Глава 14. Надежда умирает последней

Воистину нет на земле
людскому терпенью предела.
Везде, за веками века,
лишения терпит народ.
Вот-вот превратится в омлет,
казалось бы, бренное тело,
но только в душе все никак
надежда еще не умрет.

Забрезжил надеждой рассвет
в унылые окна Нахора,
когда в магазин постучал
прохожий один как-то раз.
Нахор, утомленный от бед,
увлекся его разговором
и, предложив выпить чай,
услышал занятный рассказ.

Прохожий коммивояжер
поведал, что в храме Энлиля
служители за полцены
пожертвования продают.
«Есть у меня там дружок, -
сказал незнакомец, - он в силе
устроить все так, что полны
прилавки твои будут тут.

Порядок в том храме суров –
по мелочам не торгуют.
Дар богу нельзя по мешкам
голодному люду раздать,
но если придешь с серебром,
увидишь картину другую –
найдешь в божьем храме дружка,
и будет тебе благодать».

Ушел незнакомец когда
совсем на дворе потемнело,
и серебром небосвод
усыпала звездная мгла.
«Эхма! вот бы вправду бог дал
хоть раз провернуть это дело,
на многие годы вперед
я смог бы поправить дела».

Составил Нахор новый план
с учетом расходов на «крыши».
Прикинул доход наперед
в надежде найти профицит,
пошарил по темным углам
и с утешением вышел,
что коль будет жив – не помрет,
а значит, и дом будет сыт:

«Еще потерпите чуть-чуть,
придет долгожданное время,
когда снова, павшая ниц,
поднимется наша страна!
В Евфрате уляжется муть,
тогда и на нашем дворе мы
наладим кормление птиц
на будущие времена».

Когда в срок условный за мздой
нагрянули в лавку гуруши,
Нахор им поведал свой план
и в долг попросил серебра.
Главарь же глазницей пустой
глядел и внимательно слушал
пока данник, как Магеллан,
о дальних сокровищах врал:

«Намедни поведали мне,
что в храме Энлиля скопились
большие запасы добра,
и переполнен амбар.
Их можно скупить по цене
такой, что тебе и не снилось,
и, кабы ты дал серебра,
я смог бы доставить товар».

Зевнул одноглазый бандит:
«Ну что же, попробовать можно.
Успеешь ты или же нет,
даю тебе месячный срок.
Как хочешь - торгуй, но кредит
ты к сроку вдвойне принесешь нам,
а для гарантии мне
отдашь свою Милку в залог».

От гнева Нахор покраснел,
как будто ему дали яду,
но все-таки продал на вес
супругу, упавшую ниц.
Ехидно смеялись во сне
над ним этой ночью Плеяды
и в окна глядели с небес
пустыми белками глазниц.

А утром, оставив свой дом
на попеченье Гимилю
и молча осла оседлав,
поехал в Ниппур наш герой;
договорился ладом
со сторожем храма Энлиля,
успешно устроил дела,
добра накупивши горой.

Затем фимиам воскурил,
воздав благодарность Энлилю;
ударил с владельцем челна,
поладив в цене, по рукам,
и с грузом большим без ветрил
они по Евфрату поплыли,
и понесла по волнам
легко груз попутный река.

Змеею луна впереди
по водам ползла неохотно -
оглядывалась, норовя
то вправо, то влево уйти.
Но всякий раз упредив
коварство ее подноготной,
гнал лодочник дальше червя
вперед, чтобы путь осветил.

Был полог небесный, с кормы,
из звездной материи соткан,
и кутались в нем по бортам
причудливые берега.
Вдруг слева по курсу из тьмы
стремительно выплыла  лодка,
при свете луны - как черта,
и встала пред нею река.

«Эй, там, на челне! - прозвучал
в ладье повелительный оклик, -
причаливай к берегу, там
досмотру ваш груз подлежит».
И в этот момент невзначай
штаны у героев намокли,
и, надо сказать, неспроста
перепугались мужи.

У пристани, на берегу,
вовсю закипела работа
над тем, чтобы перенести
весь груз на причал ни за грош.
Один только раз, на бегу,
бандиты замешкались что-то,
жестоко избив по пути
мужей за здорово живешь.

