Владимир Смолдырев, друг, поэт. 1

                Жёлтые лампы зажгутся
                В комнате воспоминаний
                Вл. Смолдырев. Рябина.


      КРУГ ОБЩЕНИЯ - ПОЭТЫ, СОВРЕМЕННИКИ МОИ

      Со мною больше нет, не будет
      Поэтов, современников моих
      И ночью не разбудит
      Их неторопкий говор-стих.

      Не будет и совета
      И что и где.
      А как не достает их –
      Друзей моих в строке.

      Монах наш красный Чиков,
      Что потеснил былинный ряд богатырей,
      И Смолдырев, друг и учитель –
      Провидец наших дней.

      Чашечников, где ты?
      В каких краях?
      Мне не хватает света,
      Не достает тебя!

      А верный Мехоношин?
      А Селиванов Алексей?
      …С тяжелой ношей
      Иду один по полосе.

      Еще дымится рана –
      Володя Сосин,
      Любимец, друг, поэт
      Ушел из жизни и так рано,
      Оставив осиротелым Белый свет,
      Свидетель, организатор и участник
      Культурной жизни
      Всех последних лет
      И ... нет!
      Слишком тяжела потеря!
      Совесть и душа не мирятся,
      Нет!..
      Наверное, позвали
      небо и дальние миры
      И он уехал,
      - и вестей оттуда нет.


1.

Прочитав в газете «Вперёд» объявление о начале работы при ГК ВЛКСМ литературного кружка под руководством поэта Владимира Смолдырева, я приехал в г. Загорск и пришёл по указанному адресу, в старое здание ГК КПСС. Нашёл помещение. Оно оказалось закрытым. Не вышло назначенное время. Стою – жду. Постепенно начали собираться, подходить люди и также стоять у закрытой двери. Один из подошедших, увидел закрытую дверь и стоящих людей, видимо, знавший местные порядки, быстренько сходил в административную комнату, нашёл ключ и открыл дверь. Потом появился человек небольшого роста, плотный, коренастый, с рыжей копной волос на голове, с горящими глазами и плотно набитым портфелем – казалось, тронь – он зазвенит. Представился: Владимир Смолдырев. Он сообщил об открытии очередного сезона занятий  литературного кружка, который существует уже второй год. Для новичков, а их было много,  он пояснил, что посещать кружок могут все, кому интересны занятия, кто давно пишет и кто только пытается. Для детей младшего школьного возраста он будет вести другой кружок, отдельно от нас, в Доме пионеров.

Изложил свою программу проведения занятий и начал знакомиться с каждым из пришедших. Для чего каждый должен рассказать о себе и прочитать своё сочинённое, если такое имеет. Начал с себя.

     Родился и жил он в городе Ростове-на-Дону. Там окончил школу и машиностроительный институт. По направлению на работу, как молодой специалист, приехал в наш район в поселок Лоза. Отец у него – капитан речного пароходства. Вместе с ним он каждый год, сколько себя помнит, лето проводил, как говорится, на воде – плавал на колёсных грузовых и пассажирских пароходах. Хорошо знает Дон, Северный Донец, Кубань, Волгу, Каму, изучил побережья Черного и Каспийского морей. Воспитывался на поэзии Древней Греции и эпохи Возрождения, в совершенстве знает Гомера, целые главы из «Илиады» и «Одиссеи» читает по памяти наизусть. Хорошо знает русскую классическую поэзию. В Ростове-на-Дону он начал писать стихи и посещать литературное объединение и стал его активным членом. В занятиях литобъединения вместе с ним участвовали Петр Вегин, Елена Нестерова, Ашот Тер-Маркарьян и  другие. Написано им не мало, экспериментировал в разных жанрах и с разными направлениями. Но сейчас многое в своём творчестве им пересмотрено - и многое уничтожено, включая несколько поэм (около 7, если мне не изменяет память). И вот теперь появилась первая ласточка – книга стихов «Акварель» в коллективном сборнике «Костры» издательства «Молодая гвардия». Прочитал несколько стихотворений. Читает он здорово. Запомнились «Хлеб», «Карандаши», «А мама моя вышивала старинные замки», «Кипяток», «Стихи о мандаринах». Как будто свежая волна воздуха ворвалась в нашу комнату - и мы пробудились от сна, увидели жизнь, какая она есть. Грустно и горько, но это естественно, образно, правда. Так было! И зазвучали в моей душе:


