Лесной старик. Часть 1, главы 1, 2, 3 и 4

Часть первая

1

     Очень богатый генерал в отставке Вадим Ильич Серов решил написать психологический роман с интригующе неординарным сюжетом… Серов разбогател совершенно законно, поскольку унаследовал он завидные пакеты акций, несметные банковские счета, фармацевтические заводы и фабрики, земельные участки, столичные квартиры и роскошные дома от своей бездетной младшей сестры, умершей от рака горла…
     Просторный двухэтажный дом, в котором теперь обитал Серов, находился поблизости от буйной речки в густых лесах на горном юге. Прочный, капитальный дом с двумя плоскими башнями, канализацией, пристройками, очистными сооруженьями, сараями, баней и трёхметровой оградой был сооружён из твёрдого серого камня, а вершину забора обвивала спираль из колючей проволоки. К лесной усадьбе скрытно были подведены все необходимые коммуникации: газ, электричество, кабельное телевиденье, телефон, Интернет и вода. Во дворе из чёрной брусчатки имелся колодец с мощным насосом и с расписным узорчатым журавлём для декора… Серову ретиво прислуживали сектанты-молокане из соседнего селенья; усердную челядь набрала и вышколила ещё сестра отставного генерала… В этих глухих дебрях, кроме молокан-духоборов, никаких других жителей в окрестностях больше не имелось… Усадьбу охраняла свора кудлатых и вышколенных овчарок…   
     Заслуженный генерал на пенсии Вадим Серов был чуть выше среднего роста, мускулист, худощав и жилист. У него были красивые и слегка припухлые губы, тонкие и длинные пальцы пианиста-виртуоза, чуть округлый подбородок, немаленький нос с горбинкой и матово-смугловатое лицо, которое часто румянилось после утреннего бритья и умыванья. У Вадима Серова ещё сохранились его собственные зубы, хотя и с тремя немецкими пломбами; а на левом коренном зубе была стальная коронка. Серов ещё не облысел, и его густые седоватые волосы были почти всегда очень коротко подстрижены, но если невзначай они вырастали, то лохмато свивались по-цыгански в кудри. 
     Серов, кроме родного среднерусского наречия, знал в совершенстве ещё два языка: английский и французский. С запинками изъяснялся ещё и по-испански… Серов имел боевые ордена и медали, именное наградное оружие, и был он в своей специфической и секретной  сфере весьма авторитетен… В его храбрости ни разу не усомнился никто… Он считался мастером смертоносной рукопашной борьбы…
     Серову почти болезненно мечталось, чтобы яркая память о нём сохранилась не только в секретных рапортах, в аналитических докладах и в строго конфиденциальных архивах и депешах. Именно поэтому и решил Серов заняться высокой литературой и выбиться в классики; он весьма самоуверенно полагал, что он вполне способен сочинить нечто подобное «Мыслям» Паскаля, «Опытам» Монтеня и «Афоризмам и максимам» Ларошфуко. Но более всего хотелось Вадиму Серову сочинить именно психологический роман, в котором будут яркие вкрапленья из его собственной биографии… Серов не имел права  писать мемуары, поскольку его деятельность была совершенно секретной…
     Канва его чудесного романа должна быть традиционной: жизнеописанье, карьера и душевный мир юного честолюбца. Но детали, подробности, сцены, картины и мысли в этой загадочной, утончённой и захватывающе интересной книге должны непременно впечатлять уникальностью!.. И тогда все дотошные критики восторженным и дружным хором провозгласят его великолепный роман шедевром, а затем и потребуют немедленного включенья сей назидательной книги в школьную программу!.. А вскоре к гениальному, но весьма скромному автору нагрянут острые и шумливые интервью, ажиотаж, слава и самые почётные премии…
     Серов справедливо полагал, что денег на широкую рекламу своей книги хватит у него с избытком. Оставалось только сочинить роман!.. И несколько страниц с описаньями утлой деревни, в которой родился герой, были уже набросаны…
     К усердным литературным трудам Вадима Серова подвигнул внезапный и совершенно для него неожиданный страх перед смертью. А ведь генерал Серов очень много воевал, и никогда прежде он особенно не пугался собственной гибели. Но теперь на безмятежном и по-барски комфортабельном отдыхе у Серова вдруг мучительно возник назойливый ужас перед своей кончиной. И никак боевому генералу на пенсии не помогали его упорные попытки привыкнуть и адаптироваться к своему уютному и мирному прозябанью, и только изнурительно-тяжкие и долгие писательские труды умеряли в нём лютую боязнь перед вечной бездной небытия…
     Единственный и любимый сын генерала Серова прослыл в десантной бригаде бесшабашно храбрым офицером и, ещё не родив детей, получил смертельную рану в засаде на Первой Кавказской войне. А жена безутешного генерала, – врач-онколог, – после гибели своего прилежно взлелеянного чада разбилась в полном отчаяньи за рулём спортивного автомобиля. Многие подозревали, что она от горя намеренно устроила дорожную катастрофу… 
     Бурными и ненастными ночами Вадим Серов любил импровизировать на прекрасном и редком рояле. Драгоценный инструмент изготовила за границей древняя династия мастеров по заказу младшей сестры отставного генерала. И во время импровизаций Серову часто грезилось, что музыкой он посылает в космос и жалобно-покорные молитвы, и сигналы своей истомлённой души… 
     В уединённой усадьбе имелась богатая библиотека, собранная его сестрой… Записи дивной музыки безупречно звучали на эксклюзивной и дорогой аппаратуре… 

2

     Серов иногда явственно ощущал, что природа одарила его несомненной способностью творить прекрасную прозу. Но он понимал, что литературными трудами он занялся слишком поздно. У него ещё не было собственных писательских приёмов, опыта и сноровки. А ведь каждый серьёзный автор должен всё это обрести ещё в ранней юности!.. И ещё не сложились у него ясные и чёткие критерии для качественных оценок уже написанных им страниц, отрывков, кусков и фрагментов…
     А ведь в разведке и на войне критерии оценок оперативных планов, агентурной вербовки и боевых действий были для него очевидны!.. Главным признаком успеха или победы было достиженье цели… Но какую же именно цель преследует он, сочиняя роман?.. Разумеется, чрезвычайно хочется и комплиментов, и славы, но разве дело только в суетной известности, в жирных гонорарах и в веских причинах для бахвальства?.. 
