пенсионного возраста с немигающим пронзительным взглядом – явный пенсионер спецслужб, подумалось ему!  Но не из МВД – этих всех знал.
Обратились они сразу к нему и без всяких околичностей с простой и обыденной просьбой. Мол, вот списки избирателей за кандидата в президенты России (а дело было накануне выборов), собранные по Хакасии. Увези, мол, родной их в столицу, а там отзвонишься по этому телефону, к тебе придут и списки заберут. Пока пенсионер это говорил, он ни разу не моргнул, и свой стальной взгляд из глазниц Влада не извлекал.
«Я вас любил, чего же боле…» – подумалось почему-то Владу, и ещё он подумал – а сыграем в дурачка?! Возьму и соглашусь, чтобы не поняли, что я их просёк. А если и вправду это списки, а не наживка, то передам их перед отъездом назад в Абакан…» - и он согласился.
Ему тут же был вручен объёмистый и тяжеленный пакет.
Посадка прошла, как обычно, а все четыре часа полёта до столицы Влад соображал, выстраивал схемы возможного будущего и искал возможные варианты ответов. О том, что и продолжение будет интересным, и варианты нужно подобрать соответственные – он не сомневался.
И вот оно – Домодедово: посадка, получение багажа.
Всё, здравствуй, столица! Стой-стой, не так всё быстро и гладко!
В зале домодедовского аэропорта к нему привязался паренёк с предложением довезти. Влад ему говорит – нет, а хмырь не отвязывается: ну, за полцены. Опять – нет. А этот приставала: ну за треть!..
Ну, это уж ни в какие рамки не лезет, и мудрый Влад ему отвечает, мол, за мной приедут. Хмырь отстаёт, и Влад идёт отзваниваться, чтобы оповестить о своём прибытии.
Идёт, идёт и слышит – кто-то привязанный следом идёт. Этот кто-то шагает за ним, и это не мнится: один каблук звучит иначе, чем другой. Вот и они, таксофоны – аж шесть в ряд на стене. И все свободны, только с одного, крайнего, разговаривают.
Влад замедляет шаг и выбирает один, тот что в середине, подходит к нему, а тот, сзади, с разными каблуками – за ним!
Стоит Влад возле таксофона, поднял руку, чтобы набрать номер, а тот за спиной стоит, и даже дышать перестал…
Есть такой фокус: делаешь вид, что играешь на пианино гамму, но нажимаешь на клавиши не каждым пальцем, а только теми, которые над нужными кнопками.
- Обманул-обманул – радуется наивный Влад, как будто не понимает, что борьба-то только начинается. Позвонил, сообщил, я, мол, здесь, я приехал. А незнакомый голос назвал ему гостиницу, где он должен поселиться, и назначил на утро встречу. 
Всё, в гостиницу. Едет Влад на рейсовом автобусе из аэропорта, но на первой остановке, где неподалёку станция метро, внезапно, как ему кажется, соскакивает.
Соскакивает и оглядывается – не идёт ли кто за ним из автобуса.
Ну, дилетант, ну что с него возмёшь?
Конечно! Никто не шёл. И радостный олух вприпрыжку мчится в метро. Едет, пересаживается на другую линию, снова едет. Проверяется, возвращаясь обратно, и видит, или ему кажется – идут за ним.
Ещё раз проверяется, ещё раз. Нет, не кажется - точно идут!
Влад почти в отчаянии. Он уже устал, как верблюд, и сумка проклятая оттянула плечо до пояса, и ноги гудят, а эти – топтуны, не отстают! Выбросить эти списки, что ли? Вон они килограммов десять, поди, тянут!
Но, нет, надо довезти, вдруг, правда – это настоящие списки гражданского волеизъявления.
И он опять побежал по Москве, в наивной надежде – убежать.
Вот и вечер пришёл, вот и ночь подступила… а он всё бежит, глупый, не понимая, что «не по Сеньке эта шапка» - убежать от профессионалов. Проверяется раз в час, и каждый раз замечает: вот он тот, кто идёт за ним.
Иногда это тот же, кого он уже замечал раньше, иногда новое лицо, но есть способы и приметы, выделяющие их.
Наконец, он чувствует: силы его на исходе. Точнее сказать - нет их больше. И он едет в указанную ему гостиницу.
Вот она, та гостиница – два высотных корпуса рядом. Снимает там номер на двое суток, и тут же вырубается напрочь, едва успев ответить кому-то любопытному по телефону: «Нет, девушка не нужна… Никакая!»
Правда, поутру легко встаёт, немного раньше девяти утра.
Девяти утра – это по своему родному часовому поясу, красноярскому. А здесь-то это - лучшее время сна: от четырёх до пяти.
Он тихонько умывается, собирает вещички в сумочку и на цыпочках: цок-цок-цок на лестницу, чтобы не гудеть лифтом. И дальше, в вестибюль, где за конторкой мирно спит администратор. А больше – никого и нет. Какое счастье!
И он, как балерина на пуантах, почти не касаясь пола: цок-цок по сонному царству через стеклянные двери и на крыльцо. Выходя – проверился, нет – не проснулась.
А там, справа от входа в гостиницу, стоит невзрачная, невидимая на фоне асфальта «шестёрочка», с сильно запотевшими окнами!
Надышали – спят, родимые! Ну, спите-спите…
И Влад, не дыша, сначала по бетону крыльца, потом по асфальту мимо спящих в машине: цок-цок-цок, и лишь отойдя от них подальше, помчался во весь опор…
Ему надо было пробежать всего-то около трёхсот метров до спуска в метро. А там победа, там триумф. И он бежал, как Гектор от Ахиллеса, неся в одной руке баул – свой щит, а в другой копьё – список с волеизъявлениями.
Примчался! Сбежал чуть вниз и оглянулся назад: дорожка тротуара до самой гостиницы, в сером мутном предрассветье, пуста-пуста!!!
Ага, проспали, «дорогие москвичи», проспали!
Внизу, на рельсах, уже стоит электропоезд и в каждом его вагоне один или два несчастных пассажира. Рано. Все ещё спят, кроме тех, кому очень нужно! Бедные-бедные они – тяжела их жизнь. Все сидят сонные, дремлют, и лица их усталые и недовольные, даже во сне. А Влад стоит возле двери своего вагона и соображает: а вдруг не проспали те! Вдруг кто-то из них в этом вагоне. Вот ещё подходят новые, ещё подходят… кто из них?
Он начинает изучать лица сидящих в вагоне внимательнее. Ищет человека от 25 до 50 лет, в хорошей физической форме, на лице которого нет сна и ненависти к этому миру. Нет, здесь таких нет…
Но внутри живёт червячок, который зудит: а вдруг… а вдруг.
Медленно и незаметно подкрадывается момент отправления поезда, пружина времени сжимается, сжимается и нарастает напряжение.
Он решает – надо провериться!
И перед самым закрыванием дверей поезда, берёт и выходит на перрон, и встаёт лицом к поезду. Наблюдает.
Вот он!! Из соседнего вагона с удручённым лицом выходит парень за двадцать, и как будто сам с собой разговаривает – или делает вид, что укоряет себя в забывчивости. Молодец! Артист!
А праздничного настроения, как не бывало – не проспали, черти. Ну, тогда побежали снова…
И побежали по Москве: один болван бестолковый, заигравшийся в казаки-разбойники, а за ним – служивые люди, у которых, я думаю, появилось большое-предольшое желание прихватить этого бегуна где-нибудь в укромном местечке и отдубасить как следует, чтобы прыти убавить и дурь выбить…
И лет, эдак, тридцать назад, так бы и было. Взяли бы родимого, затащили в какую-никакую квартирку, где уже стоит-дожидается стоматологический станочек. Полечили бы зубки-то ему, болезному, без обезболивания. И всё бы он, милай, им-то и рассказал: и адреса, и явки, и пароли…
Правда, Влад ничего такого, кроме одного номера телефонного, контактного и не знал. И хорошо, что не знал!
И вот ещё что: Слава демократии! Слава перестройке!
Решил он побегать в метро: с линии на линию, по переходам и станциям, среди москвичей и гостей столицы.
Бегал он бегал, набегался и захотел узнать результат. Вокруг узкие кривые улочки Китай-города. Народу – тьма, как тут разглядишь? А очень просто: бежать надо…
Бежать среди толпящихся граждан, и неудобно, и тяжело, но надо.
Бежит уже метров двести, сумка болтается на онемевшем плече, ноги подкашиваются и дыхание практически кончилось.
Всё! Нет сил больше. Забегает за очередной угол – попадает в какой-то дворик и останавливается. Дышит открытым ртом, как карась на берегу, стоит и ждёт.
Вот он, тот, кого он ждал! Забегает сюда же и видит его – своего клиента! Тут же матерясь, начинает вертеть головой, делая вид, что ищет номер на стене дома. Уходит… и матерится, не замолкая. Прямо, студия МХАТ…
Всё! Нет ни сил, ни желания, да и возможностей, похоже тоже – нет. Плетётся наш бедный Влад к таксофону, и набирает единственный известный ему московский номер, а там очень знакомый голос.
Влад докладает ему об обстановке, мол так и так – не можу боле. Но тут уже расклад меняется… излагают план побега.
В указанное место Влад пришёл вовремя. Здесь его подхватили на двух машинках ребятки и увезли на первой от пытавшейся сопровождать их Волги, блокировав её на светофоре задней машиной – прощай контора! Здравствуй, Спирит!
Ну, повидались. Ну, передал всё, что привёз ему. Что дальше?
Походил по Москве чуть-чуть, но уже неохота – набегался раньше. И настроение – дрянь!
Полистал списки, которые через «не могу» таскал по всей столице. Посмотрел и увидел: бутафория всё это. Сделано в три-четыре руки. Видно.
Перед отлётом позвонил по тому телефону, что ему дал немигающий пенсионер… а там и не проявили никакого интереса к этим спискам, мол, некада нам… не сработало, выходит.
Пробыл в столице ещё пару дней, но уже ни-ичего не хочется! И ничё не радует – видно, адреналин весь вышел!
Вот и вернулся он в свой город после столичных приключений, а тут его уже ждали новости. На работе его больше не любят, и всё что он делает, оказывается, он делает не правильно и не так. И даже слова в обычных формулировках пишет не те, не с тем наклоном и смыслом!
Ну и уволился Влад, и года два или три его никуда не брали на работу – будешь знать, мол, сучий сын…
А Спирит вскоре был оправдан! И нормально легализовался. Теперь он – предприниматель и законопослушный гражданин. И я очень рад за него. А Влада я после спрашивал:
- Зачем ты там бегал-то? Ты же в отпуск ехал, ну и отдыхал бы себе. А то, что вёз, мог бы передать как-то иначе. Ну, например, оставил бы в камере хранения, а код её и номер мог бы по телефону передать.
Мог бы? Мог. Ты себе, Влад, никого не напоминаешь из персонажей русских народных сказок? А мне напоминаешь…
Вот, так вот! А для себя я сделал выводы: надо больше думать! И меньше бегать! Это – первый вывод, но есть и другой: по служебному телефону не назначайте встреч…

