Вендетта Бога-13 Явления американского Президента

                Явление американского Президента

   Президент Америки  проснулся от приснившегося кошмарного сна,  когда полным ходом в холле игра, будто в пятнашки шла. Мужчины с неописуемой радостью ловили какую-то даму в чалме, но не было места у плеч голове. Ему было не до них, он был в болячках, да и наг, ныл обожженный зад и пах.
 - Надо же такому присниться, - пробормотал он, вспоминая свой, коварный сон, возникший, будто от галлюцинаций, при явление Бен Ладена перед сном  в общении парном.
    Вновь сон явился перед ним кошмарным образом своим. За что про что и по каким грехам он оказался в каком-то полутемном помещении, похожем на храм, но все в нем, как будто бы было выстроено из паутины, и везде валялся хлам. Кругом гробы, а в них скелеты как от покойников заветы. Перед ним, похоже, гроб лежал, накрытый скатертью и зал. Яства ломились лишь на нем. Все незнакомые кругом бокалы поднимали, звонко и горько «Горько!» Все кричали.
    Увидел с ужасом, что стоял он, в чем мать родила в наряде голого Короля и, вроде бы, как на свадьбе своей. Рядом с ним невесты, справа одна, и слева другая. Одну, как вроде, леди демократией зовут, другую, как вроде, коммунизма принцессой чтут.  Он сначала поклялся на верность одной, потом другой, чистой совестью своей.  Сначала его приняли в партию демократов, потом в партию коммунистов. Клялся отстаивать идеи коммунизма в обнимку с идеями демократизма. Слышались голоса: «Почему церковь согласилась освятить союз полигамного образца?» А в ответ уже колокола, звонят, как будто в голоса: «На моральном контракте согласья, воля Бога не знает греха».  Тут, откуда ни возьмись, за каждой из них, скучковалась масса дам других. Когда горько стали кричать, все бросились его целовать.
     Откуда не возьмись вместо гроба явился стол, а на нем крест стоит, а в центре его звезда с сердцем горит, меж двумя полумесяцами, как меж звездными ладошками.
- Это что голос твердит? – сам себе он говорит. - Неужто стол, как гроб земли из обмана суеты. Мне бы зарыть его в могилу, иль оставить лишь здесь как дыбу.
       Ава очи, сумрак ночи, опустился в тишине. Стол сложился, уложился, снова гробом им явился. Торжество иль реквием, кто, за что и что почем, мир кощунства надо всем. Чаша глупости пролилась, гроб задымился, мрак спустился.
      Этого мертвецы будто не стерпели, достали из склепов автоматы - «калаши» и открыли огонь, будто не на свадьбе, а на похоронах салютовали  и огнём грешный мир отпевали. От этого грома, невесты врассыпную побежали и даже колокольчики им в след зазвучали.
     Он посмотрел на них, и видит, это вовсе не невесты, а какие-то упитанные черные свиньи в свадебных нарядах разбегаются, будто темная кара божья с ним опять так развлекается. «Надо же, - подумал он, - похоже свинья не пустой звон, а свыше знак чего-то мой, и на дороге свинья повозку надломала, и во сне, видно свинья, как мой грех на душе. Когда дым развеялся, ни мертвецов, ни гробов во сне он уже не увидел, а сверху моросящий дождь эпохальный с камнями сыпал.
     Под крышей, какая-то группа людей стояла и отпевала некую усопшую душу, в накидке американского флага. Усопшая душа изображала лежащую груду долларового развала, как пропажи капитала.
     С лева была другая группа, и как будто тех же самых людей. Вокруг валялось много костей. В каком-то разбитом корыте, похожем на гроб, они мылом, с названием «демократия», мыли мясо и воду сливали под власти столп.  Каждый кусок мяса напоминал кусок континента земного шара. Все отмытые куски бросали на груду углей, похожих на обгоревшие кости людей.
- Что это за люди и, что это за склеп? – спросил он мужчину возникшему возле него, и тот дал ответ:
- Это не склеп, и красоты здесь нет, это мой  храм Сатаны. Справа все президенты отпевают душу мира. С лева, те же президенты отмывают тело мира, и так они у меня тут периодически этим занимаются. Руки у всех по локоть в крови и в глазах уже давно не зайчики не играют любви, а наживы рубли.
- Если это храм, то почему здесь паутина висит, видно здесь службу давно не идет?
- Да ведут, ведут, только в Бога здесь никто не верит, а им только прикрывается, видимость создают что верят, а на самом деле служат мне - Дьяволу. Много у Бога званных, но нет избранных. Новая религия нужна чтобы божественной стало мира семья, а пока её нету хозяин здесь я.
     Президент подошел к алтарю, он был весь покрыт ржавчиной и пылью.