     А ведь в русской армии реноме генерала Серова было весьма высоким, поскольку в своих планах и операциях он сумел обрести собственный фирменный стиль. Служба под командованьем проницательного и хитрого стратега Серова считалась завидно престижной и в тактических боевых подразделеньях, и в штабах… Но как достичь подобной репутации в художественной литературе?..
     И Серов корпел над своими текстами натужно и рьяно. И уже радостно чувствовал он, что корявая шершавость постепенно исчезает из его строк. И с растущим упорством он снова на мощном компьютере исправлял и черкал… И порой появлялось у него ощущенье, что каждую свою строчку он вырывает из хаотической бездны…
     И, наконец, Серов решил, что каждая его строка должна всецело выражать его сложную и многогранную личность... И с духовной мукой озадачился он вопросом, да кто же он таков?.. И вдруг попытался он постичь собственную потаённую сущность, оценивая свои военные и шпионские операции придирчиво и безмерно строго…
     Но Серову болезненно не хотелось пробуждать в себе то странное и жуткое существо, которое затаилось в его нутре. Он мысленно именовал это своё загадочное ощущенье «мистическим зверем», и будил его только в экстремально опасные миги. И мистический зверь всегда сберегал, отключая человеческое сознанье, тело своего владельца…
     Серову истово верилось, что он оплачивает пробужденье в себе мистического зверя резким сокращеньем своей жизни… А ещё он страшился того, что мистический зверь окончательно сольётся с его человеческой личностью и заставит его поневоле постигнуть мерзкую и самоубийственную истину о самом себе…
     В психическом состояньи «мистического зверя» Вадим Серов почти мгновенно избавлялся от человеческой логики и сразу начинал крайне жестоко действовать только по рефлексу или наитию. И порой Серову маниакально хотелось разом отбросить эту свою мучительную раздвоенность и окончательно преобразиться в мистического зверя. И тогда Серов люто и нервно презирал самого себя за то, что его постыдная боязнь перед скорой смертью мешает ему осуществить такое весьма полезное, – как ему казалось, – намеренье…   
     А начало его романа уже нравилась ему. В прологе и лирично, и просто было описано хуторское захолустье средь болотных дебрей. И Серов чувствовал в этом прелестном описаньи аромат и пряность дворянской классики… 

3

     Серов в уютной лесной усадьбе вёл размеренную и монотонную жизнь; он очень редко покидал своё удобное поместье и без роздыха предавался писательским трудам... Серов просыпался на ранней заре и после бритья и умыванья в студеной воде съедал натощак две ложки густого целебного мёда, а затем выпивал стакан холодного, но кипячёного молока. Вскоре в своём просторном кабинете Серов доставал из стального сейфа большую коленкоровую тетрадь с упругими листами в мелкую клетку. Потом вальяжный Серов в тёмной шёлковой пижаме валился на коричневый мягкий диван с обивкой из натуральной кожи и засовывал под свой левый бочок пару тёмно-багровых подушек из лебяжьего пуха. Серов часто писал и черкал в своей тетради именно лёжа и всегда французской ручкой с чёрным гелиевым стержнем. Каракули из тетради переносились в мощный компьютер, на котором Серов упорно уточнял, обрабатывал и шлифовал свой текст…
     В большой коленкоровой тетради Серов, опираясь на левый локоть, лихорадочно кропал на диване всегда в режиме «потоков собственного сознанья»: без точек, запятых, абзацев, ритмов, кавычек и тире… Термин: «потоки собственного сознанья» придумал сам Серов… Писанье в таком режиме было самой приятной для Серова частью творчества, поскольку он уже полюбил бурленье своих фантазий и отсутствие ограничений для разума… Буйство мечтаний и грёз Серову мерещилось поэтическим вдохновеньем; в такие миги он безмерно и заморочено гордился самим собой и непоколебимо верил в собственное величье…   
     Однажды Серову вдруг поверилось, что полный отказ от сексуальных связей резко повышает творческий потенциал. И Серов решительно отказался от женщин, хотя найти для утех темпераментную и смазливую бабёнку меж его раболепных служанок было бы ему легко. И вскоре ему показалось, что его страницы вдруг стали гораздо ярче и завлекательней, ибо его неутолённая похоть лезла и проникала в строчки его писаний. И порой грезилось ему, что его тексты озаряются матовым мерцаньем обнажённого женского тела…
     Серов, шлифуя свои тексты на мощном компьютере, неукоснительно проверял их на слух. Для этого Серов подолгу бубнил, шептал и бормотал свои строчки, а затем, в случае запинки в их произношеньи, исправлял их…