ПОКАЯННЫЙ ПОСТ-СКРИПТУМ:
Рассказ был написан вскоре после описанных событий, в начале двухтысячных, когда причастность к тем делам могла стоить весьма дорого. Вот оттого и персонажи здесь слегка закамуфлированы. Ну, настоящее имя-прозвище Спирита я называть не стану, но сам признаюсь – это я, тот самый Влад. Я бегал и глупил по улицам столицы, меня и постигло изгнание с государственной службы. Виноват-с, дурак был!
Хотя почему – был, и щас – такой!
……………………………………………………………………..

*   ИСПОВЕДЬ СТАРОГО ХОЛОСТЯКА,
     ИЛИ ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

Зажился я в одиночестве. Прямо как паук в стеклянной банке или вот есть ещё такой персонаж – рак-отшельник, тоже похоже. Всё один, да один. Вечерами, утрами, да и днём, среди суетящегося народа – всё один.
По выходным, правда, дети бывают. И люблю я их больше жизни, но они ведь растут. Глядишь, уже и взрослые, смотришь, а у них уже своя жизнь! И ты в этой жизни так – ненужная декорация, как старый зонтик в углу.
И нужен-то им будешь, понимаю я себе, как энтот самый зонт. 
Ну вот, я и говорю: судьба – одиночество. Это такая хреновина, и не поймёшь её сразу-то. То она страшна, как египетская казнь, и готов ты из дому быстрее ветра бежать, чтобы не встретится с ней! То она упоительна, как доза наркоману. И название-то ей дали, нарочно не придумаешь! Вы только вслушайтесь: мол, пришел один-в-опчество, сидит один-в-опчестве, мол, живёт один-в-опчестве.
В самом начале сезона одиночества, иногда бывает острый период. А начинается всегда одинаково: у тебя только что всё было, было… и солнечный день, и ароматы трав, и красота мира… и вдруг, раз – и исчезло! А в том месте души, где оно жило, росло и цвело, теперь кровоточит и саднит рваная рана. День и ночь, и каждую минуту. Это самый болезненный этап нашего одиночного плаванья и затягивается он каждый раз по-разному.
Как знаток говорю вам: его надо просто перетерпеть и со временем эта боль, как и всякая другая, утихнет. Лучшее средство в этот период – дело. Надо занять себя чем-то серьёзным и важным, и тогда мир не будет уже казаться таким мрачным, серым и унылым. И ни в коем случае нельзя смаковать и перебирать осколки – только больше поранишься.
Но вернёмся ко второму дню: в этот день ты начинаешь озираться кругом, точно боксер, только что маму потерявший. Сидишь, вертишь головой, начинаешь себя идентифицировать в этом мире. Но это учёное слово такое – не все поймут. Так я поясню. Начинаешь себя сравнивать с окружающими предметами, в надежде просечь, во что же ты превратился, и при этом хочешь ещё себе место и цену определить. Некоторых это подбадривает, заводит и заставляет энергичней двигаться, чего-то там пытаться добиваться. Это чтобы себе (или кому-то) что-то доказать.
Но таких немного. Больше других, которые предпочитают плыть по течению и убивать время и себя с помощью стакана. Кстати: и я сам там был, мёд-пиво пил, и в рот сильно попадало. Но прошло – Бог миловал.
Так, стоп! О чём я? Ах, да, об осознании себя в этом мире. Ну вот, приходит время и осознаешь, что из зеркала на тебя смотрит не первой свежести тип, сильно полинявший и изрядно побитый молью. А вокруг – никого: ни родных, ни друзей, ни тех... Ау-у, где вы, прелестницы, обещавшие вечную любовь!.. Никого. Видать заняты! Где-то ещё кому-то что-то обещают. Ну, это нормально, таковы они – «шерше-ля-фамы», и такова она наша «се-ля-ви».
Сидел я, сидел, складывал-раскладывал мозаику жизни, и понял вдруг, что дозрел. Или сейчас, или – никогда!
И восстал я, как мёртвый из гроба, и оделся в лучшее из того, что было, и вышел на тропу… чуть не сказал – войны. А тропа та пролегала по улицам городов, где толпами ходят ЖЕНЩИНЫ. И стал я среди них искать себе жену. Ей-богу, не вру!
А накануне просветления, вечером, даже формулу успеха придумал. Формула получилась мудрая, но, как после оказалось, вполне бесполезная. Выглядела она так: «увидеть её и заговорить с ней! И ежели она записана в твоей судьбе – она ответит тебе». А дальше – не зевай…
Это ведь так просто! Но потом я подумал ещё, и дописал, впадая в уныние: однако, это так трудно - увидеть её!
Ну, ты не поверишь! Увидел её на той же неделе. В соседнем гараже. Увидел такую, как и ожидал: около сорока, миловидная, с умным лицом и в хорошей одежде. В тот день был сильный ветер, и створку ворот её гаража болтало так, что она оттуда выехать на своём авто никак не могла.
Ну, я, как истинный джентльмен, предложил свою помощь. А затем, со свойственным мне тактом, спросил, не замужем ли она? Оказалось, что нет.
Ну, надо же! А то я уже стал думать, что слово  «везенье», мне следует забыть. Ан, нет: улыбается Судьба-то и нам иногда.
И вот, не придумал я ничего лучше, как пригласить её в театр.
Шёл ли какой спектакль в этот вечер, или нет – мне это было неведомо, но, на мой взгляд, это очень респектабельно выглядит: раз – и в театр! Мол, знай наших! Цели наши, вероятно, где-то совпадали, да и кто устоит против такого предложения – согласилась она.
Но потом всё пошло не так!
Подошёл долгожданный вечер, и в 18-30, как и условились, она подъехала к театру на своём модном автомобиле. А я пришёл чуть раньше и уже знал, что спектакль начался тридцать минут назад, о чём сразу же и без обиняков оповестил свою предполагаемую пассию.
На моё простодушное предложение пойти в кино её как-то передёрнуло. Видимо вспомнила что-то из юности – подумал я. Ответила она, конечно, как и положено: решительным отказом, и тогда пошли мы гулять по славному городу Абакану.
Желая очаровать даму, я включил всё своё красноречие. Чего только не говорил, о чём только ей не рассказывал – Бахчисарайский фонтан в этот вечер мне был не конкурент!
Ну и разговорил, на свою голову: у нас начался, прямо вечер воспоминаний. И ведь что она не расскажет, всё выводило её в исключительно выгодном свете: и умная-то она, и успешная, и состоятельная, в смысле, богатая и состоявшаяся!
Слушал я её, слушал, взял да и поглядел на себя со стороны. И что я там увидел? Как сказал однажды один мой с детства любимый персонаж – душераздирающее зрелище!
Вот и приуныл я…
- Ну, ничего-ничего, – подбадривал себя, – посмотрим, что там дальше будет.  Посмотрим, может это всё – блеф.
А дальше больше: оказалось, всё - правда!
И работает-то она в правительстве республики, куда путёвку выиграла честно на открытом республиканском конкурсе. Факт – не оспоришь. И машинка у неё сильно помоложе моей, и гараж – как два моих! А квартира в три раза больше и в десять раз дороже, чем моя.
И умней она меня, думаю, раза в два с половиной… ну, или с четвертью.
Что же это такое, а? Это ж надо такому быть – одни плюсы!
Да как же с ней разговаривать-то?! И понял я: не по Сеньке шапка! Куды-ы мне до неё. Будешь там: на третьем месте в восьмом ряду, вроде того зонтика для случая. Или, может, наподобие постельной принадлежности для того-сего. Иногда. Когда никого другого под рукой.
Вот, Росинант, стой смирно и примеряй на себя это седло… 
А тут я ещё вспомнил братана моего. Ругается он со своей бабой кажный день. Лаются, ну прямо, как собаки! И разойтися никак не могут – одна у них жилплощадь, и житья вместе - никакого! Ей-богу!
Вот и выходит в таком случае, что одиночество - не самое страшное зло. Правда ведь?..
………………………………………………………………….

