Глава четвёртая

Несутся дни бессовестно вперёд,
как будто с гор спускается лавина,
и некогда пришедший новый год
давно перевалил за половину.
Ещё темнеет поздно, но теперь
ласкает ветер листьев золотишко,
и можно б было всё перетерпеть,
когда б всего не выпало с излишком.
О, как прекрасен этот шар земной!
О, как мы любим эту жизнь земную!

Над письменным столом плакат иной
теперь глаголет истину иную:
У КАЖДОГО ИЕШУА - СВОЙ КРЕСТ,
НА КАЖДОГО ИЕШУА - СВОЙ ПОНТИЙ.
Желаньям вопреки свободный вест
его привёл к душевной несвободе:
он где-то в дальнем городе Нью-Йорк,
где чужд язык, а воздух пахнет адом,
в который бы не сунулся и чёрт
ни за одну известную награду.
Пусть жизнь его застряла в проводах
и в новых ценах за переговоры -
из выпивки есть виски и вода,
с таким запасом хоть с горы, хоть в гору...

А где-то там в плену московских стен
и переходах метрополитена,
теряется её ушедший день,
напомнив ей, что всё на свете тленно,
что год пройдёт бесшумно, как и жизнь,
(куда точнее мысль сказал б Конфуций,
и был бы прав и неопровержим!),
что даже не успеешь обернуться...

Уже забыт проклятый новый год
и за балконом расцветавший вторник,
но будто бы фальшивый септ-аккорд,
ложится ночь на старый подоконник,
и на часах трёх стрелок рандеву
закончится и жизнь уйдёт за полночь,
а сны тебя к побегу призовут,
и пустоты душевной не заполнишь
ни одиноким светом фонаря,
ни строчками полночного сонета,
и душу до конца исковыряв
захочется прижаться к пистолету...

Я об одном скажу и не совру,
что сколько ты в висок себе не целься,
на Цезаря всегда найдётся Брут,
как и на Брута свой найдётся Цезарь.
Но что же мы о Риме, коли Рим
закончился падением?.. Быть может,
уйдём к началу и поговорим
о том, который выглядел моложе?..