     Серов решил, что при сочиненьи своей книги не будет он заранее обдумывать канву, фабулу и план, поскольку автор принципиально не желал, чтобы загодя введённые – даже им самим!.. – ограниченья и рамки обуздывали порывы его творческой свободы…
     Иногда, после изнурительного писательского труда, который автору казался особенно результативным, Серов хотя и робко, но радостно дозволял себе смотреть на мир взорами мистического зверя. И тогда у Серова мгновенно исчезали любые сомненья и страхи, а его сознанье временно прекращало мыслить логичными и связными фразами. И сразу более ясные, точные и глубокие фразы спонтанно складывались в его подсознаньи, и там они запечатлевались навеки. Но в его осознанной памяти они не хранились. Ведь даже сознательные размышленья порой начисто исчезают из осознанной памяти…
     В состояньи «мистического зверя» все краски, очертанья, запахи и звуки становились гораздо ярче, отчётливей и резче, а тело Серова почти явственно ощущало незримые токи, которые, струясь с неба, обволакивают человеческую плоть, подобно эластичному, надёжному и прозрачному кокону. Крепкая плоть Серова буквально нежилась в этой загадочной и неосязаемой субстанции, которая мнилась ему атмосферными и космическими флюидами…
     Но особенно разительно менялось его восприятье людей, их сущностей и самого себя. Ведь в состояньи «мистического зверя» Серов грезился самому себе верховным владыкой, и в таком образе он сразу обретал безмерную и таинственную власть над всеми людьми, которые оказались рядом. И тогда уже никто не смел ему перечить, и все, словно заворожённые, подчинялись ему беспрекословно, ретиво и слепо, а для него именно такое повиновенье было наивысшей усладой! Элитные и модные красавицы настырно и алчно его домогались, поскольку считали его искусителем, которому женщины не способны противостоять… Его реакции заметно ускорялись, и он ощущал себя неуязвимым!.. Но наиболее ценным и важным для Серова было то, что он обретал абсолютное пониманье людей. Он интуитивно постигал в них даже такие потаённые свойства и качества, которых люди часто не замечают в самих себе… Наконец, у Серова появилась теория о том, что люди рабски повинуются всякому, кто понял их до самой подноготной…
     Он уже часто воспринимал простонародье куклами-марионетками, которыми он всевластно и мудро управляет при помощи неосязаемых, но прочных нитей, сотворённых его несгибаемой волей…
     Серову уже казалось, что во вселенской бездне существуют совершенно иные формы восприятья, нежели те, которые используют обычные люди. Одну из таких форм он мысленно именовал «общеньем без участия разума». Но остальные термины для форм парадоксальных восприятий Серов ещё не успел придумать…

4

     Серову с юности нравилась тоскливая прелесть ранней осени, и теперь особенно очаровательной казалась ему желтизна орешника в большой лощине. Серов, гуляя по извилистым и узким тропинкам средь густого орешника, любил подолгу размышлять о перипетиях своего романа, в котором уже весьма подробно описывалась учёба главного персонажа в деревенской школе. Серов с умиленьем и ностальгией описывал своих интеллигентных, самоотверженных и скромных учителей, и при этом он полагал, что его мудрые педагоги непременно должны быть ему безмерно благодарны за их рельефное отображенье в нетленном шедевре. Но о чём писать дальше в своём повествованьи Серов пока ещё не знал, поскольку многие факты из его остальной деятельности хранились в архивных сейфах под строго секретными канцелярскими грифами. А грозные и бдительные командиры Серова отнюдь не поощряли воспоминанья и мемуары своих кадровых сотрудников и бойцов…
     Серов ясно понимал, что обыватели интересуются истинным профессионализмом крайне редко. Мещанской публике подавай вульгарную шпионскую дребедень и кинофильмы с яростным рукопашным мордобоем. Но писать банальную халтуру Серов очень не хотел, поскольку привык воспринимать себя, как утончённого эстета…
     И Серов терпеливо ожидал творческого озаренья, которое разом разрешит все писательские проблемы. И он упорно верил, что мистическое вдохновенье непременно к нему нагрянет…
     Погожим и тёплым утром Серов завершил, наконец, двадцатую страницу своего романа и по этой причине пребывал в относительно хорошем расположении духа. После диетически-несытного завтрака вальяжный Серов, одетый в белый домашний костюм и в тапочки с густой бахромою, сидел в просторной и уже солнечной гостиной возле распахнутого окна с мелкой сеткой от мух, комаров, ос и бабочек. Приятный сквозняк порывисто колыхал узорные занавески из раритетного мануфактурного тюля… Серов, сидя в антикварном узорном кресле, разбирал по толстой книге шахматные партии Михаила Чигорина. Книга была старой, ветхой и очень дорогой. И теперь Серов явственно ощущал то нервное напряженье, с которым шахматные маэстро незабвенной царской эры играли свои партии…