           *  ПРО ЛЮБОВЬ, НАДЕЖДУ И СМЕРТЬ

Лето было на исходе и в воздухе явственно запахло осенью: увядающими травами, спелыми грибами и ягодами. Ароматы, щедро разлитые вокруг, странным образом стали волновать его. Они как будто настойчиво нашептывали ему о неких важных решениях, которые он должен был вскоре обязательно принять, о каких-то грядущих и серьёзных изменениях в его, ещё пока короткой, молодой жизни. Всё, что он чувствовал, было туманным и неясным, как тень в сумерках, когда не знаешь, чего от неё ждать. И эти обстоятельства неопределённости делали его сон беспокойным, а самого его – нервным и раздражительным.
Что-то должно было случиться, но что?
И ещё одно непрестанно мучило его: в последние дни ему было как-то особенно одиноко, и от этого он страдал. Нельзя сказать, что остро и постоянно, но когда не был занят чем-либо, или когда он засыпал, то это уж определённо – страдал.
Её он встретил случайно! На дорожках того знакомого леса, что расположился рядом с дачным посёлком. Здесь он бывал довольно часто, но никогда раньше её не видел. И вот, пожалуйста – она! И именно такая, какую он всегда ждал и какой представлял себе свою спутницу.
Такой случай, конечно же, упускать было ни в коем случае нельзя, и он приблизился к ней. Сделано это было быстро и решительно, как и всё, что он делал в этой жизни. Однако же эта его решительность, видимо, напугала её. Она, такая маленькая юная и незаметная, свыкшаяся со своим тихим одиночеством, при его приближении, вся сжалась в комочек в ожидании надвигающихся неминуемых неприятностей.
Только ничего такого не произошло, и их знакомство состоялось именно так, как это и принято было делать в их среде. Он представился ей: свободный холостяк, готовый променять свою свободу на нечто большее или равноценное. И она, возликовав втайне, сообщила ему, что свободна была до сегодняшнего дня. И этим было всё сказано.
А дальше… ну, а дальше – была любовь. Любовь, какая она есть: с бессонными ночами, планами, надеждами и мечтами. И, конечно же, была и жизнь повседневная, со своими трудностями и проблемами, со своими ежедневными радостями и невзгодами. Только всё казалось пустяками рядом с тем, что они оба обрели…
Незаметно, на мягких лапах, подошла-подкралась зима, и нужно было как-то решать, где они теперь будут жить. Для всех начинающих это всегда серьёзная проблема. Но он, на удивление, легко решил её! И она гордилась им! Ведь он сильный, удачливый, он – такой особенный. А как же иначе – это была настоящая любовь…
Он добыл для них удивительный дом: очень большой и просторный, необыкновенно светлый и радостный. Такого счастья она никогда не знала раньше: он всегда рядом, а тревоги где-то далеко-далеко. Сладко засыпая, они смотрели на звёзды, а когда просыпались, солнышко уже играло в вышине, там, где белые барашки пасутся на своих голубых пастбищах. И жизнь всегда улыбалась им! Она прямо ласкала их, как любимых детей своих. Это было то, что все понимают одинаково и называют на разных языках одним словом – счастье!
Но пришли холода… а с ними и нежданная беда.
Большой дом оказался слишком большим и слишком холодным. Зябко им стало там и как-то неуютно, хоть любовь и согревала их, как и прежде. Правда, вскоре выпал снег, белый-белый и пушистый. Он укутал и мир, и их дом, он прогнал свирепый холод, и жизнь опять показалась им беззаботной, полной счастья и любви. Так продолжалось какое-то время, пробежавшее для них незаметно и счастливо, а дни они не считали, какой в этом смысл…
Была зима. Стоял февраль. Какой он враль, этот февраль! То оттепель пошлёт, то холод. То ветер влагу принесёт, а то – болезнь и голод…
Но в эту зиму мороз стоял нешуточный! Пожалуй, впервые этой зимой было так жутко холодно в их доме. Но днём-то ещё ладно: дела разные, заботы, хлопоты. А вот, ночью…
Однажды ночью они проснулись одновременно. Что-то уже случилось где-то рядом! Как будто пришёл кто-то незваный, и ещё что-то должно было непременно произойти. Это почувствовали и он, и она. Они посмотрели друг на друга и увидели в любимых глазах, что к ним приблизилось то, от чего нельзя убежать, нельзя спрятаться или скрыться… И она прижалась к нему в надежде, как и всякая, прижимаясь к любимому, надеясь: он – сильный, он – надёжный, он сумеет её защитить и спасти. А как же иначе?
Только он не чувствовал в себе ни сил, ни уверенности перед тем огромным и необоримым, что уже пришло к ним… и теперь стоит за дверью их дома! А от его дыхания веет холодом и ужасом смерти.
Он ещё не понимал, что там происходит, не знал, откуда грозит им опасность и как им спастись, но ощутил уже приближение чего-то, что навсегда всё переменит. В его горячем сердце жило то, что крепило его мужество: он очень хотел спасти её! Её и то будущее, которое могло бы быть у них…
И он приготовился защищать, а пока просто прижался своим плечом к ней, стараясь хотя бы согреть её… понимая, что уже ничего нельзя изменить.
                *  *  *
А мне было славно в этот день.
Со мной два моих маленьких сына, и мы идём по заснеженному лесу. Сосны до небес, хрустящий снег и лес кругом, а чуть дальше видны дачные домики. В голове разные приятные мысли о том, что вот они, мои главные люди – растут! Что всё хорошо или, по крайней мере, вовсе и неплохо. А это уже – много! Это уже повод хорошо относиться к окружающему миру…
И вдруг мой Юрчик окликает меня:
- Папа, посмотри, что я нашёл…
К нам тут же подбегает и младший – Алёшка:
- Сто, сто, где?
И Юра осторожно поднимает присыпанную снегом голубоватую бутылку из-под минеральной воды, которую случайно обнаружил под ногами. А в ней что-то такое было…
Когда оттёрли налипший снег, то увидели внутри два маленьких окаменевших тельца. То были лесные мышки, которые тесно прижавшись друг к другу, сидели в бутылке, и незрячими глазами печально смотрели на нас…