        У меня на столе
Хлеб лежит…

        …Исчезновение хлеба
Для меня противоестественно,
Как исчезновение солнца,
Как исчезновение самого себя.
       («Хлеб»)


…А я хотел иметь карандаши,
        такие, как у однорукого солдата.
В коробке. Разноцветные и длинные.
Заточенные грифели дразнили.
        Я, как слепой, ощупывал коробку
и, пробуя цвета карандашей,
Фигурки на ладони рисовал.

Я так хотел иметь карандаши!

…и я смотрел на маму снизу вверх
и видел: губы мамины дрожали…
        («Карандаши»)


        …А в замке жила, словно белая астра,
                принцесса,
        которую мама пророчила мне…
        («А мама моя вышивала старинные замки…»)


…Россия жадно к кипятку тянулась
и губы в трещинах глубоких обжигала.
        («Кипяток»)


…Помнишь, у Гогена:
«Откуда мы приходим?
Кто мы?
Куда идём?»

        …Помнишь, у Паустовского:
«Солнце растапливало краски
на его картинах».
Как ты думаешь,
        знаем ли мы солнце,
хотя бы одну,
самую маленькую
его дольку?
Как ты думаешь?
Знаем?…
        («Стихи о мандаринах»)


И долго не отпускали. Какие-то они были необычные и в то же время – простые и понятные, как сама жизнь.

И затем, кто как сидел, по очереди мы начали рассказывать о себе и читать свои стихи. Слушал он каждого внимательно, выслушивал до конца, не перебивая, а потом уже сам говорил, отмечая, оттеняя находки, поэтические зёрна. Время пролетело, словно одно мгновение.  Договорившись о дне следующего занятия и, закрыв помещение, мы пошли провожать его на ближайшую автобусную остановку. Он жил тогда в посёлке Лоза в однокомнатной квартире. Последний автобус у него уходил в 21-50 с вокзала и на остановке, в Центре, был уже через 4-5 минут. Опоздаешь – не уедешь. И он на остановку почти бежал, стараясь не опоздать, и вскакивал  на подножку уже уходящего автобуса. Автобус здесь переполнен, но старался забрать всех, кто стоял, точно резиновый, а уже на последующих остановках постепенно разгружался. Многие из нас не успели дойти до остановки, как Смолдырев  уже уехал. И вскоре автобус скрылся за поворотом.
Так мы и познакомились.

Со временем определился и постоянный круг членов литературного кружка: кроме меня, это были совсем тогда юные Володя  Сосин, Надежда Коган и постарше – Сергей Михайлин, Саша Смоликов, Владимир Жеглов, Алексей Селиванов. Остальные приходили, уходили, не успев запомниться.

Сложилась и программа проведения занятий. Обычно занятие состояло из двух отделений. Первое – открытое, всеобщее. Читались стихи, разбирались, обсуждались литературные новинки и окололитературные новости. И большинство уходило. Второе – закрытое. Оставались – единицы. В портфеле одного из оставшихся находилась бутылка водки и немножко - закуска. Из далёких былых времён, чудом сохранившийся, железный, а может чугунный, воронёный бокал-пепельница, кажется, даже кованый,  с разными завитками - украшениями  по сторонам, всегда стоял на столе. Кто-то  из нас бежал к раковине, тщательно промывал его и затем  в него  равномерно, понемногу, по-братски, чисто символически, каждому наливали водку. А потом читали. Читали, что негде не прочитаешь. Говорили то, что нигде не услышишь. У нас  друг от друга не было секретов. Здесь и были прочитаны многие поэты — от античности до современности, отечественные и зарубежные.