     Внезапно Серов решил, что он весь остаток нынешних суток полностью посвятит отдохновенью от литературных забот. И он оторвался от сувенирной шахматной доски и с удовольствием подумал о своей умеренности в пище. Вот и сегодня на завтрак он полакомился всего лишь крылышком жареного цыплёнка, салатом из огурцов, политых подсолнечным маслом, ломтиком пшеничного хлеба и крепким чаем с брусничным вареньем, но без сахара…   
     И вдруг в гостиную осторожно юркнул совершенно лысый дворецкий Тимофей Захарович Шилов, весьма елейный, худосочный, проворный, опрятный и вкрадчивый богомолец не слишком преклонных лет. Нынче дворецкий был обряжен в синие шёлковые штаны, в белые мягкие туфли и в тёмно-серую полотняную рубаху навыпуск, аккуратно перевязанную серебристо-парчовым кушаком; такую эффектную униформу придумала младшая сестра генерала Серова. Черты лица у Шилова были подвижными, мелкими и заострёнными, глаза – узкими и чёрными, а его морщинистая физиономия всегда была тщательно выбрита. Говорил он писклявым и сиплым голоском, но был чрезвычайно авторитетен в своей деревне. Шилов имел дарованье и склонность к интригам, а также болезненно обожал деспотично, но ханжески помыкать челядью…   
     Дворецкий плавно и бесшумно просеменил к своему барину и, церемонно поклонившись ему в  пояс, замер в угодливо-почтительной позе…
     Серов притворился, что он ещё не заметил, столь ничтожную личность, как его дворецкий, а опытный лакей сразу смекнул, что вельможный барин из важности только прикинулся рассеянным...
     «Да, братец, — ехидно и раздражённо подумал Тимофей, — быстро же ты в наследственных и пышных чертогах усвоил повадки и норов истинного боярина... Но с тебя непременно взыщется...» 
     Но, разумеется, дерзкие мысли совершенно не отразились на почтительной позе и на умильной физиономии Шилова. Хитрый пройдоха очень дорожил своей должностью, поскольку от него зависели многие обитатели деревни. Ведь щедрое жалованье, которое слуги по протекции Шилова получали в усадьбе, было чрезвычайно завидным по мерке крестьян. Но высокопоставленный слуга не питал благодарности к своим господам; он втайне даже презирал их за нарушенье ими святых Божьих заповедей. Но, одновременно, он жадно радовался, когда его спесивые бары преступали Господни заветы, ибо хозяйским богохульством лукавый дворецкий оправдывал собственные хищенья. Святотатцев и крамольников, мол, и обкрадывать не грех!.. Дворецкому было даже досадно, что его очередной хозяин, — отставной генерал, — ведёт почти праведную жизнь, ибо теперь усадебному жулику приходилось воровать с немалой толикой угрызений совести. Да и наскучила дворецкому размеренная жизнь в горном поместье....
     Но сегодня случилась двусмысленная и пикантная коллизия, и дворецкому было весьма интересно, как его хозяин выкрутится из неё... 
     Серов, наконец, удостоил своего слугу мимолётным и косым взором, а затем соизволил вопросить:
     - Чего тебе, любезный?
     И Шилов подобострастно и сипло затараторил:
     - Стряслось необычное!.. С давней подоплёкой... Дело касается успенья вашей уважаемой сестры... Получу ли я дозволенье изложить обстоятельства подробно?      
     И вдруг Серов интуитивно ощутил непонятную, но явственную угрозу, хотя поза и мина на лице у дворецкого оставались безупречно учтивы. И Серов ещё раз мельком глянул на своего лакея; внешность у Шилова не вызывала тревогу. Но Серов уже привык слепо доверять своему наитию, и вдруг он постиг, что опасность исходила именно из приторной вежливости дворецкого... 
     «Подхалимаж вассалов часто сулит немалые беды сюзерену», — подумал Серов и хрипло произнёс:
     - Говори!
     И Шилов бойко сказал:
     - Незваная гостья к вам, Вадим Ильич, пожаловала сейчас! На вид она — совершенная оборванка! Тощая, голодная, но всё-таки ещё бодрая. Она — в рубище и лохмотьях... А ведь когда-то ваша мудрая сестрица наряжала свою зазнобу в кружева, бантики, рюши и ленточки!.. Я велел назойливой нищенке поскорей переодеться, как полагается при важной встрече... Но оскудевшая чертовка больше ничего не имеет из документов и вещей, кроме замызганного паспорта, который она усердно мне совала. Она была готова всучить мне даже самоё себя, но я не пожелал скоромиться... Я знаком накоротке с этой стервозной ведьмой!.. Похоже, что она совсем недавно была узницей в каталажке, то бишь в тюрьме! Я моментально прогнал бы эту заразу от ворот, дабы она не срамила память усопшей! Но докучливая гостья клянётся, что она имеет сугубо важные вести для вас. Она, дескать, послана к вам последней волей вашей умершей сестры! Такая вот необычная история стряслась на заре нынче.    
