Нет больше глаз усталых и ласковых...

Там, где изба на бочок покосилась,
Мыши завалинку съели в труху,
На ставеньках старых синь облупилась,
Ждет меня бабушка в злую пургу.

Ждёт сорванца своего озорного,
Молится, шепчет святым образам:
 - Боже, храни мальца неуёмного!
Я тебе, Господи, верой воздам!

Шепчет письмишко Серёжке соседу.
Правит, волнуется, если не так.
 - Ты поспрошай, почему он не едет,
Где он загинул, во коих краях?

Пёс, напиши, околел не дождавшись
Воли таёжной под выстрел лихой.
Катенька Ваньке под стогом отдавшись,
Мыкает горе доселе с лихвой.

Зорьку продАла по прошлую осень,
Нет больше мОчи в руках подоить.
Нет на деревне ни девок, ни песен,
Нет молодых мужиков подсобить.

Печку бы надо к зиме перелОжить,
Пару венцов под избой поменять.
Может быть старый колодец почистить...
И перед смертью тебя бы обнять...

 - Бабуш родная, каюсь в молчании,
Плачу за прошлое в душных ночах.
Нет пред тобою от Бога прощенья,
Вижу всё реже тебя я во снах.

Нет больше глаз усталых и ласковых,
Нет колыбельной в иконной ночи.
И не гортанят лебеди в заревах,
И не соплю я с тобой на печи.

Жизнь городская - больше паскудная
Тянет петлёй на скрипучий фонарь.
Чаще и чаще Дева Пречистая
Чудится утром под пьяную гарь.

Ты потерпи, моя ненаглядная.
Я уже скоро... ты только дождись.
Свечку зажги в пургу непроглядную,
И за мальца своего помолись.

                1995