Пожнёшь Бурю. Ад. Песнь 1

Когда подошёл моей жизни венец,
Я стал оглядываться назад.
Я подумал, в чём же конец,
И буду ли я смерти рад?

Как мне найти и понять,
Тот странный глубокий взгляд;
И суждено ли душе узнать,
Перед тем как себя потерять?

Столь странным может казаться,
То, что внутри живёт;
За прошлым иногда не угнаться,
А иногда оно само зовёт.

Я всегда стремился понять,
Для чего я должен дышать;
Но по природе человек слаб,
И своих он страстей раб.

Я стою на рубеже,
В душевном неглиже;
На перепутье своей морали,
Ухожу в тёмные дали.

Я вышел из дома,
И брёл без оглядки;
Всё кругом было голо,
И серость играла в прятки.

Урбанистический город,
Для него я не молод;
Отравленный отходами,
Отчаяньем и невзгодами.
               
Воздух, пахнущий нефтью,
Ядовитой драгоценной смертью.
Увядшая и гнилая трава,
Химикатами полна.

Дома, как коробки иль клетки,
На них системы метки.
Реклама, постеры, билборды,
Завершающие пустоту аккорды.

Симфонию выхлопных труб,
Слушает в канаве труп;
Зарезанный богатенький юнец,
Нашёл в переулке свой конец.

А его убийцы на его деньги,
Давно пьяны уж в стельку.
Их язвенные желудки,
Полны дешёвой водки.

А в подъезде старого дома,
Пропахшего пылью и мочой,
Сидит молодая особа,
Нагревает ложку и брызжет слюной.

В ложке, лекарство к забвению,
К личностному самоуничтожению;
Затем набирает в шприц отраву,
И в тишине, подобно ритуалу,

Наркотик в вену льётся,
И существо в экстазе смеётся.
В воздухе витает зараза,
Которую я почуял не сразу.

Она призывает к мыслегниению,
К отупению и самозабвению.
Мой зомбоящик, которого зовут телевизор,
Этой заразой всецело пронизан.

С его плоского экрана,
Вытекает гламурная рана;
Поп-индустрия,
Вкуса некрофилия.

Сотни маленьких ублюдков,
Что смотрят в экраны;
Наши цветы гнили,
Будущие гопники и путаны.

Наше тупое злое потомство,
Культивирует собственное уродство.
Они дети прогресса, интернета,
Разменная ржавая монета. 

Гламурная мерзкая краска,
Из глаз льётся, будто замазка;
Под стразами, гниль таится,
И похоть, как светоч искрится.

Масс-медиа культивирует грязь,
Обращенье человека в мразь.
Разбитая в прах мораль,
Которую, увы, не жаль.

Одна ложь не излечит другую,
Одинокая истина рождена впустую;
Расколотые и гнилые души,
Клетка комфорта душит.

На тысячи мелких частиц,
Разбиты лики границ;
И сотни ржавых спиц,
Внутри полых глазниц.

Я стою на перекрёстке,
И идти дальше не просто.
Моя гордыня душит меня,
Моя саможалость ненавистна для меня.

Я отверг мирское,
Лжепророков слово святое;
Я отверг религии уста,
Я сыт безнадёжностью сполна.

Усталость и смутное томление,
В предвкушении ненужного спасения.
Углубление и изменение восприятия,
Балансировать на грани проклятия.

Перепутье и отчужденье,
Сомненья и озаренья;
Тварь внутри и тварь из вне,
Сверхчеловека смерть во мне.

Сумбурное заблуждение,
И по истине томление;
Стержень мой внутри надломлен,
У изголовья мёд не тронут.

Ярмарка пороков вокруг меня,
На её пире чужой я;
Ярмарка счастья вокруг меня,
На неё опоздал я.

Ярмарка боли и больных желаний,
Впереди моих скитаний.
Моя страна на коленях,
Дышит добитым зверем.

Ей давно уж пора,
Чтоб накрыла волна,
Чудовищ, что в ней живут,
И сами себя клянут.

Стадо баранов, стадо рабов,
Нука все дружно проговорили:
Для отупения я всецело готов,
Мы о правде давно уж забыли!

Демократия и свобода,
Также изменчивы, как и погода;
Речами гнилыми из трибун,
Нас в рабство дружно ведут.

Политика – проституция духа,
У меня от неё на сердце сухо.
Цена власти и цена жизни…
Ах, не нужны мне эти мысли!

Я устал от мыслей,
От безликих жизней,
Которые я проживаю,
Которые я разрываю.

Чаща стала смыкаться,
Всё сильнее сгущаться;
Чёрные ветви захлестали меня,
Не прошеный гость здесь я.