     Тимофей, как уважаемый член своей религиозной общины, привык разглагольствовать витиевато и длинно, но его господа, ценя его предупредительность, расторопность и рьяность, мирились с его пространными тирадами...
     Серову вдруг показалось, что его дворецкий всё явственней излучает пульсирующие токи опасности, и матёрый, хотя и бывший генерал решил немедленно разъяснить для себя и причину, и силу угрозы. Серов осанисто и медленно поднялся с кресла и, притворяясь рассеянным, распорядился:
     - Зови обормотку сюда!
     Шилов почтительно кивнул головой и слегка порхающей походкой шмыгнул прочь из гостиной... Однако слуга очень быстро вернулся, и следом за ним прошаркала молодая и худощавая женщина, обутая в пятнистые и дырявые кроссовки на босые ступни и небрежно одетая в землисто-серое шерстяное платье с длинными рукавами; ни колготок, ни чулок на длинных и стройных ногах у незваной гостье не было. Оказалась она среднего роста, с безукоризненным и очень гибким телом, но по-восточному слегка скуластой; её глаза, обрамлённые острыми ресницами, были большими и карими. Её губы чувственно краснели, а безупречный нос обладал горбинкой. Чёлка из густых, спутанных и тёмных волос покрывала высокий лоб без морщин. В розовых мочках её ушей не было серёг, — даже самых дешёвых, —  а тонкие и длинные пальцы её не были унизаны кольцами... Вдруг она застенчиво и жалко улыбнулась, и Серов заметил её белые и крепкие зубы...
     Серов исподлобья глянул на своего дворецкого и понял, что Тимофею не только чрезвычайно хочется присутствовать при беседе хозяина и гостьи, но, если вдруг выпадет коварному слуге такая возможность, то и повлиять исподволь на итоги их разговора. Но внезапно Серов решил больше не баловать своего ушлого лакея и приказал ему высокомерно и зычно:
     - Тимофей, ты немедленно оставь нас! И не вздумай нам мешать и подслушивать!          
     Дворецкий был сильно покороблен столь барски-спесивым тоном, но, разумеется, скрыл своё негодованье. Гостья искоса и с явной иронией посмотрела на Шилова и усмехнулась. И вдруг Серову показалось, что его гостья непонятными, но эффективными приёмами сумела ему внушить её собственное желанье, чтобы дворецкий споро убрался из гостиной...    
     И в Серове встревожено и подозрительно заурчал его мистический хищник. Поначалу Серов опасливо решил не давать покамест своему внутреннему зверю полную вольность, но вскоре всё-таки впал в соответствующее психическое состоянье. И вдруг Серов увидел самого себя именно таким, каким сейчас его воспринимала эта приблудная женщина...
     А незваная гостья напряжённо размышляла:
     «Тёртый калач. Староват, но ещё в соку. Жирка у него ещё нет, а только жилы, мускулы и кости. Удачливая и матёрая скотина... Но, вопреки своему профессиональному цинизму, этот наследник моей квелой Галки — ещё и романтик... А теперь он тщится столбовым боярином прикинуться. Аристократ хренов... Наверняка на покое сочиняет какую-нибудь назидательную дребедень, но отнюдь не стихи... Интересно: он сейчас кропает мемуары или роман? А коли — роман, то совсем он рехнулся, а мне будет легче...» 
     Шилов нарочито медленно прошагал к двери и, повернувшись к хозяину, сказал:
     - Я сейчас смиренно покину вас, господин! Но напоследок я хочу предупредить вас. Она — башковитая, но зазорная баба! Будьте с ней начеку. А зовут её Алёной Игоревной Скрябиной... Она — вероломна, хитра и суматошна... Она способна ввергать в неутолимую кручину!.. Вам надо остерегаться...
     И Алёна вдруг сварливо молвила: 
     - Ты всегда был прохиндей, балбес и трус! Ты опасаешься самых обычных тумаков, и ты в поместье уже привык робко трепетать попусту! Ты безмерно боишься потерять свою должность! И поэтому юлишь ты непрестанно... А я не желаю с тобой подловато вилять и мямлить. И дискутировать с тобой больше я не намерена!.. А сейчас, Тимофей, убирайся, как тебе велели! И не дерзай подслушивать! Разговор не для твоих кошачьих ушей. Иначе в наказанье придётся тебя, олуха, мутузить...
     Тимофей вопросительно глянул на своего хозяина, тот небрежно и коротко кивнул головой, и дворецкий, поджав тонкие губы, удалился без промедленья из гостиной, а затем плотно притворил за собой дверь. Алёна юрко повернулась к хозяину усадьбы и молвила смущённо и виновато:
     - Простите, что я не сдержалась! Но я довольно долго обитала в этом доме, и мне до колик и судорог осточертели дебаты с богомольным и надоедливым прощелыгой...
