Двор

-Гицель!...Гицель!...Гицель!...
Мужчина обернулся и стайка, бежавшей за ним ребятни, кинулась в рассыпную, словно это был не его угрюмый взгляд, брошенный на них из под бровей, а тяжелый  камень. Сколько лет ему было тогда? 50? 60? трудно сказать. Сутулый, плохо выбритый, с редкими, успевшими поседеть, жирными волосами и глубокими залысинами, он походил на старика. Летом и весной носил один и тот же пиджак, мятый и просаленный с недостающими пуговицами и выцветшие тёмно-синие спортивные штаны из тонкого трикотажа, вытянутые на коленях. Зимой и осенью добавлялись телогрейка и кирзовые сапоги.
- А что ещё ему надевать? Не на свадьбу же собирается. - судачили за спиной сердобольные старухи без особой симпатии и продолжали щёлкать семечки на скамейке у его подъезда. На косые взгляды и скупые приветствия завсегдателей двора, резавшихся то в карты, то в домино под пиво и тараньку, молча кивал в ответ, никогда к ним не присоединялся, хотя его и не звали. Почему он выбрал себе такую профессию да и выбирал ли её, толком никто не знал. Неведение будоражило воображение и слухи бродили по двору. Кто-то говорил, что в детстве его покусали собаки, а младшего брата загрызли и он их возненавидел. Kто-то говорил, что в молодости он отсидел за изнасилование, подтверждая свои доводы тем, что якобы друг друга их друга видел, как гицель в частном секторе заглядывал в незашторенные окна домов. И кто бы его взял на приличную работу с таким прошлым? Так или иначе гицель навевал необъяснимый подсознательный и потому непреодолимый страх у нас, малышни. Он уходил на работу рано утром и возвращался поздно вечером. Бывали дни, когда его запряженная пегой кобылой, расшатанная телега, половину которой занимали клетки для животных, проезжала и через наш двор. Это наводило ужас на детвору, потому что мальчишки постарше, щедро раздавая щелбаны меньшим собратьям, не забывали упомянуть: "Щас тебя гицель на мыло заберёт..." Ощущение беспомощности и безысходности обдавало холодной волной. Но он никого не забирал - ни нас, ни дворовых собак и мы вздыхали с облегчением до следующего раза.
Однажды во дворе появилась рыжая самка . Наверное, в её роду были и породистые псы. Чем-то она напоминала овчарку: приземистый таз, острые уши, вытянутая морда. Шерсти на ней было побольше, чем у немецкой породы. Если точнее, было раньше. В то время, когда она пробежала через детскую игровую площадку, то представляла собой довольно жалкое зрелище. Стригущий лишай поразил хвост и лапы, добрался до морды, которую и так уродовал огромный шрам от правого уха до левого глаза, не иначе, как знак человеческого внимания. Псина была недоверчивой и злобной, никого к себе не подпускала. Облюбовав место возле мусорных ящиков, она рычала на проходивших мимо жильцов. Детвора окрестила её Рыжей и старалась обходить десятой дорогой. Особо сердобольные поначалу носили ей какую-то еду, но Рыжая бросалась на благодетелей и только, когда они, махнув на неё рукой уходили,  подходила к пище. Потом и вовсе перестали подкармливать, и она искала себе пропитание на мусорнике. 3 ящика для мусора не хватало на 5 хрущёвок, забирали его нерегулярно, и он вываливался из переполненных ржавых баков, раздуваемый ветром и источающий жуткую вонь. Вскоре к ней прибилось ещё несколько псов, и вынос мусора превратился в ритуал. Соседи собирались парами и, пока один отгонял голодных животных палками и камнями, другой выбрасывал мусор. В тот вечер гицель проходил возле свалки, и Рыжая приготовилась защищать свою территорию. С поднятой холкой и оскалом она направилась ему навстречу. Двор насторожился, бабульки перестали обсуждать короткую юбку и голые ноги этой бесстыжей Таньки из 3 квартиры и её хахаля, а мужики за столом под плакучей ивой сдавать колоду карт. Все ждали, что же будет. Но ничего страшного не произошло. То ли Рыжая не увидела в гицеле для себя угрозы, то ли наоборот поняла, что от её следующего действия зависит жить или не жить. Она остановилась в трёх метрах от него, а гицель, достав из кармана замусоленного пиджака овсяное печенье, сделал два шага вперёд и протянул собаке лакомство. Та осторожно подошла и приняла подарок. Картёжный стол взорвался. Дядя Вова, местный никем не избранный управдом, но знавший обо всех всё и вся, а потому пользовавшийся непререкаемым авторитетом, заорал во всю свою лужёную глотку: "Гляди! Во бля-а! Знает сука, кому руки лизать..." Они ещё немного покачали головой, смакуя неожиданное зрелище, и принялись за подкидного. С тех пор гицель часто носил Рыжей то хлеб, то сухарь, то печенье, а по праздникам кости. Свора продолжала бросаться на жильцов и уважительно уступала ему дорогу. Кто-то куда-то жаловался на бездомных животных и антисанитарию, но в ответ никаких действий не принималось. Так бы все жили и жили, если бы ни дядя Вова.