*  ЗАПОЗДАВШЕЕ ПОКАЯНИЕ

Долго я думал, сказать мне это, или не сказать. Но потом пришло в голову, а вдруг это кому-то на что-то глаза откроет. Хотя бы один глазик, хотя бы ненадолго… но мысль-то… западёт. Глядишь, и всходы когда даст, а вслед за ними могут быть и плоды… даст Бог.
Ужасная правда жизни состоит в том, что жизнь – коротка! Пугающе коротка, а узнаёшь об этом слишком поздно, когда уже трудно что-то изменить. В лучшем случае нам отпущено, каких-то пятьдесят активных лет, если не засчитывать сюда хвостики упрощённого сознания, торчащие из полосы нашей жизни с обеих сторон.
Первый хвостик - это период зарождения и формирования личности, период начальной подготовки к суровой игре со строгими правилами под простым названием – жизнь. Потом нам предлагается непосредственно сама жизнь, как веер многих дорог и возможностей. Это, в общем-то, главное, ради чего и рождаемся – реализоваться, использовать свой шанс, подаренный нам Богом, и стать кем-то для этого мира.
И последний хвостик – этап печали! Этап увядание тела и сознания, когда ты становишься не нужен никому, и понимаешь это, как бы тебя в обратном не уверяли… Видно, правильно говорили древние мудрецы: Бог забирает своих любимцев молодыми.
Но надо жить – таков наш жребий! Жить в осознании быстротечности и краткосрочности бытия, не забывая о строгом характере уникального божественного подарка под названием Жизнь.
Это индусы-оптимисты считают, что будут ещё попытки. Как у спортсменов: первая попытка, затем вторая и третья… ой-ли! Может, им так легче смиряться с неудачами, думаю я. Или, может быть, так легче удержать в повиновении бесчисленные толпы людей, обещая, мол, вот вы сейчас потерпите то, что дала вам ваша карма! Потерпите! А уж в следующей жизни, если всё делали, как надо, вам, дорогие, воздастся в полной мере за ваше терпение и хорошее поведение…
У нас ведь тоже есть похожая конфета, называется – сказка про рай. И у нас, и у мусульман. Только у них ещё более цветастая и привлекательная. Особенно меня восхищает их придумка про сорок девственниц, положенных по статусу их герою. Представляете картинку? Рай превращается… превращается рай… ну а дальше сами додумайте, тут не требуется большого воображения…
Однако! Кстати, у меня вопрос: где столько девственниц они собираются набрать? Наскоко я знаю, это теперь очень дефицитный товар…
Ну да каждому народу – свои сказки.
А я ведь не про сказки затевал разговор, а про быль, похожую на боль. Ту, которая прямо вот здесь живёт, у меня под сердцем. Может и не только у меня, есть то фантомное чувство вины, которой как будто реально и нет, и будто бы нет повода чувствовать её, эту боль. А она – есть! Особенно когда стоишь пред могилами родителей и уже ничего нельзя ни изменить, ни отменить. Нельзя извиниться за что-то из прошлой жизни, за какие-то свои слова и поступки, за те, что сделал, или наоборот – не сделал, а должен был.
Всё! Это с тобой навсегда. Будешь там извиняться… если встретитесь. А сейчас это придётся нести в своей душе до гробовой доски.
Первой у меня ушла мама. Лет тридцать с лишним она болела, бедняжка. Врачи не понимали эту болезнь – полиартрит, и лечили её, как могли: кололи иглами, оперировали много раз, отправляли в другие клиники, где тоже лечили: ножами резали её тело. Только вылечить так и не смогли.
И в последние пять лет жизни она не выходила из своей квартиры – не могла. Всё, что ей было необходимо для жизни, приносил я – её единственный сын. А вся её близкая родня, сёстры и братья, уже поумирали к этому времени, и она была, я думаю теперь, очень-очень одинока. Только тогда я этого недопонимал, видно глуповат был и был занят, в основном, своей жизнью. Появлялся я у неё три-четыре раза в неделю, забегал, расспрашивал о потребностях, убегал в соседние магазины, возвращался, оставлял купленное, и уезжал. Уезжал в другой город, в свою жизнь, в свои проблемы и радости, к своим детям и женщинам.
Уезжал, хотя она иногда просила меня: останься, блинов испеку, окрошку сделаю… а я, болван, не понимал, о чём это она. Я, гад такой, не слышал подтекста. Мне тогда даже и в голову не приходило, что человек, кроме еды, нуждается ещё и в общении с тем, кто ему дорог. И вот, опоздал! Понимание приходит с годами. И возможности уходят с годами. Навсегда.
… И сидела она в своём одиночестве, в своих четырёх стенах, наедине с телевизором и своими мыслями. Я, конечно, бывал у неё в каждый праздник, появлялся на часок-два, и даже иногда привозил своих пацанов – что-то всё-таки, значит, чувствовал. Но эти визиты – это лишь эпизоды, лишь краткие искры. И каждый раз, когда я один или с сыновьями уходил, она добиралась с трудом до двери, провожала нас взглядом, как будто прощаясь, и в этом взгляде её никогда не было укора или жалобы… Спасибо тебе, мама!
Она долго, половину своей жизни, спорила со смертью и боролась за жизнь. И вот, подошло время ухода. Я заметил это примерно за полгода –  появились новые и неоспоримые признаки. Страшно это видеть: умирание родного человека, но судьбой нам суждено это. Возможно, для того, чтобы понять цену жизни и цену наших возможностей! Тех которые были, и тех, которые могут ещё быть. Правильно сказал какой-то мудрец: цену жизни спроси у мёртвых.
А я добавлю к этому: а цену смерти спроси у счастливых…
Она умерла в районной больнице, ночью. Я уже предчувствовал это. Вечером привёз к ней в палату старшего сына как бы попроведать… но, в действительности – попрощаться.
Затем поехал к последней родственнице из её поколения, к той, с кем она росла когда-то в своём совхозе. Приехал к ней с простой просьбой: посидеть возле её постели – проводить её. Сам я не мог там быть, ведь палата – для тяжёлых, и лежат в ней четыре женщины, которые не ходят. Как мне там быть? Она согласилась, эта её двоюродная сестра, и я привёз её. Лишь утром я узнал, что та, о которой моя мама всегда говорила как о добром и дорогом друге, встала и ушла домой спать, вскоре после моего отъезда…
Не помогло и то, что перед самым своим отъездом поздним вечером я подошёл к медсестре отделения и попросил дотянуть маму до рассвета. За это я обещал ей деньги. Но мне сказали после, что эта тварь ночами всегда спит в ординаторской, и часто не одна – разве ж здесь до больных надоед...
Я приехал в больницу к семи утра со свежей ухой из дорогой рыбы. Но когда ехал туда, то уже знал, чувствовал, что уху есть будет некому. Поднимаюсь со страхом по замусоренной лестнице на второй этаж районной больницы, а там, на лестничной площадке, где было отведённое место для курения, где разрешалось курить больным, рядом с заплёванной урной я вдруг вижу носилки, накрытые простынёй, знакомой простынёй...
Мир качнулся под ногами!
Спасибо родне – помогли мне во всём! Всё сделали так, как надо. Похоронили маму, потом отвели девять дней… и я стал приглядываться к отцу.
Он всегда был довольно суровый мужик, без сантиментов и иллюзий. И разошлись они с мамой давным-давно, едва дотянув меня до окончания школы. Я хорошо помню их скандалы и ругань из-за его пьянок, помню, как она говорила о нём, и он отвечал ей тем же. Мягко говоря, не любили они друг друга. Но тут, с этими скорбными хлопотами, он меня удивил: всё время был рядом со мной и с ней. И в последнюю ночь, возле гроба мамы, сидели до утра мы втроём: он, мой старший сын Денис и я. Так было…
А тут вдруг он улёгся. Вскоре после «девятин». Лежит на своей койке, смотрит в потолок или в стену и молчит. Неделю лежит и молчит, две…
Я его спрашиваю: болит что? А он серым, бесцветным и чуть слышным голосом – «нет», а сам смотрит в стену.
Уговорил я его одеться и поехать со мной на машине. Поехали. Повозил я его по местам его детства и юности, поговорили. Вернее, я говорил, а он односложно так: «угу», или «нет». Но, однако, пошёл он на поправку. Как будто. Стал есть, заниматься хозяйственными делами…
Всё, думаю, миновало. Ан, нет, не миновало…
Через полгода выясняется – болеет. И это серьёзно. Это не лечится. Понимаю, уходит мой папа, угасает огонёк жизни в нём. Приезжаю к нему каждый день, запоминаю дни, часы, что мы вместе. В каждый праздник навещаю, а он даже свой любимый продукт – водку, потреблять перестал!
В 1945 году он в войне с японцами участвовал. Был минёром на минном тральщике и у него награды тех лет были. Значит, воевал, как положено. И потому в праздник Победы я всегда приходил к нему.
И в этот, последний его праздник Победы, тоже пришёл.
Пешком, как положено. А он совсем один. Та, которая жила с ним последние двадцать лет, уехала к своей родне. Она всегда была недалёкого ума, но я всё же не думал, что настолько. Да, Бог ей судья – она уже тоже там.
Иду в соседний магазин, покупаю всё, что положено, накрываем с ним стол. А я-то понимаю: отвальную празднуем. Или как это называется у морячков? Говорю тост и выпиваем. Раз, другой – а ему не в радость и не в удовольствие. Вижу и понимаю – последний праздник его проходит. И он понимает. Он так и не повеселел в тот раз… А когда я уходил домой, он, как будто прощаясь навсегда, впервые за всю жизнь сказал такую вещь:
- Спасибо тебе, Витя! За всё… - и голос его сел.
Вскоре пришлось мне впервые увидеть и сам акт завершения жизни.
В этот день какое-то беспокойство с раннего утра одолевало меня. Зудит и зудит… и я решил навестить отца.
Приезжаю, вхожу в дом и чувствую - она уже здесь, костлявая, рядом! Отец лежит на своей кровати с закрытыми глазами, дышит тяжко с хрипом, мучительно, но в сознании. Как только я вошёл, он приоткрыл один глаз – сил оставалось только на это. Да ещё, видно, на то, чтобы заставлять себя дышать. Я сразу понимаю: меня ждал и муки терпел, и дышать себя заставлял. Беру его за руку… а она уже и не тёплая! Очень хочу его как-то ободрить, поддержать… а как в такой момент ободрить атеиста? Ведь он, папа мой, не верил ни в Бога, ни в загробный мир. Но всё же я говорю:
- Не бойся, папа, тебя там встретят… всё будет нормально…
Говорю и верю: да – встретят, да – утешат. А у него выкатилась одна маленькая слёзка из глаза, смотрящего на меня…
Потом глаз закрылся, и папа перестал дышать…
Похоронили, как и положено. И один мой друг сказал тогда:
- Всё! Следующие мы…
И вот пронеслось ещё несколько промежуточных станций моей жизни, и вернулось мне то, что когда-то недодал я маме. Это грызёт меня день и ночь, хотя есть еда и тепло, хотя есть много тех, кому сейчас намного хуже. Только это не утешает и не помогает.
Слава Богу, что ко всякой боли можно привыкнуть. И к этой, возможно, тоже…