     И она, ожидая его реакцию на своё нарочито вызывающее поведенье, примолкла... И вдруг Серов явственно ощутил то, что сейчас начнёт он осознанно мылить логичными и связными фразами, хотя прежде в состояньи «мистического зверя» — при абсолютном господстве интуитивного наития — подобные раздумья были напрочь исключены... И Серов совершенно не понимал: горевать ли ему теперь или буйно радоваться такой неожиданной метаморфозе?.. И казалось ему, что полностью в нём исчезают противоречья между его подсознаньем и разумом, а воображаемая ипостась «мистического зверя» быстро превращается в подлинную сущность Серова... И вдруг Серов начал стыдливо опасаться того, что его нынешние преображенья стремительно близят его смерть... 
     И чёткие фразы спонтанных его раздумий, наконец, хлынули в нём:      
     «Сейчас она истерично закинет свою удочку. Но какая будет приманка на крючке? Наверное, сварганит она детскую байку о сокровищах и потаённых кладах моей сестры. И будет мне докучливо всучивать этот наивный миф...»   
     И вдруг почудилось ему, что она сейчас постигает его мысли...
     «На грубые посулы, — подумалось ей, — пожалуй, он сейчас не клюнет. Но самое интересное, что я действительно много знаю о крупных активах и завидных банковских счетах, которые ему не известны. А ведь на эти счета и активы он, как прямой наследник своей родной сестры, имеет законное право. И я готова честно продать ему важную финансовую информацию. Но такая сделка невозможна без его полного доверия. А он сейчас наверняка считает меня своекорыстной мошенницей... Однако, почему он упорно молчит?.. А ведь мне крайне необходимо ощущать все его реакции более явственно... И для выгоды мне необходимо самым утончённым образом использовать его несомненные проблемы с написаньем романа... Ведь он и корпит, и тужится над своими текстами... мусолит их...»
     А Серов радостно понял, что она нетерпеливо ждёт начала их доверительной беседы, и сладострастно он томил и мучил незваную гостью своим гнетущим безмолвием...   
     «Нет, этот проницательный и жёсткий невежа не начнёт сейчас говорить первым», — подумала она и вкрадчиво пролепетала:
     - Я покорно прошу приюта. Я измучена, еле ноги я передвигаю... я волочу их, будто дряхлая старуха-карга. Вероятно, стезя у меня такая... Я чувствую себя очень скверно...
     И внезапно ему подумалось: 
     «Наверное, в розыске она у полиции. Поганое у скиталицы поприще...»
     И после короткой запинки Алёна продолжила удручённо и тихо:
     - О, вы не беспокойтесь! Я и вправду была законопачена в таёжной глухой тюрьме, но теперь я чиста перед законом, поскольку я искупила всё... Полиция меня больше не ищет, не преследует. Но гнусное бремя моих финансовых познаний и полномочий отнюдь не обеспечило мне безопасности!.. Криминальные структуры с тупой яростью требуют скорейшего дележа вашего наследного достоянья и не приемлют моих резонных возражений... Я не ангел... и вовсе я не херувим, уж поверьте, — и она невесело усмехнулась, — но делиться со мной огромными барышами воровская стая не пожелает. Лихие бандиты, после полученья ими шальных денег, просто и без всяких затей укокошат меня. Однако окаянной шайке очень хорошо известны ваши давние и тесные связи, возможности и опыт. Ведь ваша умная сестра ради своей безопасности частенько хвасталась вашим служебным положеньем... Я, разумеется, не настолько пронырлива, как моя бывшая начальница, но я всё-таки умоляю вас взять меня под свою эгиду! Примите меня под своё покровительство! Я не стану для вас обузой и паразиткой...      
     Серов неопределённо пожал плечами, и она всполошёно подумала:
     «Да отверзи ты, наконец, уста... Не томи меня, охламон... Неужели ты всерьёз полагаешь, что нет у меня гораздо более действенных рычагов для тебя, нежели бабские слёзы и нюни?..»
     Он явственно ощущал её нетерпенье, досаду и страх и всё более наслаждался чужим страданьем...
     «Он болезненно хочет моего полного униженья, — помыслили она хотя и печально, но ясно и трезво, — ну что ж, я готова и на махровый подхалимаж, и на пресмыкательство. Беспочвенные мечтанья вкупе с иллюзиями для меня теперь смертельно опасны... Но при крайней нужде моя роль получится не хуже, чем в первоклассном театре... Эка невидаль... Я ведь могу искусно актёрствовать... Но уж тогда не взыщи...»