Я стал с усилием пробираться,
Сквозь сучья прорываться;
Но дорогу мне преградили три зверя,
Медведь, лиса и гиена.

Косолапый, что своей мощью страшен,
Своей грубостью ужасен;
Своей силой мне гадок,
Он до сладкого так падок.

Своей ненасытностью он мерзок,
Его враг давно растерзан;
Его клыки в приторном мёде,
Его всеядность с ума сводит.

Его толстолобость и примитивность,
Бояться слова креативность;
Он символ самого себя,
И за это он живёт не зря.

Он везде желанный,
И везде ненавистный;
Его взгляд лукавый,
Его взгляд завистный.

Все в долгу у него,
И рядятся как плебеи.
Для него самого,
Проглотили яд все змеи.

Лисья морда мне чужда;
Быть может, она хитра и умна,
Но многим пожертвовала она,
Чтобы быть сытою сполна.

Её шёрстка блестит,
Как полированный гранит;
В очах возмездие горит,
Но привычка его старит.

Привычка комфорта и удобства,
Загнала её в уютную нору;
В ней она рождает своё потомство,
И всё глубже заползает в эту дыру.

Её лисята умны не по годам,
Но всё у них и стыд и срам;
Они расторопны и зрелы,
Но для жизни неумелы.

Лиса – наш символ красоты,
О ней строят глупые мечты;
Хитра она, но уже не настолько,
Обманула себя, и только.

Гиена – особый зверь среди этих троих,
Она лелеет замыслы в умах гнилых.
Они символ грязи и гламура,
Ненавистная сама себе дура.

Она невежественна и себялюбива,
Чванлива и горделива;
Она зверь грязной породы,
Она родила сотни уродов.

Эти уроды так популярны,
От них тошнит и они желанны;
Чрево гиены полно ран,
Оно поглотило много стран.

Весь мир прислушивается к её визжанию,
Давно пошатнулось её сознание;
Она предвестник безумства на земле,
Она старый мир, что сгорит в огне.

Она омывается в золотой грязи,
Ей прислуживают колоритные мрази.
Они символ абсурда и глупости,
Совершенной в своей правоте тупости.

С экранов сотен машин,
Хлещут грязные каналы;
На то есть сотни причин,
Чтобы нанести самому себе раны.

Она огненная гиена,
Разорванная вена,
Безликая химера,
Изуродованная дева.

Её звёздная мантия
Покрывает скверну,
Её бесовская братия,
Разрывает плеву.

Она набожна и духовна,
Как фарисей в гостях у друга;
Она улыбчива, но словно,
Ей это даётся туго.

Ей благочестивой быть так трудно,
И, по всей видимости, нудно;
Показная духовность и показная мудрость,
И неутолимая сухая скупость.

Сеи звери окружили меня,
Наверно здесь погибель моя;
Я в отчаянии руками закрылся,
И в последний раз с этим миром простился.

Но вдруг все звери хвосты поджали,
И в испуге громко завизжали;
Грозные слова за моей спиной прозвучали,
Но я не знал, кому они принадлежали.

“Недостойное двуликое племя,
Скоро настанет твоё время;
Беги прочь от истинного смысла,
Не для вас зажглась здесь искра!”

И звери стремительно скрылись,
И в норы поглубже забились.
Я обернулся и узнал того,
Кто имел звание учителя моего.
               
Великий разум, чьи слова я внимал,
Десятки трудов его я прочитал;
Славу свободного ума он сыскал,
Но признания от людей не узнал.

Провёл свою жизнь он в духовных метаниях,
Во зле и в добре, в вечных скитаниях;
Пустыню морали он всю исходил,
Пока своего демона не победил.

Он искал путь к сверхчеловеку,
Ждал счастливую для людей комету;
Верил в иную мораль, чем толпа,
И из-за этого хлебнул горя сполна.

Он разбивал общепринятые скрижали,
И сотни умов в гневе дрожали;
Изрекал мысли, которые ересью называли,
Те люди, что его не понимали.

Танцующий в грани и за гранью,
Путник вечного пути;
Что нужно его дыханью,
Так это истину найти.

Но не узнать  её в лицо,
Ведь всегда двусмысленно оно;
И не узнать, жива ли она,
Или уже давно умерла.

Эта безликая ловкая женщина,
Которая истиной себя зовёт;
В мозге философа породила трещину,
И отправила его разум в полёт.

Великий и страшный ум Фридрих Ницше,
Стоял недалеко от меня;
А я перед ним будто нищий,
Замер, позабыв вдруг себя.