Богиня

  Серебристая стрекоза качалась, сидя на таком же стройном теле папируса. А тот в свою очередь, как мог сопротивлялся могучему течению Нила. Стрекоза смотрела. На все сразу, как умела только она – сотней фасеточных хрустальных глазок. И сразу, и одним из всех. На желтый Нил, несущий Египту жизнь и плодородие, качающий на своей могучей спине груженые корабли. На колоннады храмов, только что возведенных, и уже расписываемых мастерами. На синее небо. И на белое облачение Богини.
   Странно, что люди на берегу не видели ее - грузчики, несущие тяжелые тюки тканей в трюмы кораблей, мастера, растирающие краски, расписывающие низ колонн нового прекрасного храма. Даже зодчий – молодой, красивый юноша с черной вьющейся бородкой. Преступно было не видеть такую красоту, но это было так. Хотя, кто знает – может сама Богиня и не хотела быть замеченной?
  На белую ткань легла прозрачная тень слюдяных стрекозиных крыльев. Маленькая нимфа видела ее? Богиня была в недоумении. А легкое насекомое вертело своей забавной головкой. Оно как будто хитро улыбалось ей.
 Хочу…как она…видеть все…
Небо над Долиной Царей заиграло. Оно раскрылось как цветок, разошлось разноцветными трещинами. А из них, словно дождь брызнули на пески, на извилистый Нил, на плантации и города прозрачные живые сферы! И в каждой были свои миры, люди, события. Каждая отливала своим цветом, потом меняла его. Разгоралась или умирала, а потом чернела.
 Неужели маленькая стрекоза может то, что не могу я, Богиня?
Вот на теплой бархатистой ладони оказалась подрагивающая капля. В ней качался и рос, подобно прекрасному цветку пустыни яркий воздушный стройный храм. Нет, его не строили рабы – его пришли возводить те, кто хотел принести сюда, в безжизненные пески красоту и любовь. Зодчие и начальники явились не за звонким златом и немыслимыми взлетами в судьбе, которые бы сулило участие в создании такого творения. Ветер любовно перебирал папирусы, лежащие на гладких каменных  плитах, но не разметывал, а жаркой ладонью пододвигал, казалось нужные листы под пытливые черные глаза юноши. Юноша пел. Пела рука, проводящая неземные линии. Рабочие, обтесывающие камни. Яркие краски, готовые превратится во фреску на возведенной стене…
…Нет…нет…
Кровь. Грохот колесниц. Копья, не ведающие жалости.  Острию плевать – раб перед ним, или ты, мальчик, так и не допевший свою песнь камней.
Нет!
   Замки. Леса. Синие глаза озер и тонкие венозные прожилки веселых речушек. А над ними хлопотливо суетятся мельничные колеса. И облака мучной пыли, укутывающие мельницы, превращающие их в этаких добродушных всем довольных хозяек. Маленькие трудолюбивые лошадки – не больше стрекозы, устроившейся на плече.  И спелые волны пшеничных колосьев.
   Сталь. Много стали. Латы. Мечи. Прорези шлемов и  взгляды ненавидящей черноты из них. И все это осенено белыми накидками со строгими крестами. Крест дрожит на спине, колышется ветром и на паучий манер перебирает лапами. Туда.  На Восток.
  Дым. Колонны? И из каждой столб дыма. Что это? Плоские крыши. Большие города. Смотри-ка и тут белые одежды! И красные стяги над ними. Какая огненная медь над строем людей! И как она поет! Господи, кто они, эти веселые, жизнерадостные люди? Боги? Или жрецы? Как хорошо!
 Другой город. Тоже колонны нарядных людей. И еще люди в коричневой форме. Костры и факелы. Огненный крест, вращающийся на ночной площади. Воздух, смятый криками и грохотом сапог. И еще больше стали – лязгающей, ползущей по земле. Воющей в синем поднебесье. Скрытой грубой кожей кобур и портупей.
 Богиня могла и умела воевать. И ничего не боялась. Она могла благословить и наделить силой воинскую колонну, идущую на распоясавшего от проливаемой крови и безнаказанности врага. Могла ободрить и вдохнуть мужество в зеленого новобранца – который в следующую же секунду вершил суд уже ставшей твердой и решительной рукой. Помочь раненному.  И, наконец, дать легкую смерть просящему ее,  лежащему в агонии и полубезумии на бранном поле.
   Но никакая война не могла создать такого храма. Легкого, колышущегося над июльским лесом стройного замка. Пасторальных деревушек. От нее никогда бы не родился Он.
  Окна суживались до размеров бойниц. Корабли – юные наивные дети делфинов тяжелели, обрастая броней. А профили сынов ее резко очерчивались – такие и были нужны. Они хорошо смотрелись на медалях и памятниках. Бронза была им в пору…
 Смогу ли я? Хватит ли сил? Проникнуть туда, в каждую каплю и не пустить черноту? Не освободить ее ни из прорезей шлемов, ни из орудий, ни из беременных смертью чрев стальных птиц?
 А Он ждал. Ветер пустыни, вдруг посвежевший, гладил его светлую одежду. И черную бородку. И заставлял щурить еще мальчишески-любопытные, но, вместе с тем, такие мудрые глаза. Как у любого творца! А еще он засыпал на  папирусах и становился линиями.  Вольными и живыми. Как бока поющих дюн. Как морские волны. Словно облака. Ветер приносил ему со всего света самые лучшие цвета. С далеких заморских цветов, с синего неба, и даже от богов. Ветер любил зодчего, как друга, а чего не сделаешь для самого близкого человека?
  Великая река  унесет с собой много жемчужин. Будет омывать их, нести вперед, любовно трогать струями могучих течений. Вынесет на берега. А может и на небо – ведь многие из них достойны стать звездами. И ни одной черной не будет в ее глубинах.
  Они встретятся. Обязательно встретятся. Ветер ужасно любопытен. Он касался той фрески, где Зодчий целовал стройную юную деву. Он впрягался в парус, несущий их к сиреневым берегам.  И точно знал запах волос. Ее и Его. Боги говорили, что ему подвластно даже подсмотреть будущее!
  Стрекоза в недоумении взлетела. На песке осталось пятнышко исчезающей тени. А небо над Долиной Царей вспыхнуло сиреневым.