     И она кротким голосом произнесла:
     - Памятью вашей сестры я заклинаю вас! Прошу вас благосклонно внять моей скромнейшей просьбе... Я ведь уповаю на ваше благородство... Ничего другого мне уже не осталось. И вы — последняя моя надежда... Ведь благодаря именно моей бескорыстной жертве ваша сестра умирала в достойной обстановке. — Алёна едва не сказала «окочурилась». — Если бы не я, то хворую Галину судейские чиновники непременно упекли бы на вшивые нары в отдалённой лагерной зоне со скудной пайкой. Ведь проказливую шахиню могли бы запросто упрятать за прочные и ржавые решётки, ибо фискальные нарушенья в наших корпорациях были весьма многочисленны. Но я самоотверженно приняла удары и вину на себя... И вашу родную сестрицу увезли в эксклюзивный госпиталь, где она комфортабельно зачахла среди санитарок, фельдшериц и престижных врачей, которые сноровисто и нежно кололи богатой пациентке инъекции щедрейших порций морфия без примесей... И она не страдала от физической боли... И не было конфискации...
     И вдруг Алёна поперхнулась и нервозно умолкла, а затем она, не дождавшись от мрачного и надменного хозяина усадьбы ответной реплики, молвила:
     - Да и вам, несомненно, претили бы прокурорские дрязги и разборы с вашей сестрой. Успешной карьере не способствуют позорные свары с юстицией... особенно в недрах секретной конторы, в которой вы служили... А ведь меня в следственном комитете усердно спрашивали о тех пикантных слухах, которая ваша сестра беззастенчиво распускала о своих, — якобы сексуальных, — связях с вами... Речь шла об инцесте, о кровосмесительстве... Ваша отчаянная сестра сочиняла эти срамные и гадкие сплетни для призрака защиты от жутких поползновений криминальных групп... Брат-любовник способен, дескать, ради интимной связи с пассией-сестрой на гораздо более значительные усилья нежели просто брат... Скучно мне не было... Не надо мною бестактно пренебрегать!..
     И Серов невольно содрогнулся от омерзенья, но полностью он ещё не понимал, что именно было ему сейчас отвратительно...
     «А вот теперь начнёшь ты, наконец, со мной балагурить, сукин сын...» — подумалось ей, — и вскоре он, действительно, заговорил проникновенно, снисходительно и мягко:
     - Я бесконечно благодарен вам за услуги, оказанные моей незабвенной сестре. Мне было бы чрезвычайно тягостно, если бы моя сестра вдруг умерла в тюремном заключеньи при дефиците лекарств и заботы... Но ведь вполне вероятно и то, что моя сестра, действительно, не была повинна в тех досадных казусах и инцидентах, за которые сурово вас покарали. Решенье судебной коллегии могло оказаться совершенно объективным...
     - Позвольте мне сесть, — попросила она...
     Он спохватился и разрешил:
     - Конечно, садитесь, где вам удобней.
     И она прикорнула на краешке массивного стула возле распахнутого окна, а Серов неспешно и осанисто расположился в мягком кресле супротив её и вдруг украдкой вздохнул...
     Она с горечью усмехнулась и сказала:
     - Неужели вы всерьёз полагаете, что ваша сестра при её неуступчивом характере и въедливом разуме могла бы позволить мне свободно совершать фондовые аферы и бюджетные махинации при полном игнорировании её директорской воли?.. Галина была прекрасным провокатором и отлично умела спекулировать на резких колебаньях биржевых курсов, рейтингов, индексов и на прочей белиберде... 
     И вдруг Серову ярко вообразилось смугло-матовое лицо младшей сестры: высокий лоб с чёрными завитками волос, большие карие глаза с длинными ресницами, чувственно-изящные губы, прямой нос и чёткие линии подбородка. Сестра была пикантно красива, но её разум и воля были незаурядны. Оскал белых и крепких зубов Галины впечатлял всех, но при этом она от природы была весьма осторожна и всегда умела держать себя достаточно дипломатично. Но азарта и дерзости у неё всё-таки хватало... Нет, Галина не могла допустить, чтобы её подчинённые пренебрегали её сужденьями и волей! И поэтому на фирмах у Галины системы электронного и взаимного контроля всегда были безупречны...
     Серов не сразу решил, что именно ему ответить нежданной гостье. Сначала вздумалось ему прикинуться незатейливым простачком, который не способен постигнуть сложную натуру своей сестры. Но затем его кривлянье перед сирой и нищей бродяжкой показалось ему крайне унизительным, и он сказал совершенно искренне:
     - Нет, я вовсе не хочу утверждать, что моя сестра была раззявой! Наоборот, она в рыночной торговле и в производстве товара всегда была дотошной, внимательной и скрупулёзной. Кто угодно, но моя сестра — отнюдь не разиня! Манипуляций над собою допустить она не могла... Но ведь и вы, очаровательная милочка, не производите впечатленья куклы-марионетки, которую для мошенничества можно использовать вслепую! Из люльки вы уже давно вылезли, и нянька с ясельным горшочком вам уже не нужна! Я отдаю вам должное, хотя и не склонен относиться к вам с пиететом... Вы прекрасно понимали, на что именно вы согласились. Вы без иллюзий оценивали степень своего риска! Вас не подвергали гипнозу и изуверским пыткам! И вы, наверное, получили за свои зазорные услуги более чем щедрое вознагражденье!.. Я — не скупердяй, но в серьёзных делах нужна ясность! И я, как юрист, хорошо знаю, что жуликов за групповую уголовщину карают более строго, нежели за преступленья, совершённые в одиночку... Какова ваша цель?.. Неужели вы требуете компенсацию?