В итоге, безжалостный рок
в лице оголтелых орясин
их вытолкал с пристани прочь
пинками, гоня и хуля.
Опустошенный челнок
отчалил Нахор восвояси.
Избитый и мрачный как ночь,
его кормчий встал у руля.

Луна по реке уползла,
трусливо упрятавшись в тучу,
а звездный серебряный рой
зудел в отраженьях на дне.
О наказании зла
челнок у Евфрата канючил
и всхлипывал носом порой
на набежавшей волне.

Пустынным причалом челнок
знакомая гавань встречала.
Прикинув моральный ущерб,
потребовал кормчий расчёт.
Нахор расплатиться не мог
немедленно с ним на причале.
Сказав, что нет денег вообще,
посетовал он горячо:

«Сам знаешь, какая беда
со мной приключилась в дороге:
добро потерял я и все
имевшееся серебро!»
Но лодочник в жизни видал
клиентов подобных уж много -
уперся, как вьючный осел,
поставив вопрос на ребро:

«Оплатишь аренду челна
с учетом цены мордобоя!
Приду к тебе завтра с утра
я с дюжиной верных ребят,
и коль не заплатишь сполна,
они разберутся с тобою, -
свободного места от ран
не будет со лба и до пят!»

На том и расстались они.
С душой, опускавшейся в пятки,
Нахор шел домой, но и там
его поджидала беда.
Как раз наступили те дни,
когда стражи правопорядка
велели торговым местам
платить неформальную дань.

Великодержавный кулак
увидел Нахор перед носом,
ступив на родимый порог,
и все рассказал про напасть:
что с ним приключилось, и как
его угораздило босым
вернуться домой, и что в срок
уважить не может он власть.

«Ага! стало быть, ты ведешь
сомнительную торговлю –
воскликнул на это главарь
правоохранительных сил. –
С бандитами дружишь! - ну что ж,
пора под тюремную кровлю
сажать тебя, чтобы ты, тварь,
там пользу стране приносил!

И если в ближайшие дни
в достатке не будет порядка,
то будем вести разговор
с тобою иначе, мужик».
На том и расстались они.
С душой, опустившейся в пятки,
Нахор вперил в угол свой взор
и понял, что это тупик.

Ничто не избавит от пут,
и что ты ни делай, разрушит
судьбу в одночасье злой рок,
имеющий множество рук:
есть кормчий, есть власть, да придут
со дня на день в лавку гуруши, –
им всем не заплатишь оброк,
коли нагрянут все вдруг.

Взирая на этот разгром,
где нет ни единого шанса,
припомнил о брате родном
и давнем их споре Нахор.
Когда между злом и добром
не существует баланса,
спасение только одно -
бежать со всех ног за бугор!

Призвал он Гимиля к себе
и, глянуть на сына не смея,
печально поведал ему
о положении дел:
«Придется бежать нам от бед.
Властители и лиходеи
сулят нам тюрьму да суму,
и нет здесь спасенья нигде!

В Ниппур подадимся с тобой,
а там, худо-бедно, на рынке,
чем бог наградит, до весны
попробуем поторговать.
Хотел я поладить с судьбой,
ан вот оно вышло-то сын как! -
не разбогател, и бог с ним,
нам только бы выкупить мать».

Не мог ни один, ни второй
перечить исходу такому.
Взяв пару мешков багажа,
отправились беженцы в путь.
Кружился невидимый рой
сопутствующих насекомых
и странникам в уши жужжал
свою заунывную муть.

Напеву зудящему в тон
нахорово сердце заныло,
и музыку эту дня три
еще потерпел старина.
Но вот на подъеме крутом,
когда до Ниппура уж было
рукою подать, вдруг внутри
как будто порвалась струна.

Упав в придорожной пыли
среди заболоченной нивы,
давно не родившей хлеба,
последних лишился он сил.
Пока глаза видеть могли,
и губы еще были живы,
у верстового столба
отец сыну так говорил:

«Я в жизни не лез на рожон,
любой не боялся работы.
Я милостыни не просил,
старался не красть и не лгать.
Но путь этот был миражём,
и мы очутились в болоте.
Придется теперь, в меру сил,
тебе, сын, прокладывать гать».

И похоронил его сын,
оставив на добрую память
могилу в лесной полосе,
где странникам птицы поют.
Висит на ней, словно весы
на коромысле с плечами,
Путь Полумесяца – все
его Плодородным зовут.