ТОТ ДИВНЫЙ СТРАШНЫЙ СОН

И в этот раз был будто бы сон! Но такой явственный и свирепый, такой жестокий и реальный, каким не бывает даже и сама действительность! После него, поднявшись посереди ночи, на 33-м году жизни (более 20-ти лет назад), я реально и остро страдал от тех страшных переживаний. В тот раз меня колотил озноб, а тело было измученным и изжёванным, влажным от пота. Острота тех, пережитых только что событий, была такова, словно эта жуткая действительность была многократно реальней нашей!
Было ли то переживанием аватара, или это нечто иное, я не знаю…
Но было так…
     - Серое, почти чёрное, небо, которое, кажется, никогда не знало звёзд. Я стою совершенно один и у меня есть такое чувство, и даже уверенность, что здесь, в этом мире, всегда так. Это не ночь вовсе, как может показаться. Это – такой особенный сумеречный мир, мир, который существует где-то совсем рядом с нашим. Он такой же настоящий, как и наш, только он – параллельный. Как сюда попал и зачем я здесь – мне непонятно, но есть для этого какая-то причина, и я стою, осматриваюсь.
     Знакомый пейзаж. Это очень похоже на те места, где я родился тридцать три года назад. Так и есть: в отдалении лысые, покатые холмы, переходящие в горы, такие же лысые и неприветливые, а под ними изгиб широкой реки, отблескивающий в призрачном свете небес. Холмы, горы и река совершенно такие же, как и в нашем мире, а на этих холмах, и на том же месте - небольшой посёлок. Он очень похож на тот, который в нашем мире назывался сладко и не правильно – Сахарный. Посёлок такой же, как и у нас, два десятка убогих бараков двух- и одноэтажных, но он иной: здесь совсем нет частных домов. Одни бараки. И ни в одном окне посёлка, почему-то, нет света. То ли там давно не живут, то ли что-то случилось и живых там не осталось. От всего этого веет тоской, безнадежностью, и мне становится страшно. Я начинаю понимать, что то место, где я сейчас нахожусь, не Земля, вернее не совсем Земля, а какая-то её отдалённая неудачная копия, может, это один из возможных вариантов развития нашей планеты?..
       Жутковатая картинка в серых тонах оживляется: в большом доме, стоящем особняком, ярко освещёны высокие окна. Дом этот – дворец, на фоне окружающего его убожества. Он – вне посёлка, и место занял лучшее - на берегу реки, там, где у нас, в нашем мире, пристань. Смотрю на это издалека, от изгиба реки, на берегу которой и стою. В чёрной, водной глади чётко отражаются яркие огни и силуэт дворца. А я вдруг понимаю, что мне нужно идти туда, в сторону тех тёмных, убогих домов, только пока не знаю - зачем. Там я должен буду сделать что-то такое, что изменит жизнь мою, и может быть чью-то ещё. И это важнее всего остального, что было в моей бессмысленной жизни. Подчиняясь этому приказу, иду в сторону посёлка по берегу свинцовой реки, вдоль широкой излучины, увязая ногами в иле и песке.
     Воздух неподвижен и спёрт, как в могиле. Он – густой и больше похож на воду, потому и в лёгкие вливается с трудом. Ещё труднее его оттуда вытолкнуть. Чем дальше иду по берегу, тем глубже проваливаются ноги и каждый шаг - то по щиколотку, а то и по колено. Но вот, наконец, пришёл: передо мной высокий щелястый забор из старых, не струганных досок. Мне даже показалось, что дальше, к посёлку – не пройти: кому-то не хочется пускать туда посторонних. А там за забором, в каменном дворце – свет и вечный праздник. Там - хозяева жизни. Там нет места таким, как я. Да и я не сюда шёл, мне, зачем-то, надо в тот тёмный, жуткий посёлок. Обхожу стороной огороженную территорию и иду вдоль забора в поисках прохода к посёлку. Наконец нахожу узкую дыру в заборе и, с трудом, обдираясь о колючки и щепки, пролажу в неё.
      Теперь я, скользя и спотыкаясь, тяжело иду вверх, сквозь сетку мелкого дождя. Передо мной горбатая дорога, мощёная булыжниками, осклизлыми и поблёскивающими своими спинами в тусклом, мертвенном, разлитом вокруг, свете. Что за свет, откуда он – непонятно. Кажется, будто светятся красновато-серым сами небеса. Воздух, всё гуще и дышать становится всё труднее, только я иду всё выше и выше. И вот я уже не могу удерживать своё тело вертикально. Или склон такой крутой, или я так ослаб? Я – задыхаюсь, теряю силы и оттого склоняюсь вперёд и вниз всё сильнее. Мне кажется, что на мне лежит огромный груз. Но, уже и согнувшись, и опираясь мокрыми, в глине, руками в осклизлые булыжники, которыми выложена дорога, я всё ещё иду, или уже ползу, скользя взглядом по влажной брусчатке. Силы кончаются.
      Но я всё-таки дошёл. Передо мной барак: длинный, двухэтажный - чёрные окна. Часть окон разбита, однако понимаю: здесь, внутри, живут люди. Просто они забыли - кто они. Они забыли важное, что они – люди. Они давно не знают электричества – у них свечи. Они многое чего не знают или когда-то забыли. Тусклый свет их свечей виднеется сквозь грязные, никогда не мытые окна. Кругом запустение, мусор и грязь. И безнадёжность, как покрывало, как и это странное небо, накрыла всё вокруг.
      Захожу в барак через единственный вход и поднимаюсь сразу на второй этаж. Длинный, через весь барак коридор, от стены до стены, а концы коридора упираются в проёмы окон. Пусто. Десятки дверей – все закрыты, но из-за них слышны голоса. О чём они там говорят? Где-то ругаются, где-то спорят, где-то спят – везде живут. Зачем я здесь? Ведь зачем-то я сюда шёл? Я – не знаю. Стою, думаю – нет, не могу вспомнить. Что-то очень важное выпало из головы. Что?? Я выхожу из барака.
      Стою возле стены никому не нужный, одинокий и несчастный. С неба моросит мелкий, тёплый дождь, а за тучами полыхает невидимая луна. Или это не луна. Какая-то она странная, эта луна - не земная. Из-за неё тучи светятся красноватым светом. А может здесь солнце такое?..
      Далеко внизу, в призрачном сумраке - река, отсвечивающая своей чешуёй. Одиночество, безнадежность и дождь обнимают меня. И горечь переполнила душу. Ей, душе моей, больно и я теперь точно знаю, где она прячется, моя душа. Она посередине груди, там, сразу под сросшимися рёбрами, от ключиц до подвздошной впадины – там теперь и щемит. А кругом мир – чуждый и неприветливый. И всё – не так! Не так!
       Я возвращаюсь в барак. Опять поднимаюсь по старой, выщербленной лестнице на второй этаж, и иду к окну в конце коридора. Стою и смотрю: передо мной склон, круто спускающийся вниз, где в призрачном сумраке – широкая, тёмная речная долина. За серебрящейся рекой темнеют кусты, деревья, и опять река. А за рекой - горы, такие же лысые и унылые, как и те, на которых этот посёлок и я. Правее чудятся мне развалины другого посёлка, того в котором я когда-то, давным-давно, родился и вырос. В этом странном мире он почему-то не выжил.
      Всё, пора – решаю я. Отворяю створки окна, в которых нет стёкол, и встаю на подоконник. Стою недолго – сомнения исчезли. Да, пора! Прыгаю изо всех сил, отталкиваясь ногами от подоконника и широко раскидывая руки. Сзади кто-то кричит, но я не оглядываюсь – мне уже не до того. Я стремительно падаю вниз, в глубину и, вдруг… остро ощущаю, что мне хочется дотянуть до реки! Свидание со смертью нужно отложить. Вытягиваюсь, изо всех сил, выгибаю грудь, опираюсь на руки и… начинаю планировать. Тут же, вдруг понимаю, что я могу не только задержать падение или изменить его траекторию, но смогу и вверх.
Пробую: прогибаюсь сильнее в груди, вытягиваю вперёд и вверх руки, сильно напрягаю живот и грудь… и получилось! Изнутри, там, где пластина разделяет грудь и живот, возникает подъёмная сила. Я весь напрягаюсь до кончиков пальцев широко разведённых рук и – лечу! Лечу по крутой вверх, воздух рычит вокруг, а радость вскипает и переполняет меня. Всё поёт внутри от счастья: я могу летать. Я летаю, летаю…  И буду всегда летать!
      Пора назад, к тем, кто в бараках. Я сегодня научу их летать, научу их быть счастливыми. Я покажу им, как можно жить и ничего не бояться. Вот, оказывается, для чего я здесь! Всё, возвращаюсь. Легко разворачиваюсь под облаками, снижаюсь и влетаю в то же окно, из которого совсем недавно я прыгал, переполненный недоумением, горечью и отчаянием.
      Влетаю слишком быстро - там, в коридоре, народ. Они ждут меня, о чём-то оживлённо говорят, спорят, жестикулируют, показывают на меня пальцами. С разгона пробегаю несколько шагов по коридору, сталкиваясь с ними плечами, и останавливаюсь. Я говорю им, что я такой же, как и они, и, что сегодня я понял, как можно жить без страха и как научиться летать…
У меня не хватает слов, чтобы рассказать им, как это прекрасно. «Попробуйте, и у вас получится» - говорил я им. Но они только смеялись, качали головами, и никто не захотел.
       А я, желая подбодрить их своим примером, побежал к окну и рыбкой выпрыгнул наружу. Сначала я опять быстро падал вниз, и даже испугался, что не получится у меня полететь, но, раскинул руки в стороны, сильно напрягся и – полетел. Почти сразу ко мне приходит понимание, что теперь уже можно не напрягаться – полёт стал для меня таким же естественным, как дыхание или сердцебиение. Я – совершенно счастлив! Я летал для них, как птица: легко и радостно, а они смотрели раскрыв рты, но глаза их были, как у кукол - мертвы.
      Я летал и летал, а мелкий дождь ласково облизывал меня. Когда я вернулся в барак, в то же окно, они уже разошлись по своим комнатушкам. И я понял, как велик их страх. Страх – их господин. И тогда, в отчаянии, я закричал: «Я могу научить вас летать - вы станете свободными…» Но никто не вышел из сотен дверей, зато загрохотали тяжёлые сапоги на лестнице, и в коридор вбежали солдаты. Они бежали ко мне… они хотели меня схватить. За что? – промелькнула мысль. Я повернулся и побежал в сторону окна, а они мчались следом, тяжело дыша и топая тяжёлыми сапогами, подбитыми железом.
       Я добежал, успел. Прыгнул и полетел сразу легко и свободно, а сзади звучали крики, полные страха, изумления и злобы. Я прокричал им, в отчаянии: «Люди! Почему вы так ненавидите?!»
      Я летел по тёмному небу, а мне некуда было лететь! Меня никто не ждал - я был не нужен здесь никому. И тут я заметил, как из-за туч вынырнул небольшой вертолёт. Он шёл, рыча в мою сторону, и я сначала думал, что это случайность. Но он включил прожектор и стал им обшаривать пространство, желая отыскать меня. И тогда я, сколько было сил, помчался прочь от него. Я попытался скрыться за сопками. Однако, луч прожектора поймал меня и осветил. И тут же я услышал басовитый треск крупнокалиберного пулемёта. Всё! – понял я, и почувствовал, как моё тело сотрясают и рвут раскалённые пули, а внутри у меня разгорается страшный огонь…
      … Я стоял на полу того же грязного барачного коридора, только не ощущал под собой ног. Их, как будто не было, или вес мой сильно уменьшился. Я даже поглядел вниз, туда, где должны были находиться ноги, но там, ничего не было. Вернее: подо мной, на грязном затоптанном и заплёванном полу, лежала маленькая кучка то ли трубок, то ли косточек тонких и обугленных, и клочков чего-то, что ещё дымилось и тлело. Что это? Что же это?? И вдруг я понял: это – я!
Это всё, что осталось от меня! И в душе у меня стало так горько и обидно, так защемило в груди, что я заплакал безутешно и горестно, как ребёнок. Всё – кончено! И ничего уже, никогда не будет у меня. Ни полётов, ни того счастья. Ничего. Всё было зря. Ничему я их не научил, и никому не смог помочь. И ещё мучил меня вопрос: почему всё так?...   
      С этим открываю глаза – темнота. Ночь. В горле горький и болезненный тугой ком – наверное, от рыданий. Тишина, мама спит – значит, я не шумел. Поднимаюсь со старенького дивана и выхожу на кухню, чтобы записать этот удивительный «сон», который страшнее и горше всякой яви…
      Мне – тридцать три. Я недавно потерял семью, работу, квартиру – всё в течение одного лета 1985 года.  Теперь живу у мамы, в её однокомнатной квартире. Так сложилось. И не везде, и не всегда я виноват. Видимо, где-то, на каком-то перекрёстке, я не туда свернул, сделал что-то не то, и не тому или не той руку подал. А в последнее время я много думаю о смерти. И вот, похоже, она пожаловала ко мне в гости. Пока во сне.
      Сижу на кухне, записываю свой сон и не могу отделаться от ощущения: слишком всё реально, чтобы это было сном. Я был где-то только что, и там ещё хуже, чем здесь. Там вообще – страшенная безнадёга и мрак. О чём же этот жуткий сон? К ведьме надо – думаю, пусть разгадает этот сон: что предвещает он. Хотя мне уже и сейчас кое-что ясно. Я понял, что мне показали цену и смысл жизни, той единственной и неповторимой, подаренной нам Создателем. И ещё – мне дали надежду…