     Алёна кивнула головой и подумала:
     «Он сейчас мне прозрачно намекнул, что не обязан мне даже крошечной толикой благодарности... Но всё-таки он уже залопотал... И, значит, он ещё и запоёт, и запляшет... Он сейчас почти без обиняков мне заявил, что в своей нищете я виновата сама. Не сумела, дескать, сохранить своё достоянье... Весомый аргумент, но тебе, липучей заразе, ещё рано ликовать... Ведь я — не контужена, и с головой у меня всё в порядке... Я теперь знаю, чем тебя, шельмеца, брать... Ты ещё получишь от меня звонкую оплеуху... У тебя — четыре слабости... Ты ещё далеко не стар, и от праздности и скуки ты обязательно захочешь активных действий... Ты фанатично сочиняешь роман, и теперь ты надсадно мучаешься над его фабулой и канвой... И хотя никогда ты не спал со своей окаянной сестрой, но втайне ты извращённо и жадно вожделел к ней... И ещё: ты способен меня полюбить...»
     И вдруг Серов понял, что она, созерцая его лицо, прикидывает мысленно, готов ли он самоотверженно и пылко влюбиться в неё. А взор у неё был ясен, спокоен и глубок; и Серов различил в ней неуловимое, но бесспорное сходство со своей младшей сестрой. И вскоре он явственно ощутил, что он, действительно, способен полюбить свою назойливую гостью... А затем ему подумалось о том, что нынешние событья могли бы оказаться превосходной завязкой для его психологического романа. И Серов ощутил задорный интерес к дальнейшим происшествиям, а затем, молодцевато ухмыляясь, произнёс негромко, иронично, но чуть напыщенно:
     - Я, разумеется, дам безопасный приют верной наперснице моей младшей сестры. Я стану для вас паладином и рыцарем, ибо я доселе романтически чту древние легенды и традиции! Ведь я не позволил вытравить из себя офицерскую честь... И я чую, что вы, действительно, опасаетесь за свою жизнь. А я хорошо умею отличать подлинный ужас от его искусной имитации. Вы обретёте в моём тереме спокойную гавань. Вы симпатичны мне.
     И Серов в ожиданьи благодарственных излияний умолк, и она с облегченьем подумала:
     «И ещё тебе крайне интересно, что именно выспрашивали в следственном комитете о твоей кровосмесительной связи с собственной сестрой... Ты, похоже, не знал, какие позорные слухи распускает о тебе сестрица... И теперь ты, вероятно, опасаешься того, что эти облыжные и скабрезные наветы могли невзначай добраться до твоих боевых товарищей и до высшего начальства... А сейчас ты, будто целебного бальзама, ожидаешь порцию моей благодарности. Изволь, ты немедля получишь щедрую дозу моей хвалы...»
     И слёзы Алёны артистично увлажнили её глаза, и она внятно и растроганно прошептала:
     - Я безгранично вам благодарна...   У меня даже слезинки капают... И вы, право, не останетесь в накладе. Ведь искренняя доброта не пойдёт насмарку. Воистину, вы спасли мою жалкую жизнь, и я с умиленьем начну на вас молиться... И я сердечно рада снова очутиться в доме, где в лучшие времена я была счастлива...
     И она кротко и тихо всхлипнула, а затем умоляющим тоном прощебетала:
     - Я уже давно — не капризная кокетка, и буду я здесь бесконечно рада любой захудалой и пыльной каморке! И всякому сорному и утлому закутку... Но ваша хлебосольная сестра всегда поселяла меня в бельэтаже. И я привыкла смотреть в окно на горные пики...
     И он галантно и басовито ей заявил:
     - Я прикажу вас поселить в апартаментах моей младшей сестры, ибо её комнаты и доселе нетронуты. Там в изобилии сохранились флаконы и тюбики первоклассной парфюмерии вкупе с драгоценным дамским барахлом. Параметры вашей фигуры точно такие же, как у моей талантливой сестры! Повар и слуги поступают отныне в ваше полное распоряженье. Меню к нашему совместному обеду вы, пожалуйста, закажите сами. Я сейчас к вам пришлю моего дворецкого Тимофея! Попробуйте с ним поладить. Я не допущу кутерьмы в моём доме.
     И Серов неторопливо поднялся с большого мягкого кресла, а затем он пружинисто и бесшумно удалился прочь; парадную дверь в гостиную оставил он распахнутой настежь. И Алёна вдруг услышала, как он зычно и выспренне повелел слуге: 
     - Ты немедленно оповести мою челядь, что Алёна Игоревна остаётся в моей усадьбе на правах почётной гостьи! Тебе, Тимофей, надлежит хорошенько это запомнить и более не кукситься... Любой лепет её — это мой непререкаемый приказ для вашей лакейской братии!..  Пусть шустро приготовят для неё покои моей сестры... И ты учти, что я теперь направляюсь восвояси, и там я пару часиков подремлю. Не смей меня беспокоить!
     И вскоре в гостиную к Алёне вернулся подчёркнуто предупредительный дворецкий...

5