Владимир Смолдырев, как никто другой, умел слушать и оценивать и, как ребенок, радоваться удачно найденной находке – строчке, образу, мысли. Для него не существовало - Чьи они?  - они всегда были его. И он торопился поделиться ими со всеми, отметить, включить в литературную страницу газеты «Вперёд», озвучить на радио, забрать с собой. Так были опубликованы стихи Саши Смоликова, Сергея Михайлина, Володи Сосина и многих-многих других из нас.

На одном из занятий он подарил мне книгу стихов «Костры», сопроводив следующей надписью: «Ивану Кудрявцеву. С надеждой встретиться на книжной полке. Автор «Акварели». Подпись. 15.11.67 г.»

Запомнилось мне, уже перед расставанием, они с Алексеем Селивановым пели романс «Гори, гори моя звезда…» и я был очарован богатством исполнения, как сумел Владимир Смолдырев не только почувствовать содержание, но и передать его в голосе, в его тональности. И тогда он впервые высказал мысль, что собирается написать либретто на свои стихи «Сказка о металлической мачте»  и «Сказка о новогодней ёлке». Но, увы, мечте его не суждено было осуществиться.

Он горел. Горел в стихах. Горел в жизни. И всегда торопился: на встречу, на выпуск литературной страницы, на проведение вечера, на автобус, на электричку. И всегда его кто-то где-то ждал. И всегда вокруг него были люди. И они к нему тянулись. Никогда никого он не обижал. Он был как солнце. И со всеми всегда на равных. Мне, почему-то, он всегда напоминал Сергея Есенина. Именно таким мне представлялся Сергей Есенин.

И потому не удивительно, что я с ним часто встречался в дороге: на маршрутных остановках, в автобусе «Хотьково-Жучки», в электричке «Загорск-Москва», на   вокзалах городов - Загорск, Хотьково, Москва; и всегда у него в руках был всё тот же туго набитый портфель собственными рукописями и новинками – газетами, журналами, книгами, а также - рукописями друзей и очередным сборником из серии «Подвиг», над которым он тогда работал, находясь на должности  редактора в журнале «Сельская молодёжь». Найдя свободное место и усевшись, он обычно доставал рукопись и спешил познакомить меня с недавно рождённым, по его выражению, еще «горяченьким». Тогда им были прочитаны «Песня о море», «Прощание с Чегемом», «Монолог Хатыньского колокола», «Письма из Саласпилса», «Кладбище Яна Райниса», «Венок несонетов», как гимн любви, «Экономические сонеты» и многие-многие другие, составившие в последствии книгу «Спираль Архимеда». Стихи опять же запоминались, ложились на сердце и обжигали. В них наши неизбывные раны. Запоминались целиком. Все строчки равноценны и дополняли друг друга.

Однажды он организовал выступление в посёлке Лоза перед военными строителями. Одноэтажное щитовое - брус, тёс и вагонка - здание барачного типа - сарай солдатский да и только! - клуб. После выступления зашли к нему домой - на его квартиру и он жене помог снять шубу, на что она произнесла: «Смолдырев! Это надо отметить палочкой на стене». Я был тогда удивлён обнаружившейся некоторой натянутостью их отношений.

Однажды Смолдырев, Жеглов, Селиванов и я договорились вместе встретиться поздним вечером перед  Пасхой, посетить Лавру и послушать ночное пасхальное богослужение, но в договоренности произошёл сбой и мы с Селивановым, приехав, зашли домой к Жеглову, ни Жеглова, ни Смолдырева  не застали. По словам матери Жеглова - они уехали на охоту. Обещали вернуться завтра. Чья тут промашка? Потом обе стороны долго сожалели.