ПРЕДЛОЖЕНИЕ НОВОГО ПУТИ

Я иду по древней долине, лежащей между пологими безлесыми горами. Они словно велюровые: жёлто-зеленовато-бурые от растущей на них травы. Где-то недалеко справа пойма некогда большой реки, ныне сплошь заросшая красно-бардовой травой. Эта трава здесь теперь повсюду. Она любит воду, как и я, она любит тепло и свет, как и я, и там где воды достаточно, трава эта высока и сочна, и растёт густо и дружно. Вот бы люди так жили, вот было бы славно и хорошо! – думается мне. Но так у нас не бывает. У нас, если есть что-то чего много и чего хватит на всех, то это тут же заберёт кто-то самый сильный и наглый, или самый жадный и бесстыжий, или крайне подлый и безжалостный. Почему так?
Почему! Ради того, чтобы безнаказанно унижать другого, многие здесь готовы убивать? Почему! Из-за бумажек, называемых деньгами, из-за возможности их отнимать у других, убивают и близких и дальних, и взрослых, и стариков, и детей?
Может это здесь на генном уровне?
Может, мы безнадежно больны и фатально неисправимы?
А как же тогда Божий Замысел? Не мог же Он ошибиться? Или мог?
Вопросы в моей голове, как пчёлы в улье, гудят и гудят не смолкая. А в последнее время эти пчёлы рвутся наружу – тесно им там. Когда просыпаюсь утрами в своей постели, они жужжат и звенят в правом ухе – видно решили, что здесь и будет им выход. А может, это звонит чей-то телефон и кто-то настойчиво каждый день вызывает меня для какой-то очень важной беседы? Кто он? И что хочет сказать… я не знаю… и не знаю, как снять эту трубку, чтобы спросить его: что он такого важного хочет мне сказать, что его так беспокоит, что он начинает звонить с самого раннего утра и зуммер этот не замолкает весь день? Ты прости меня, неизвестный, но я не знаю, как снять трубку, чтобы тебя услышать…
А вокруг меня красная, даже багряная трава, сочная, крепкая, похожая на кустарник – я её раньше здесь не видел, во времена своей юности и взросления. Никто такую траву не видел в наших краях. Что-то изменилось… но что? И что это нам принесёт? А я чувствую: что-то приближается, и оно – огромное, непонятное пока, загадочное… или не столь уж и загадочное для тех, кто умеет думать, понимать и слышать.
Может быть, и Вы заметили это новое: сейсмоактивность нашей планеты возрастает с каждым годом больше и больше(!) – чей это знак? Кто мог его нам послать, и в чьих это силах?
Вихри, ураганы и смерчи с каждым годом, всё страшнее и страшнее! И они из тёплых широт планеты уже перебрались в те края, где их никогда раньше не бывало! Теперь и у нас ураганы ломают взрослые, здоровые деревья. Кто же мог послать нам это предупреждение?
Льды на полюсах – кондиционер нашей «Третьей планеты», тают, и скорость этого таяния всё ускоряется! А ведь ЭТО вскоре принесёт громадные изменения в климате всей планеты, в очертаниях границ всех её материков, в затопление многих обжитых территорий. Что, в свою очередь, принесёт новые изменения в жизнь всего населения планеты. В установление нового и, скорее всего, недружественного нам климата с засухами, ураганами и наводнениями. А значит: привычные пищевые культуры, выращиваемые традиционно, перестанут быть основой пропитания населения! И что дальше… Вы понимаете?
А дальше, человечество, с его привычками и наклонностями, начнёт воевать! Уже не за право купаться в роскоши и командовать всеми, как сейчас это делают некоторые, считающие себя избранными, народы. Начнут воевать за элементарную возможность выжить! И войны эти будут страшны и безжалостны. Сильные уничтожат слабых и примутся друг за друга. И очень скоро, судя по всему, мир человека сложится, как карточный домик…
Никто уже не спасёт вас и ваших детей! И время это близко, оно возле нашего порога… если мы не предпримем решительных мер.
* * *
А я всё иду по знакомой долине, и чем дальше от поймы реки, тем меньше этой удивительной травы – посланницы-багряницы. Здесь, вдали от поймы, уже вполне знакомая растительность: клинья зелёной и жёлтой травы перемежаются меж собой, а между ними проскакивают то тут, то там, вкрапления кустов с фиолетовыми блестящими листьями. На них и ягода бывает, и тоже ярко фиолетовая – говорят, очень лечебная. От чего, от каких болезней – это я не знаю. Мне это не очень интересно, может быть, потому что сам я почти никогда не болел, и теперь воспринимаю мир трав только как декорацию: глазами… обонянием… и глаза мои видят красоту. Даже теперь, когда в моей жизни нет никаких поводов для радости, а это так часто бывает в последнее время. Возможность видеть красоту живой планеты, наполняет меня радостью и спасает от ощущений горечи, депрессии и одиночества.
Что же надвигается на наш мир? Я думаю и думаю об этом… и чем больше думаю, тем яснее передо мной стоит ответ: мы должны измениться! И это надо сделать как можно быстрее!
Отчего так сложилось? Все хотят любить и все хотят быть любимыми! Так ведь? Это – несомненно! Так почему же все или почти все, несут в себе зёрна нелюбви и даже ненависти к этому миру, к тем, кто ходит рядом с ними по тем же дорожкам и в те же двери?! И это так! А иначе история планеты была бы совсем другой. Отчего так!? Трудный вопрос и ответ на него непрост. Может быть, дело в том, что мы все переполнены эгоизмом?
* * *
Всё чётче в этой «картинке мира» просматривается: мы не оправдали Его надежд! Мы – плохие дети Бога! И нам посылают «чёрную метку»…
Оглянитесь и Вы, присмотритесь – что происходит вокруг!
Неужели же те «ценности» ради которых Вы живёте и творите свои дела, стоют жизни вашей и жизни ваших детей и внуков?! Ведь то, что происходит вокруг, это не шутки Бога – это Его последнее предупреждение!
Придёт день, когда станет просто поздно… поздно молить и каяться, поздно обещать и клясться. Тогда уже никто для нас, и ничего изменить не сможет! Ваши слёзы и слёзы ваших детей уже никого не тронут… а мир наш рухнет!!!
Надо! Надо меняться, пока что-то ещё можно изменить в этом мире, в его судьбе… в нашей судьбе! Надо меняться и каждому из нас, и всему нашему обществу!

