Неоконченный экзерсис

В оранжевых сумерках летнего вечера нежных,
ещё не сгустившихся в плотную южную ночь,
когда ещё плещутся отблески солнца в прибрежных
волнах изумрудных, - выходит красивая дочь
горшечника старого в легкой прозрачной накидке
на промысел древний, как древняя эта земля.
На шее её и запястьях жемчужные нитки,
и кольца на пальцах – приманка дешёвая для
богатых клиентов. Но бедным блудницам с окраин
всегда достаются то мытарь, то легионер, то гробокопатель,
то мелкий воришка, то Каин
(печально известному тёзка) – простой землемер.
«Фальшивые камни за чувства фальшивые – плата», -
во столько однажды любовь оценил ювелир заезжий один,
-«стало быть, ты сама виновата,
что дёшево так покупает тебя этот мир.
Твоя красота впечатляет, но что стоит камень,
пусть даже в искусной оправе, который не прочь
в рассрочку купить даже нищий, и в доме без ставен
покупкой своей в темноте любоваться всю ночь?
Коль каждый прохожий находит в тебе лишь усладу
для плоти своей, то порочна твоя красота.
Душа твоя станет, подобно опавшему саду,
пустой и холодной, и с нею остынут уста»…

Давно ли, недавно ли канула встреча с торговцем
на дно разливанного моря иллюзий и снов,
и рухнуло время песчаной постройкой под солнцем,
оставив один только остов солёный из слов.
Запавшие в сердце слова, глубоко и тревожно
горшечника дочь волновали, как только она
свои ожерелья брала со стола осторожно
и долго смотрела на свет их, застыв у окна:
« Фальшивые камни за чувства фальшивые – плата», -
какую суровую правду торговец изрёк,
когда уходил навсегда, но являлся обратно,
чтоб этой поделкой бросать мне в лицо, как упрёк»…
Ей скаредный мытарь, порывшись в вонючей хламиде,
дидрахму подарит и кислым напоит вином,
и плакаться будет о том, что его ненавидит весь город проклятый,
из пепла восставший Содом.
Дрянной старикашка оставит светильник в изножье
гореть и отпугивать дерзких в округе воров;
но станет украдкой ощупывать с трепетной дрожью
легко по-паучьи, утробную страсть поборов,
на шее её перламутровый с сизым отливом,
похожий на крупные градины, жемчуг; и льнуть
губами холодными к пахнущей маслом оливы
одежде её, прикрывающей жаркую грудь…
А после к ней в комнату ввалится пьяный привратник,
который на страже стоит у восточных ворот.
Игрок в злополучные кости, драчун и развратник,
он с каждого, в город входящего, деньги берёт
сверх нормы положенной, - для предстоящей вечерней
своей вакханалии в обществе всяких бродяг.
Костями стучать до полуночи будет в харчевне
и пить, и ругаться, и драться за каждый медяк.
Затем, проигравшись, по тёмным поднимется сходням
к заждавшейся пассии в долг попросившись опять.
Он скинет сандалии, верхнее платье. Сегодня
бедней, чем вчера, и завалится спать…
Горбун молчаливый –кладбищенский кладоискатель
и по совместительству гробокопатель – погост
оставит в покое под утро, явившись некстати
с охапкой кладбищенских неувядающих роз.
Он спящего воина бесцеремонно разбудит,
в харчевню отправит, деньгами ссудив, за вином,
но тот возвратится, конечно, с похмелья забудет
(изучен похмелья синдром хорошо горбуном).
Ещё не остывшее место в постели займёт он,
припомнит , как выглядел странно вчерашний клиент:
с глазами безумца, назвавшийся Искариотом,
участок земли приобрёл за пятнадцать монет.
Ещё за пятнадцать просил совершить погребенье,
каналья, а сам удавился на первом суку,
как только лопата вошла в кремнезем с упоеньем.
Должно быть, немало содеял злодейства на этом веку…
На утреннем шумном базаре карманному вору
такое раздолье! Такое обилье зевак! –
Как если бы вместе собрали Содом и Гоморру
и между людей запустили бродячих собак
для пущего столпотворенья. Подобная давка –
для вора родная стихия: тугой кошелёк
легко расстаётся с хозяином возле прилавка,
вниманье которого кто-то товаром отвлёк.
Тем временем вор у другого прилавка спокойно
на эти деньжата накупит добра –
для женщин любимых подарки,
и благопристойно покинет базар
с лёгким сердцем и без серебра…

Как колба стеклянная, выскользнет время из пальцев.
Просыплется белый песок на измятый листок
с одним непонятно начертанным слогом : «..секанцев»,
похожим на факсимиле и шуршащий песок.
К закапанной воском столешнице будто приклеен
загадочный этот листок…Календарь на стене
с красоткой нагой в эротической позе. Левее –
высокий камин из нетесаных сложен камней
с решёткой массивной и розовой мраморной крышкой
и с бронзовым вензелем, замысловато витом.
Левее ещё – приоткрытая дверь, но не слишком,
однако достаточно, чтобы услышать, как в том –
невидимом мире за дверью – на звон клавесина
в ответ раздаётся весёлый, как радуга, смех.
И вот - непонятно: где музыка льётся, где синий
её изумительный смех, улетающий вверх….

14 августа 1988 г.