Несколько раз я заходил к нему, когда он переехал на улицу Лазо г. Хотьково, где он снимал частный жилой одноэтажный дом. «Дом на пригорке–коробок, – Глядит на Ворю» – написал я в память о поэте позднее. Здесь любимицей у него жила собака, обыкновенная, дворовая, о которой он заботился. Отвечая взаимностью, она сопровождала поэта на прогулках, словно тень. В его отсутствие сидела на цепи и лаяла, когда кто-то посторонний подходил к калитке. В первый раз, когда я появился у дома и не застал поэта, то в почтовом ящике, висевшем у калитки с наружной стороны забора, оставил записку: «Осторожно – злая собака! Заходил – не застал! Подпись, дата и время». Зашёл вторично - записка на месте, но на ней приписка: «Бываю дома в такие-то часы. Добро пожаловать! Смолдырев».

Дом небольшой. В нём одна жилая комната. Вдоль большой стены от пола до потолка самодельный стеллаж, плотно уставленный книгами. Точно такой же стоял у него в квартире в Лозе. Книги по тем временам редкие. По крайней мере, я до тех пор нигде и ни у кого не встречал. Часами можно разглядывать их, стоя у полок с широко раскрытыми глазами, и удивляться представленному богатству и разнообразию. Всё это оправдано его жизнью. Человек для того времени достаточно известный, участвовал в совещании молодых писателей, в составе писательской бригады от издательства «Молодая гвардия» много ездил по стране, побывал за границей - посетил Прагу, и отовсюду в подарок себе он привозил книги.
Именно здесь к нему пришли строчки:


        Вот и месяц взошёл,
        и речушка звезду закачала,
лихорадкой вечерней
траву обметала роса.
Закурился туман,
        жеребец по деревне процокал.
        («Вдовий праздник»)

Именно отсюда он осуществил целенаправленную поездку на Мангышлак к нефтяникам и по материалам поездки написал молодёжную поэму, которая вскоре зазвучала по всесоюзному радио в передаче «Юность». Мне послушать её не удалось.

В творческом плане его всегда волновали  две основные темы. Одна из них – экономическое неблагополучие в стране. Он остро переживал происходящее - и рождались стихотворение «Небережлива Родина моя…», венок экономических сонетов, где он оказался провидцем. Вторая – Великая Отечественная война. Он постоянно переживает её и создаёт одно за другим стихотворения «Монолог Хатыньского колокола», «Письма из Саласпилса», «Волгоградское пламя», «Когда я думаю о будущей войне…» и многие, многие другие. Он мечтает взять с собой классного фотографа и с ним объехать наиболее опалённые огненным смерчем места и выпустить альбом, как документ-предупреждение всем живущим. Но, увы, этой мечте его также не суждено было осуществиться
.
Занимался он переводами стихотворений Поля Элюара и стихотворений поэтов братских республик. Переводов много, но они до сих пор не опубликованы, т.к. не найден его архив.

Он записан на центральном телевидении в альманахе «Поэзия» – была такая передача. Читал стихотворение «Песня о море». Как он вспоминал,  записывали его целый день, около десяти раз, под звучание песни в исполнении болгарской певицы Лили Ивановой. Он очень устал и чуть не сбежал оттуда. Я потом смотрел  эту передачу и даже записал на магнитофон. И теперь в моей квартире звучит его голос! Магнитофонную копию записи позднее я передал В. Сосину, для прослушивания на вечерах.

Близился тихий тёплый майский вечер. Совсем недавно прошёл дождь. Всё вокруг напоминало о нём. Над Ворей в оврагах буйствовала черёмуха - и запах цветения её разносился по округе, пьянил. Ужин собрали на террасе дома родителей жены в д. Жучки, что сращивается с городом Хотьково. Вдруг вижу в окно: мимо дома идёт Владимир Смолдырев с подругой. Я вышел за калитку на дорогу им навстречу - оказывается, они принимали деревенскую баню и теперь возвращаются к себе, домой. Я пригласил зайти  и разделить с нами ужин. Все вместе поужинали и даже немножко выпили. Родители долго потом вспоминали с теплотой о нём и подаренной судьбой удивительном вечере. Владимир Смолдырев и в житейской гуще оказался прекрасным собеседником. Потом мы с женой пошли их провожать. Поскольку грунтовая дорога после дождя грязная, мы вышли на шоссе, по которому автотранспорт двигался не часто и с небольшой скоростью, так что при появлении его мы успевали отойти в сторону, на самый край обочины. По дороге он прочитал мне только что написанные стихи «Я вижу горы и долины…» и при этом добавил, что очень удивлён – откуда? Ведь есть же такие, причем широко известные и любимые, ставшие народной песней. И тут же напомнил:


      Вижу чудное приволье,
      Вижу нивы и поля –
      Это русское раздолье,
      Это Родина моя.

