Белое. Поэма в прозе

I

Сначала ты видел чёрное полотно: чёрное полотно плотной ткани, колышущееся от незаметных, неощутимых воздушных токов; полотно колыхалось едва заметно, едва ощутимо. Полотно было таким большим, что закрывало огромное, неправдоподобных размеров окно величиной во всю стену. Вот полотно колыхнулось чуть заметнее, чем прежде – раз, другой, чуть помедлив, третий – и на нём стали проступать – чёрным по чёрному – буквы. Чёрные буквы начинали постепенно высветляться, становиться серыми, а затем... затем белым шрифтом вполне отчётливо ты различил следующее:

II

Прочти этот белый цвет, этот вечер, и белая роза, садящаяся за горизонт, как наседка в курятник. Лодкой зачёрпывай землю: лодкой ладони ли, лилией подбородка, смушковой шапкой левого уха, штопором тишины.
Мы играли в канале однажды. Пустота отступила, и свечи сгорели, и некого стаей любить. От себя отвернувшись, возьми сквозь стекло эти милые слёзы, хрустальные поцелуи вывернутыми губами; песком рассыпаясь на мелочь, невидимую даже микробам, мир станет птицей, совиною пряною песней, мышиным комочком возни.
Этак кисти ссыпать: бесполезно в мешочек из шерсти, из катаных камушков, вдруг превращённых в сурков, одноглазых хорьков и тушканчиков. Словно из ниоткуда, отстраивая дутар и призывно кивая – внимайте! – некто в фетровой шляпе аж подпрыгивает на мостовой, чтобы чьё-то дыханье, чтобы чья-то чужая невинность: коснулась, задела, вняла неизбежному, цепкому слову. И слово: нарисовано кистью за ухом. Но вот оно катится камнем к иным посвященьям, к иным неподкупным ногам.

III

Влага, комок, роса, паутина, невинность, холодная полоса, белая полоса, белая полоска проникающего холода между пространствами свежей июньской луговой сочной зелени, режущая полоска холода, заливающая воображение безупречной белеющей стужей.
Влага, комок, роса, паутина – посреди тишины: только зелень: луговые спокойные травы, постепенно теплеет спокойное утро, поднимается солнце спокойно: этот цвет – не зелёный. Зелёные травы ли это и травы ли это?
Нет, не лугами – ты смотришь – комок – смотришь дальше – роса – дальше смотришь, а там – паутина, невинность... А дальше: луга нет, только холод как будто мелькнувшего лезвия – белый цвет рассекает даже солнце, спокойно взошедшее, даже зелёный ковёр луговой и медвяные летние запахи, звуки и всплески.
Разве это лугами пахнет влага, а может луга – этот сладкий комок, а роса – не в лугах ли становится влагой, висит в паутинках?
Но невинная жертва – невинная жертва – лишь холод: ледяное блестящее жало белеющей полосы.

VI

Может, титры?

V

Ты включаешь свою темноту, погружаешься в город. Стоны птичьи на ветках сирени и топот безумцев. Нет, не здесь тишина, здесь – избыточность: зданий, рассудков, необдуманных действий, бетонных преград, перископов, карнизов и лоджий.
Город жив темнотой: вот течёт, неуёмно и густо, эта самая чёрная, отчётливо чёрная ночь...
(На этом месте хорошо бы услышать джаз. Пусть играет!)
Пусть играет: где белая ткань превращается в чёрную скатерть. Скатерть станет Невой, например, или Волгой, пускай бы хоть Гангом: чтобы плавали трупы в одной общей свалке с тритонами и океанидами, чтобы дым от подводных слепых погребальных костров возносился к поверхности скатерти-Ганга, чтобы скатерть-Нева обнаружила вдруг под собою беззвёздную музыку, чтобы Волга-скатёрка слизнула свои поплавки.
Огуречик в рассольнике.

VI

Хватают зубы в кошмаре за слов роговицы, и вот крик ребёнка, и вот уже китель с фуражкой, и вот заготовлен фураж, вот и цирк, и повидло, и солнышки!

*
Хватаются слёзы в ороговевших глазах за поручни звёзд: так нелепо в тумане сходить к не своей остановке: всё вниз, где темнее, чем ткань пальтеца...

*
Шарманка. Гуттаперча. Извивы. Грим на лицах актёров. И снова органчик шарманки...

*
Паровой органчик. Штукатуры идут с работы. У младшего – заячья лапка в петлице. В воздухе пахнет рыбой.

*
Хватаются руки за крепкие турники: урок физкультуры в школе: подтягивается Гегель, подтягивается Декарт, де Лакло отрабатывает прогулы, Симона де Бовуар на больничном.
Физрук Сергей Никанорович продолжает урок.

VII

Там многое жизнь: котелки на колёсах, дыхание эскалаторов, горничной чистый передник, огонь погремушек, надписи, вывески, зонтики. Управляющий здесь же. Войдите!
Переднички – прутики – слоники – кружевное жабо – и потёмки.
Там многое жизнь: невозможность отдаться теченью, жизнь взаймы, шутка, холодная ласка печали, вещи войны; всё подвергается тленью, малыш, всё подвергается тленью, вспомни хотя бы Блока (отчего же вокруг одиноко?); тебе одиноко, малыш? (ты вместо меня грустишь).
Витамины! Свежие, свежие витамины!
Ниже скал видеть, видеть какое-то море, не моё море, не моё море, немое море, моя наяда со мною (это песня), со мною, и всё простое, и небо сразу безмятежное и в тот же момент голубое, не важно кто я и что я такое, и воздух движется одинаково между дыханием «да» и дыханием «нет». Сердцу большой привет!

VIII

Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй, деревянные коньки, перекрытия, стены липкие, липкие стены, летучие мыши опять же, ткань пузырится на щупальцах, гландах, висках. наконечниках плоти.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько.
Несколько другой строй.
Несколько.
Несколько.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Несколько другой строй.
Не хватит ли шутить с белым? Белым, на заре, этим, на заре, белым цветом торжественно – словно осадок...

IX

22 псалом.

X

Это не дым – это пыль из труб.

XI

Слоновий разговор, бесполезная слюда, рыжие условия: сюда и никогда.

*
Рыжие условия: сюда и никогда. Здесь будут только продолжатели чужого труда.

*
Здесь пируют только продолжатели труда.
(Парменид.)
Sister Mothershead: Done!

*
Легко ли тебе получать такие обрывистые и непутёвые письма?
Даже не говори.

XII

Слишком много кофейников для такого вот маскарада, может, так им и надо, но единая вера – верить в то, что ночами нам снится чужак – необъяснима никак. Знаешь, если купить хоть вагон меланина, то – прощайте, Наина! – дизель сразу отделит живых от немеркнущих вас. Так скажите же, Нина, кружевное, безумное имя, и – уже – на – рысях – утекайте – утекайте скорей – прочь от меркнущих нас!