ВСЕМ ИЗВЕСТНЫЕ ФАКТЫ…
НО С ДРУГОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Не знаю, как на вашей планете, а у нас общественное сознание страдает сразу всеми формами психических расстройств и это настолько явно, что не требует каких то особых доказательств. Почему так происходит? Может, мы от рождения такие, а может, это происходит оттого, что ТАК надо кому-то, каким-то очень важным и влиятельным «игрокам» на нашей планете? Подумайте только, как это удобно, игроку за столом, иметь всегда под рукой один-два козыря «в рукаве», о которых тебе хорошо известно, а им, твоим противникам – нет! И он, тот шулер, достаёт те карты тогда, когда ему удобно. В нашем случае, мало того, что он всегда сам сдаёт, и сдаёт так, как хочет, но ещё и имеет «в резерве» свой козырь! Вот, в таких условиях с нами ведут игру, и мы в ней, конечно же, не имеем никаких шансов на выигрыш.
Кто он, этот игрок? Это те господа, что сумели договориться во имя идеи – управлять миром, попирая его.
Если смотреть на наш мир с этой точки зрения, то становится понятным, почему это нездоровое состояние постоянно поддерживается в обществе? Ведь это даёт такие прекрасные возможности и поводы отвлечь внимание людей от трудностей существования и связанным с этим вопросами: «кто виноват и что делать»? Это позволяет им моментально и безотказно переводить внимание подконтрольных масс на чудовищные события «случающиеся» вокруг: убийства, изнасилования, катастрофы, то там, то здесь, на чёрные дела организованной преступности или на некие иные страшные дела в своих и других странах! Это так хорошо отвлекает внимание «электората» от истинно важных для него вопросов: почему так несправедливо и подло устроен мир?
Или: почему, к примеру, миллиардеры становятся всё богаче, а работающие на них – всё беднее? Почему кризис – только для бедных, а богатые всё богатеют? Этих вопросов много… а где же ответы?
Все эти «шоу» жизненно важны для тех, кто нам морочит мозги – отвлечь наше внимание от насущных дел и переключить его на любые другие яркие, броские и удивительные дела…
И мы стоим, как стадо пингвинов и смотрим, как фокусник машет перед нашими клювами факелом. Смотрим, и не можем отвести взгляд… Мы – не просто пингвины, мы – рабочий скот для них… Обижайся, не обижайся – так мы себя ведём, и позволяем им делать это с собой, потому они так о нас и думают.
При таких условиях, когда массы тупы и покорны, когда они послушны, как скот, так просто и удобно делать всё, что нужно им, нашим хозяевам-факирам, главная начинка которых: гордыня и жадность!
Главный принцип любого факира – отвлечь внимание охмуряемого. Можно, например, вбросить через средства массовой дезинформации что-то об инопланетянах, или о приближающемся астероиде, или раздуть скандал с участием неких «первых» лиц. А под прикрытием этих «сенсаций» можно очень многое организовать: поднять цены на топливо, которые к этому времени уже пятикратно превышают его справедливую себестоимость, или поднять цены на продовольствие, хотя никакой реальной нужды в этом нет, или организовать экстренные и не очень популярные акции «скорой помощи»!
Можно, например, провести маленькую победоносную войну у всех на глазах, чтобы все понимали – «кто тут хозяин». Или организовать молниеносную десантную операцию со своих кораблей на территорию небольшой суверенной страны! И здесь не столь важен повод, как важен шумный и наглядный результат! Проглотят и переварят, хоть и понимать будут, что нарушены все нормы международного права.
Их множество, таких примеров – наглого хамского манипулирования сознанием общества и беззастенчивого попирания Закона государствами, находящимися в услужении у мировой закулисы, и считающими себя «смотрЯщими на нашей планете».
И, наблюдая все эти безобразия, только глупый не догадывается, что миром управляют отнюдь не дяди с экранов из, всем известных совместных международных организаций… а совсе-ем другие люди из совсе-ем другого места…
Когда-то мне открылась простая истина: всё не так, как кажется!
А Вам так ещё не кажется? Присмотритесь повнимательнее…
Вернёмся к нашему больному… и что же мы видим? А видим мы: хорошо организованный хаос! Значит, это кому-то надо! Так? Так!
Маленькие, забытые Богом, страны поставляют во все остальные страны мира наркоту… и чувствуют себя прекрасно. Как так?
А вот – так! Значит, это кому-то надо!
Зато в центре огромного культурного материка-анклава, где население чуть ни поголовно высоко-образованное и крайне культурное, можно сбацать бомбардировочку мирных городов и полное подавление некой, вполне цивилизованной страны, которая, из-за преувеличенного представления о международной законности, решила, что она настолько суверенна, что способна сама решать все свои проблемы! И эти «бомбардировочные процедуры» совершенно не коснулись соседнего карликового государства, где местная шпана организовала ужасающий любого нормального человека бизнес: они на поток поставили похищение и разборку на органы людей!!! Чтобы продавать!
А правозащита почему-то молчит! Как так?
А вот – так! Значит, это кому-то надо!
Напомню: на том же самом материке-анклаве, несколько десятков лет назад, один крутой парень затеял большую бузу. Подговорил другого такого же отморозка из соседней страны, и вдвоём они напали на весь мир – подмять его решили!
Они налево кинулись и всех там погрызли! И направо пошли и там почти всех покрошили, приготовились последних независимых от них сожрать. И на севере, и на юге все под них легли! И даже помогать стали. Таким крутым – тот парняга всем казался!
А вот под боком у него, в самом центре того анклава, была оч-чень аппетитная страна-кубышка, в которой ВСЯ верхушка нашего мира хранила свои «непосильным трудом заработанные» деньги!
И ведь это было так легко, безопасно и близко!!! ЗА ОДИН ДЕНЬ, РАЗ – и всё: было ваше, стало наше! Но нет, туда, тот лихой парень не пошёл. А почему? Догадываетесь?!
Правильно! Значит, это кому-то надо! Или, наоборот – не надо!
Так кому же? А, наверное, это надо тем, кто в те времена этим цепным псом и рулил, тем, кто и сейчас рулит новыми крутыми парнями! Успе-ешно так рулит и ими, и всем этим «организованным хаосом»!
А вы как думаете?.. Не забыли ещё:
- всё не так, как кажется!

МИРОВОЙ МОНСТР

Назовём его – Мировой монстр. Кто-то говорит о нём – «мировое правительство», кто-то – мировая «закулиса»… кто – как, но суть одна: это безжалостное чудовище о двенадцати головах, переполненных гордыней, жадностью… и страхом! Страхом за сохранение и нерушимость устоев, которые оно создавало веками на нашей планете, страхом за сохранение своего положения, которое отнюдь не гарантированно. Они ведь понимают: если народам станут совершенно ясны причины их трудностей и корни их зол, то народы эти запросто сметут своего врага! Слишком несопоставимы силы: миллиарды здесь – и какие-то тысячи там!
Но есть одно слово – ЕСЛИ. Это слово – то малое, что отделяет наш мир от возможности жить в справедливости, жить так, как должен жить Человек! Если мы сможем осознать реальность ситуации, если мы захотим всё изменить и сможем научиться понимать друг друга, тогда – всё! Ничто их не спасёт. И они – те головы чудовища, тоже это понимают и сделают всё, чтобы не допустить прихода новых времён. ВСЁ! Без исключения!

* * *
А теперь давайте поглядим, что тут рядом, происходит, прямо за вашим окном. Хочу напомнить вам о некоторых эпизодах, о части из которых вы знали, а о других, может быть, и не слышали, но все они вполне знаковые и открывающие настоящее положение дел на нашей прекрасной и несчастной «Третьей» планете.
О маньяках что-нибудь слыхали?
Скорее всего слыхали, но если даже призабыли, то советую в «паутине» набрать слово «МАНЬЯК» - вам там вывалят такую гору! – будьте уверены. Гора эта будет отвратительна и мерзка, но это есть! Оно рядом с нами. И с этим надо что-то делать!
Вы только посмотрите, что они творят:
ДЕТЕЙ! насилуют и убивают десятками! Себе подобных убивают из желания развлечься или для того, чтобы их сожрать! Убивают по всякому поводу и без повода, убивают просто, заходя с оружием в школу, или изощрённо долго и мучительно, затащив жертву в своё логово! Убивают поштучно и десятками!
РАЗВЕ ЭТО ЛЮДИ?! – это не риторический вопрос.
А они есть и они действуют! А с ними нянчатся правозащитники и политики, им создают особые условия (за наш счёт, за счёт налогоплательщиков, между прочим), их лечат и хорошо кормят, развлекают в камерах Интернетом и телевизором, лелеют как заслуженных ветеранов. Потом, иногда выпускают… а они опять! Насилуют и убивают, насилуют и убивают… детей!
Значит, это кому-то надо! Вдумайтесь!
Значит – это тоже фактор фокусника: вот он есть, пальчик, а вот его нет!
Что же делать с этими маньяками и с нашими «факирами»?
Понимаю отлично, что мне не простится! Знаю, что делают за подобные заявления-посягательства на устои этого мира! Их много – нераскрытых убийств и пропавших без вести. Но всё-таки спрашиваю вас: могут ли они, те о ком говорю, называться ЛЮДЬМИ?! Есть ли такое право у них?
Они не имеют права называться ЧЕЛОВЕКОМ! Так считаю я.
А общество имеет право и, более того, оно обязано очищаться!
Я и о тех уродах-маньяках, и о «факирах», кто эту систему создал и использует. Полагаю, рассматривать их всех надо не как людей, и даже не как зверей – нечего животных обижать и напраслину на них возводить. Существа эти не могут быть классифицированы, как «человек разумный»! И относиться к ним нужно так, как они того и заслуживают!
Это правильно, это целесообразно, это справедливо!


ПРАВИЛА ЖИЗНИ,
НАПИСАННЫЕ МНОЙ, ДЛЯ СВОИХ СЫНОВЕЙ,
ИСХОДЯ ИЗ ПРОЖИТОГО И СОБРАННОГО ОПЫТА.

ПРАВИЛА ЖИЗНИ - 1

ВОЗЛЮБИ БОГА И ВОЗЛЮБИ БЛИЖНЕГО.

Вот и вся главная премудрость нашей жизни.
Исполняя эти простые правила,
ты не нарушишь ни одной из заповедей
ХРИСТА, принёсшего на Землю нам Религию Любви.
………………………………………………………………………………… 

ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 2

НАШ МИР – ЭТО МЕСТО, ГДЕ ЗЁРНА ОТДЕЛЯТ ОТ ПЛЕВЕЛ.
ОН ДЛЯ ЭТОГО И СОЗДАН, И ИМЯ ЕГО – ЧИСТИЛИЩЕ!