Интересный мужик был дядя Вова. Балагур, у которого всегда под рукой весёлый анекдот или забавный случай на любую тему. Столько историй повидать другим и трёх жизней не хватило бы. А, может, он их сам на ходу сочинял. Никто об этом не задумывался, все дружно смеялись. Он любил отпускать женщинам комплименты. И обычно заканчивал свои тирады с глубоким театральным вздохом: "Ой, Катерина... Не был бы твой Петро шире меня в плечах..." или "Ах, Веруня, не были бы мы с твоим Мишкой друзьями..." и подмигивал левым глазом. Женщинам нравилось такое многообещавшее и в то же время безобидное внимание, которое он уделял каждой соседке без исключения. "Эх, баба Глаша, был бы я на двадцать лет старше, я бы тебя у твоего Тимофея увёл..." Баба Глаша поправляла ситцевый платок на голове, и , казалось, молодела на двадцать лет. Смеялась, вытирая слезящиеся глаза кончиками платка. И всегда угощала дядю Вову сдобными пирожками. Его звали на свадьбы и поминки, дни рождения и крестины. Он приходил с баяном, садился на табурет, набрасывал на плечи потёртые кожаные ремни, меха раздувались и выдыхали то блатную  "Мурку", то арию "Да, я шут, я циркач...Так что же..." и пел глубоким низким голосом. Публика подпевала, подтанцовывала, всхлипывала - в зависимости от выпитого. Иногда завороженно смотрела на быстрые переборы пальцев. На фалангах левой руки было наколото "ЛЮБА". "Любовь" и "Любаша" вместе с "сердцем" ещё повторялись на плече и груди дяди Вовы, хотя жену звали Таней. И вот где-то в конце августа, когда почти стемнело, дядя Вова, перебравши лишку, возвращался домой из гостей. Дёрнул же его черт проходить возле мусорников. Затушив ботинком окурок "Казбека", он решил справить свою маленькую нужду. Рыжая приняла это как вызов, подбежав к нему со спины, вцепилась зубами чуть повыше щиколотки. Дядя Вова заорал благим матом и хотел было ударить её ботинком другой ноги, но чуть не упал и, размахивая руками по сторонам, старался восстановить равновесие. Тут набросились другие собаки, под визг и лай они рвали одежду и дядю Вову, который отчаянно звал на помощь. Сбежались соседи, отбили его у своры и отвезли в больницу. Всю дорогу он матерился и обещал живъём спусить шкуру с бешеной твари. "Ну, сука... ну, погоди, я вернусь..." - то и дело повторял дядя Вова, когда ему накладывали швы и делали в живот первый укол от бешенства. Наутро во дворе все уже знали о случившемся и единогласно приписали вину гицелю - это его рыжая бестия почти загрызла бедного дядю Вову. Начался сбoр подписей  на очередную жалобу. Прошло пару дней. Посеревшая за лето от дождя и пыли, марля на открытом окне бабы Глаши не пускала в кухню мух и пчел, зато выпускала наружу аппетитные запахи пекущихся в духовке пирожков и яблочного варенья на плите. Громко включенное радио пело "С добрым утром! С добрым утром и хорошим днём!..." Кто-то из ребятни копался в песочнице. Танька из 3 квартиры, возвращаясь с полными сумками с рынка, остановилась передохнуть и переброситься двумя словами со сплетницами, уже сидевшими на лавочке у подъезда. За столиком под ивой дядя Вова показывал пенсионерам свои швы на правом предплечье и рассказывал про молодых медсестёр в приёмном покое. Через двор медленно протарабанила телега, запряженная пегой кобылой, и остановилась возле мусорки. Гицель спрыгнул на асфальт, достал из-за борта длинную палку, на конце которой была прикреплена петля из проволоки и направился к ящикам. Во дворе затихли, провожая его недобрым взглядом. Рыжая, искавшая что-то внутри разорванного полиэтиленового мешка, бросила своё занятие. Прихрамывая на заднюю левую лапу, выщирив зубы и повиливая хвостом, засеменила ему навстречу. Гицель одним движением руки набросил петлю на шею собаки и затянул удавку.