      Вижу горы-исполины,
      Вижу реки и моря -
      Это русские картины,
      Это Родина моя.

      Слышу пенье жаворонка,
      Слышу трели соловья –
      Это русская сторонка,
      Это Родина моя.
        (Ф. Савинов)


И вдруг он увидел всё по-своему, сегодня, и не записать не мог. И я, словно губка, их впитывал, чтобы никогда не забывать. Вот эти строки:



  *   *   *

        Я вижу горы и долины.
Озёра вижу и леса.
        Я слышу клёкот журавлиный
и дальних речек голоса.
         
Поёт коса, вскипает брага,
пасётся стадо на лугу,
и вечер в шелковой рубахе
стоит на жёлтом берегу.

Я вижу: к дому над рекою
сугроб гуашевый приник.
Я слышу: влагой голубою
звенит в черёмухах родник.

И каждый раз я счастлив снова,
и всё, что вижу, чем живу,
благословляю тихим словом
и высшей радостью зову.

И не забудется природой
моё пристрастие к земле,
к лазурным далям небосвода,
к мерцанию вечности во мгле.

Ты царь природы. Ты свободно
владеешь небом  и огнём,
а мне, ты знаешь, неудобно
считать себя её царем.

Я лучше так уж, по старинке,
как наши прадеды в веках,
нижайше поклонюсь былинке,
что к солнцу выбилась впотьмах.

Я заплутаюсь тёмной ночью
Среди развесистых дубов
и обомлею перед мощью
летящих по небу громов.

Благословенная природа.
Не вечно мне и петь и жить.
Дай силы в памяти народа
благословенье заслужить.

Я близок был твоим деревьям
И чёрный труд не оскорблял,
и, сколько мог, своим доверьем
людские души озарял.

Да это же «Памятник»!  Слова  прощания! Поэт особенно остро воспринимает действительность и предвидит грядущее, что, сам того  не осознавая, воспроизводит в своих стихах. Примеров – множество. Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский, Цветаева… это я сейчас ясно понимаю, когда пишу эти строки. А тогда? Я его похвалил и поздравил – отличные стихи! И здесь же, на этой дороге, шагая по разбитому мосту через речку Воря, в ответ я прочитал ему тоже недавно написанное «Так было» – стихотворение о Сталине.


      *   *   *

      Так было, было,
      Как тут не крути –
      "Он заболел" –
      Боялись вслух произнести.

      Так было, было,
      Это не навет –
      "Скончался он" –
      Как обухом по голове.

      Так было, было,
      Край мой, белый свет –
      Горючей слёз
      Не ведал человек.

      Так было, было,
      Их затихнет боль –
      Их потрясёт
      Жестокостью своей любовь.


В духе времени. Оно ему понравилось. За разговорами, незаметно, мы дошли до дома, где жил Смолдырев. Зашли, и он показал нам с женой картины, созданием которых  он в последнее время неожиданно увлёкся и даже начал подумывать о проведении персональной выставки. Одну из них «Бакены. Ночь» он тут же подарил нам. И здесь же преподнёс нам уцелевший авторский экземпляр книги стихов «Спираль Архимеда», так как тираж 10 000 экземпляров, по причине непринятия Торговой палатой от типографии, в связи с обнаружением допущенного брака, пошёл под нож, - с надписью: «Ивану Кудрявцеву и его жене Тане с любовью. Автор. 23.05.70 г.».