ЗАДУМАЙТЕСЬ:
Если Мир наш – чистилище, если мы правы в своей догадке, что мир – это всего лишь, приспособление для достижения некой чистоты отбираемого материала – а это наши Души. Следовательно, здесь должны здесь быть и сопутствующие механизмы для осуществления этого отсева, т.е. отделения зёрен от плевел (шелухи). Крестьяне и фермеры меня уже поняли.
Говорю я о неких ситах, через которые пропускается перерабатываемый материал. Сита, в нашем чистилище, давно придуманы и используются с большой эффективностью, вот они:
- ЖАДНОСТЬ
- ГОРДЫНЯ
- ЭГОИЗМ
- НЕНАВИСТЬ И ЗЛОБА
(А всё вместе это называется – ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ!)
Эти, предлагаемые возможности (в качестве некоего «свободного выбора», а если быть точным – провокации), всегда находят отклик в больных Душах, и тем заставляют их обнаружиться-проявиться!
Имя Главного Специалиста по отсеву, надеюсь, вам сообщать не надо…
ВОТ И ВЕСЬ МЕХАНИЗМ, который нельзя обмануть!

……………………………………………………………………..

ПРАВИЛА ЖИЗНИ - 3

ЕСЛИ ТЫ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ ДОБРО ,
ЗНАЧИТ, ТЫ ДОЛЖЕН ЭТО СДЕЛАТЬ!
ЗНАЧИТ ЭТО ТВОЙ ПУТЬ,
ЗНАЧИТ – ЭТО ТВОЙ ДОЛГ!

Я поясню неявный смысл этих строк. Написано для тех, кто чувствует в себе подаренные свыше силы творить! Руками ли, холсты и камни в виде зданий и статуй, словами ли – мысли в виде притч-стихов и мудрых изречений, Душой и кошельком, возможно, добро творить для многих, ежели ты богат (по Воле Бога). Всё примет мир и будет благодарен!
Пойми: всё, что дано тебе Всевышним – для Мира нашего дано!
……………………………………………………………………….

ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 4

ДЕЛАЙ, ЧТО ДОЛЖЕН И ПУСТЬ БУДЕТ, КАК БУДЕТ.

Здесь: согласие с Творцом и Его Замыслом,
в том числе и со своей ролью в этом Замысле.
…………………………………………………………………………

ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 5

ФРАГМЕНТ ИЗ ПОЭМЫ "ЭТОТ ХРУСТАЛЬНЫЙ МИР",
КНИГА "СТРАШНАЯ СКАЗКА", В. РУСИН.
………………………………………………………………
От первых дней своих, от Дней Творенья,
Мы, словно гости у Творца на Дне Рожденья,
Сидим вокруг стола Его – благословенны,
А на столе есть всё, что нужно и что ценно:
Свобода, воля и любовь – напиток пенный,
Есть всё: от «А» до «Я», от Рая до Геенны…
И тут же есть всего лишь десять правил,
Которые Отец-Творец для нас составил,
Внемли им твёрдо и пойми навеки:
Науки нынче нет важней для человека!
Лишь принимая эти правила простые,
Мы сможем Мир Хрустальный сохранить,
Сберечь Иерусалим, Багдад, сберечь Россию,
Хоть зло готово всё здесь поглотить…
И это зло – не Сатана, шайтан иль мелкий бес,
Оно в тебе, оно во мне и в каждом что-то есть,
Там жадность-зависть-ненависть, оно, как грязь в углах:
Чем реже прибираешься, тем раньше будет крах.
И зло растёт-сбивается, слипается в комках,
Программа есть такая, и значит, будет крах!
Пойми, что всё в тебе и мне, пойми: причина здесь!
Мы грязь в себе должны убрать и уничтожить спесь.
Сознанье, разум, Душу – всё надо очищать,
Чтобы уметь весь мир любить, чтобы уметь прощать!
А, наведя в Душе порядок, ты Бога пригласи,
Не запоздал ли с покаяньем – об этом расспроси.
Он любит и жалеет нас, как мы своих детей,
И ждёт от нас раскаянья до наших крайних дней.
Ему от нас немного надо, всего лишь чистоты,
Любви, добра и веры – всё это можешь ты!
Ты можешь многое, мой друг, Ему преподнести,
И для начала вот что: своих врагов прости!
Одних прости, других люби, а тех – не осуждай,
И это будет потруднее, чем из Китая в рай.
Его визит ты не забудешь, Он тоже – о тебе,
Ты станешь, словно всадник, на золотом коне!
И осознание того, что ты с Творцом знаком,
Предаст тебе ума и сил, чтобы построить дом.
Пределы дома твоего в немыслимой дали,
И дом тот не из дерева иль камня – из Любви!
Он безграничен, этот дом – Хрустальный Мир весь в нём –
Искрится светом неземным божественным огнём!
…………………………………………………………………


ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 6

ФРАГМЕНТ ИЗ СТИХА «МУЛ СУДЬБЫ»,
КНИГА "СТРАШНАЯ СКАЗКА", В.РУСИН.
.............................
Остановись, пока не поздно!
Ведь жизнь даётся только раз,
Не стоит жить бесцельно, праздно,
И очень глупо жить фальшиво, напоказ.
Не стоит проверять законы тяготения,
Ты драгоценных сил и дней не расточай,
Ищи свой путь, уменья и терпенья,
А, отыскав его, служенье начинай!
И не лукавь перед собой, людьми и Богом,
Ведь даже Одиссей Судьбы не обманул,
Ты возлюби людей, весь мир, свою дорогу,
Ты – мул Судьбы! Вот и веди себя, как мул…
...........................................

ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 7

НЕТ И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ДЛЯ ТЕБЯ НИЧЕГО ЦЕННЕЕ, ЧЕМ ПЛАНЕТА-МАТЬ!
ОНА ДАЛА ТЕБЕ ВСЁ, ВСЁ ЧТО ТЫ ВИДИШЬ, ВСЁ ЧТО ЦЕНИШЬ, ВСЁ ЧТО ИМЕЕШЬ! ПОМНИ ОБ ЭТОМ. И ЛЮБИ ЕЁ, КАК МАТЬ, И КАК ДЕТЕЙ СВОИХ!
НЕ ЖАЛЕЙ СИЛ, ДЛЯ ЕЁ БЛАГА! ДЕЛАЙ ВСЁ, ЧТО ТОЛЬКО МОЖЕШЬ!
…………………………………………………………………………

 ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 8

ЖИЗНЬ КОРОТКА И КОНЕЧНА.  ЭТО ПРИСКОРБНО, НО ЭТО ЗАКОН.
ПОТОМУ, ИСПОЛЬЗУЙ КАЖДЫЙ ЧАС ЖИЗНИ ТАК, ЧТОБЫ НЕ СОЖАЛЕТЬ О ПОТЕРЯННОМ ВРЕМЕНИ И УТРАЧЕННЫХ ВОЗМОЖНОСТЯХ.
ПОМНИ ВСЕГДА, ЧТО ВРЕМЯ ЖИЗНИ – БЕСЦЕННО!
…………………………………………………………………………

ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 9

В ТВОЕЙ ЖИЗНИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ: СМЫСЛ, ЦЕЛЬ И ВЕКТОР.
ВЕКТОР ДВИЖЕНИЯ К НАМЕЧЕННОЙ ЦЕЛИ.
СМЫСЛ И ЦЕЛЬ – ГЛАВНЫЕ СОСТАВЛЯЮЩИЕ ЖИЗНИ.
ОПРЕДЕЛИСЬ С НИМИ ПОРАНЬШЕ, А ПОНЯВ – НЕ ТЕРЯЙ ВРЕМЕНИ.
……………………………………………………………………………

ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 10

«СУДЬБА» ИЗ КНИГИ «СТРАШНАЯ СКАЗКА», В. РУСИН.

Истории Великой фигуранты мы,
Кто в большей степени, кто в меньшей,
Песчинки, обрамляющие море,
Молекулы Великого Потока,
Мы – кварки Бытия, пассивные до срока.
Срок каждому в потоке времени грядёт,
В миг подвига, в струях седого Стикса,
Рука Создателя – Судьба – его найдёт!
Тот подвиг жертвенный одним,
Всего лишь пара фраз другим,
А третьим, пятым и двадцатым,
Их подвиг – жизнь в пределах бытия
И каждодневный труд, в котором ты и я
Растим детей иль строим дом,
И суть задачи нашей в том,
Чтобы принять своё предназначенье,
Исполнить всё, как требует Судьба,
Не ожидая премий иль особого везенья,
На предложения Судьбы ответить – да!
…………………………………………………………….

ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 11

Никогда не желай того, что тебе не принадлежит по праву.
Гони нечестивые мысли и желания – это убережёт тебя от горя и несчастий.
………………………………………………………………………..

ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 12

Если ты недоволен своей жизнью, если тебе кажется, что Судьба тебя обделила, оглянись… и ты увидишь тех, кто не может ходить от рождения, или видеть и слышать наш мир, увидишь тех, кому не дано любви женщины, или даны только боль и страдания и ранняя смерть…
Может быть, это тебя в чём-то убедит.
А если нет, тогда пора задуматься:
а что сделал ты для этого мира, чтобы требовать от него любви?!
…………………………………………………………………………………..
ПРАВИЛА ЖИЗНИ – 13

Никогда не завидуй! Никому и никогда.
Если у него есть десять домов и десять машин – не завидуй ему, он глупец – ведь он не нашёл ничего лучшего, на что потратить свою жизнь. Одной заднице нужен лишь один унитаз. Всё остальное от гордыни или глупости.
И во всех случаях это патология!
Если он умнее тебя или больше знает – не завидуй ему! Но стремись восполнить недостающее в тебе!
Всегда желай подняться выше по лестнице Разума.