море

Черный берег, черная вода, низкое небо. Одни заводы - город в котором не стоит жить... Медно-никелевый воздух, земля и лица людей. Даже солнце сегодня напоминает медь. Что тут еще? Красноватая земля под ногами, в которой я оставляю глубокие следы, пыль во круг. Люди спешат по делам – все что тут есть это работа. В домах и то черным черно и холодно. Но, мы тут все из медно-никелевые, выточенные, спаенные. Мы тут понимаем друг друга без слов.
У меня красноватые белки глаз, полный рот желтеющих зубов и уже поредевшие волосы да небольшая квартира возле строительного оврага. Вот¬ и все что у меня есть.
Мои руки знаю что делать на заводе. Мои легкие уже забиты этой красной пылью, как и моя кожа, как и моя одежда и стены в моем доме. Я уже красный, я уже местный. Давно.
Я тут родился и вырос. И все с кем я рос уже поумирали, да и родители. Невеста была да сгинула – бросила тут все и уехала туда где почище. Чего я остался сам не знаю – дурак наверное. Все хожу по этому черному щебню и думаю, что все, думаю.
Че думать? Ничего тут нет, только руки в мозолях, да в горле соль стоит. Что думать, уже снова холод приходит а он вытравливает все – даже хандра не выдерживает, уходит и становится чище, все топит снег, все глотает.
Иногда, когда теплее, мы сидим компанией с мужиками, дымим еле горящим костром и говорим, говорим. Ни о чем и обо всем на свете – о том, например, как скоро у них родят жены, да и стоит ли рожать в аду, да и как скоро мы подохнем тут все, полные никиля и меди и красной пыли – только это останется от наших тел.
Вот и сегодня как и в любой теплый выходной мы собрались на берегу.
Хохол Андрей принес на этот раз махорку и какие-то бумаги. Мы снова сели во круг костра на и начали говорить. Нас было пятеро, я, Андрей, Дима, Серега и узбек Бахтиер.
Андрей подошел последний и улыбался. Его рыжая борода была в легком инеи. Он был женат, жена Галя и двое детей Настя и Максим, совсем маленькие еще. Он протянул, нам уже сидящим бумаги. Это были какие-то конверты, плотные и пожелтевшие.
- Нашел я, может сжечь? У Гальки там барохла…А может кому-то надо? Открытки какие-то.
Я взял один конверт из его желтых рук и развернул, достал от туда старые открытки, а может и не старые, а просто пожелтевшие.
Они были разные – на всех пейзажи. Я перекладывал их переворчивал – все были не подписанные, пустые. Дата выпуска 1999. С темными усыпанными снегом елями, с закатом, вот с каким-то синим морем. И вправду бывает такое синее море? Я стал смотреть на эту открытку.
Красное море – было подписано на ней. Какое синее Красное море…А в нем блещет солнце, и воздух такой прозрачный.
Я положил открытки назад в конверт и убрал в свою сумку. Грех такое жечь, может быть найдется кому отправить.
Мы курили, смотрели на пелену которая садилась на город, ноги и руки слегка кочинели, все становились цветными от красок заката. Всем было легко. Все ощущали себя героями в непонятном месте, почти закрытом от всего мира. Одним нам тут быть – остальные тут не приживутся. Вот мы такие, жесткие, вытесанные, с алыми лицами, руками и душами – никелевые наши серебрянные веки, закрываем и спим. Большие мы такие, крепкие, но, тяжело дышащие. Я слышал как каждый дышит и как каждому тяжело дышать.
Уже поздно вечером я вспомнил про открытки и достал их. Посмотрел еще раз все, опять загляделся на море. А я не думал о море, о том, что во круг может быть что-то красивое. Не почерневшее. Не покинутое.
Для меня не было другого мира, кроме этого. И некогда мне было всматриваться в другой мир. Только в тропинку я смотрю, в дорогу по которой иду между аврагами и домами. Ту самую пожеванную большими фурами, грязную. Смотрю на свои грязные ноги на следы которые оставляю. Потом на станок и на мои руки, которыми я так ловко управляю.
Эти цветные открытки полные сочных цветов – о чем они? Моим красным глазам больно на них смотреть.
И все таки меня стало это тревожить. Я теперь начал об этом думать – о том, что тут я может быть чужой. Чуждый. Тут вроде все родные но, все далекие со своими делами. А я тут один. Вроде есть я а не будет – не заметят. Черти что.
Ну и на черт мне это Красное море – где все еще поди молодые, не просоленные, живые, смеются. Что я там буду делать? Сидеть черной горой? Слепнуть от синевы?
Я убрал открытки подальше. Начал снова работать, но, голова меня возвращала туда. Я начал представлять себе мягкий песок под ногами, и как разгибается моя согнутая спина. Как я лежу на солнце и мне щекотно от мокрого воздуха в носу. Как я смотрю на женщин – их там полно шастает во круг, загорелых и белозубых. И во круг все хорошо пахнет, все светлое и никто никуда не спешит.
Через три дня я снова достал открытки и вытащил одну ту, с морем. Вытащил и положил перед собой.
Море все так же плескалось, сверкало, было синим и называлась Красным.
Красное мое море, я до тебя не доеду. Мои свинцовые ноги не дойдут. Что же ты хочешь от меня? Я же тут а ты там. Чего ты хочешь?
Видишь же, что я уже старый, некрасивый, зарубцованный. Что у меня есть одна тропинка, одна изъезженная дорога туда и обратно. И ничего не надо мне шептать, наплескивать – я ни во что не поверю другое, потому, что я ничего другого не видел. Настя и та уехала, бросила меня тут. Уехала, сверкнула своим белым платьем тут в черноте и нет ее. Ну и мужики у меня тут, молчаливые, хмурые, я к ним хожу. Вот видишь, море – твое дело плескаться, сверкать да закрывать половину суши, а мое дело другое. Даже ты море, не смоешь всю черноту что в меня въелась. Да и тут не так уж плохо, тут все знакомое. Мое.
А ты море, уходи. Плещись там, оставь меня тут, оставь меня.