Менестрели

- Познакомь меня с ними – С ними?
- Ну ты знаешь. Их имена
постоянно во сне повторяешь,
будто жизнь тебе не мила.
- Не проси меня, дорогая,
и не режь постаревших ран:
не спроста я во сне стенаю,
не спроста возвращаюсь пьян.
Не случайно в бреду полуночном
будто птица к окну тянусь,
всё в сиянии лунном молочном
заблудиться навеки боюсь…
- Мой любимый! Душу облегчи!
Поделись наважденьем своим!
Я – твой спутник верный и вечный,
в этом мире ты не один!
- Хочешь бременем чтоб поделился?
Хочешь камень вины разделить и нести?
Я с покоем давно уж простился…
Мне вовек его не обрести…
Не тревожь мою, Ютель, душу –
ни черта ты не знаешь о ней!
Говоришь поделиться, так слушай!
Может ты меня и умней…
Год за годом, за веком век
среди наших уютных стен,
ночь за ночью мне снятся они:
Руфус, Фортис, Лили и Эдвен…
Я был молод и полон надежд,
пока чист, как младенца слеза,
тем не менье смотрел на невежд
без презрения, но свысока –
я умел и читать и писать.
И решил, что созрел для того,
чтоб отправится в путь, чтоб искать
в мире славы и ласки Его.
И набивши котомку сполна,
я отправился к Сизой горе:
я мечтал стать богаче драконов
и купаться в игристом вине…
Я дошел бы до Сизой горы,
я дождался б волшебного часа,
когда точно кроль из норы,
словно вылеплена из фаянса
круглый лик над вершиной скалы
мне свой явит шальная луна.
Я успел бы, успел прикоснуться,
и тогда безграничная сила
ледяного ночного светила
мне позволила бы проснуться,
в чародеи меня посвятила б…
И я стал бы новым пророком!
К Богу бы прировнял человека!
Но разбили мечту ненароком
менестрели забытого века.
Я блуждал по каменным тропам,
и отвага была на исходе,
был открыт всем семи я ветрам,
понимал, что решимость уходит.
И в холодную темную ночь
с головой под плащом перепачканным
я никак не мог превозмочь
одиночества слезы горячие.
Но сквозь судорги боли и голода,
сквозь стенания безотрадные
я, чудак, одинокий без повода,
вдруг услышал мелодию странную.
Я услышал флейту и лютню,
я учуял запах огня,
и мой враг, самый злобный и лютый,
страх, мой страх отступил от меня.
Я встал на ноги, весь измазанный
и пошел на те самые звуки.
Я был сам собою наказанный,
и в бессилье свисали руки.
Я увидел их у костра
и они разбили мой плен,
плен гордыни, греховной корысти,
Руфус, Фортис, Лили и Эдвен.
Лютня Руфуса трепетала
точно пламени рыжие искры,
флейта Фортиса пела, плясали
у него в глазах аметисты.
Подле них в одеждах поношенных,
не боясь промозглой земли,
на перинах из листьев сброшенных
засыпали Эдвен и Лили…
К ним пристал я, делили мы вместе
И дороги, и хлеб, и ночлег –
рядом с ними мое было место,
моя жизнь замедляла свой бег.
Они стали мне учителями,
Понимаешь, гуру великими,
Перипетиями и путями
дали душу прежде безликому…
Были братьями Руфус и Фортис,
сестрами и Эдвен и Лили,
и покуда я все не испортил,
впятером мы по миру брели.
Сам виновен в своем несчастье,
потерял на века их след,
и вина душу рвет на части…
Я был молод, был вспыльчив и слеп!
В одну зимнюю ночь у огня
мы сидели к друг другу прижавшись,
и Эдвен спросила меня,
вдоволь выпивши и насмеявшись:
«Милый друг, кем ты был до того
как прибился к нашему прайду?
До того как путника серого,
Со слезами и сердцем во льду
мы костром своим отогрели?»
Вокруг нас бушевали метели
я рассказывал им про луну,
и мы жгли за одной одну
головешки упавших елей.
Вот закончен рассказ о сияньи
Вездесущей могучей луны,
о мечтах, с ее ликом венчаньи,
а на небе уж звезды видны.
И в молчании Руфус изрёк:
«Нет дороги нам к Сизой горе.
Смертны мы и наш путь не далек,
В этой дикой не выжить игре».
Я вскричал: «Что ты знаешь об этом?!
Что ты видел?! Лишь пепел дорог!
Моё сердце отмечено светом!
Я от вас, от бродяг, далёк!»
Я вскочил и схватил котомку
И от тех, кто учил любви
Я ушел. В голове звенело:
Руфус, Фортис, Эдвен и Лили.
А они, веришь мне, не рыдали,
не кричали мне вслед «Погоди!»
Тихо флейта и лютня играли,
тихо трубкой дымила Лили…
И тщеславием я влекомый
порывался им доказать,
что не равен я им, бездомным,
в силах лунную ярость унять!
Свои ноги стирал о щебень,
колыбелью мне были рвы,
и в конце, одолев камня гребень,
я стоял на вершине горы.
Я безмерно был горд и доволен,
Я был прав и от этого счастлив,
Наваждением лунным болен,
Дожидался лишь главного часа.
И свершилось великое диво!
Яркий луч над горою явился
и хлестнул по глазам строптиво,
и до самого неба взвился…
А за первым второй и третий
небо звездное озаряли
и сплетались в гигантские сети,
танцы льда надо мной танцевали,
и меня рвало и швыряло
над горой словно марионетку,
по рукам и ногам и рукам сковало
в ледяную шипастую клетку,
мою плоть терзали и душу,
прожигая насквозь лучами,
и в отчаянии зверском я слушал
дикий хохот лишенной печали.
Я отведал гнева Богов,
спала с глаз моих пелена,
и с душою разбитою в кровь
я забыл, где ночует Луна…
Я спустился в долину и здесь,
разделив жизнь свою с тобой,
проживу свой спокойный век весь,
распрощавшись с судьбою другой.
Не смотри на меня так с укором!
Мне не выдержать перемен,
и, наверно, забудутся скоро
Руфус, Фортис, Лили и Эдвен.
Не смотри, что я плачу, родная!
Здесь с тобою я счастлив, поверь!
Только ночью, лишь ночью стенает
и метается страха зверь.
Никогда больше мне не встретить
солнца красного в диких лесах,
никогда на мой зов не ответит
шепот флейты в умелых руках…
Не приветствовать мне с поклоном
горсть неведомой, новой земли,
и не выпить воды из ладоней
синеглазой колдуньи Лили…
Не бежать рука об руку с братьями,
не догнать их, не крикнуть «Прости!»
Никогда больше робкими пальцами
цветы в косы не заплести…
Менестрели избитого века
уж давным-давно позади,
и их лиц зачарованных слепок
совсем скоро забуду, лишь жди.
Я забуду их смех и их песни,
и их глаз чарующий блеск,
никогда нам не быть больше вместе,
замогильный мне слышен треск…
Только утром горела свеча,
у стола – разбитая бутыль,
с хладнокровностью палача
собирала осколки Ютель.
Когда к ней подбежали дети,
она тихо их приласкала,
пряча слезы свои от рассвета,
чуть не шепотом солнцу сказала:
«Пусть найдет он своих менестрелей,
пусть простят горечь прошлых измен
и подарят ему свои трели
Руфус, Фортис, Лили и Эдвен»