- Вот и оботри, а то все хотите, чтоб это за вас кто-то другой навел красоты. Мы на нем сейчас сыграем, хочешь в картишки, хочешь в кости, а то стоим непонятно, о чем мечтаем. Проиграешь, будешь выполнять мою волю. Я проиграю, буду выполнять твою и разницу здесь не вижу свою. Со мной власть над миром иметь будешь. Садись! 
     Дьявол достал колоду карт и, перекидывая их из одной руки в другую, раздал на двоих. Играли они не долго.
- Ну, вот и проиграл, выполняй мою волю, –  самодовольно заявил Дьявол
- Что прикажешь?
- Дьявол подал ему топор.
- Руби. 
- Кого?
- Всех подряд, - и показал на президентов стоящих по обе стороны. Куски, желательно, помельче, помельче делать.  Начинай с России. Мельче будут, проглотим легче. Президент размахнулся топором и остановился.
- Не могу. Боюсь, у неё ядерный горб за плечами. Ядерную державу порубить невозможно. Не дай бог рванет. Куда яйца улетят, не узнать и не поймать. С Россией выгодней дружить. Мне бы что попроще, для острастки, но пожирней, для ублажения своих страстей. Ирак, или что-то в роде, и ты был бы в доле. Сначала им демократию впарим, потом на ней гражданскую войну восславим. Порежем на куски и будем печь свои пироги.
     Дьявол рассмеялся.
  - Ты, однако, не дурак, но, выполняй, же мой приказ, иначе попадешь впросак.
Президент рванулся к опешившей толпе, но не решительность в руке, как не могу в его челе, звучало музыкой везде.
    Увидев угрожающую американскую плоть, часть из присутствующих в храме, подняла вопль.
      По головам, по головам, грозил топор  пройтись людям. Топор в его руках, как меч, грозил очистить шеи с плеч. С испугу бросились к дверям. «Бежать, бежать ко всем чертям». Однако сразу за дверями с грозящей высью берегами, пропасть огромная их ждала, и пламя с пропасти рыгало. Вот, чтоб топор не заработать, не видя сил её протопать, они от страха полетели и возглас: "Боже помоги», был одиночеством в ночи.
- Экий нерешительный, и неспособный, - возмутился Дьявол. -  Всех только распугал. Сам не гам, и другим не дам.
 Я тебе сейчас покажу,  не могу, –  и, выхватив из костра раскаленную уголёшку, прижег ему зад. – Зажарю, гад! Прыгай в пропасть догоняй,  но мою волю выполняй.
Именно эта боль в паху, заставила его проснуться наяву.
   Да, - вспомнив сон с начала до кона, прошептал снова он, и у него, даже заболела голова. - Надо же, привиделось такое, прости меня виденье моё больное. – Пробормотал он, поглаживая от зуда себя по обожженным царственным местам, где во сне ощущал боль и от удара, когда ещё лопнула сбруя, где свинья курицу носила и им дорогу обломила.
- Нет ни Россию, ни другие державы, этого региона, мне трогать не резон. Вот если стравить ее с Китаем, да еще Индию с Пакистаном, или Турцию с Израилем и Ираном в эту драчку втравить, господство в мире мне и без Дьявола будет светить. Не ровен час, что здесь пока, меня не чтут, но не беда, чтоб до господства добежать всем Бена в сеть нужно поймать, и передо мной отчёт держать. Однако если и помают, меня, вряд ли напугают.
Почесав опять свой зад, он задумчиво промолвил:
- Однако кто же этот Гад, и за что прижёг мне зад если не дьявол где тот враг? Тут он вспомнил, что это не во сне, а натуре было, и даже вспомнил, как он в бане был ошпарен.
- Да, да, эта боль просто навеяла мне этот кошмарный сон, - думал вслух он.
Однако ощущение боли, почему-то чувствовать перестал и только зуд меж ног и сзади неприятность создавал. Сажей было вымазано всё и, хоть это было нехорошо, смывать было больно  и даже трогать стало невозможно.
    Рядом с диваном, на котором он лежал, стояла начатая бутылка бальзама, которым ему протирали раны, а вокруг бегали дамы шумел карнавал и звенели гитары.
Он взял ее и подошел к столу. Праздник наводил в голове пургу. Не обращая внимания на происходящее в холе, налил себе фужер бальзама, и как будто еще кому, будто пил в доле с видением обратному ему.
      Сунул палец в фужер и, облизав его, проделал тоже из другого. Так как бы оценил напиток и обрадовался тому, что две - это не избыток. Ощутив приятный вкус, отпил немного, и похлопал себя по голому животу, добавил еще одну. Основательно потеряв контроль над собой, он поднял бутылку над головой и, выпив из горла все без остатка, до дна, и запел:
Песня президента Америки.
А у меня такая маленькая страсть
Хочу на планете террор покарать.
Американ бой, бой, бой!
Мы на него идем войной.               
                Только страх, страх, страх!
                Распнет его нам на крестах.
                Гоп террор, стоп террор, и не вертухайся
                Коль Америка взялась лучше не бодайся.
          И  не смейте нам мешать
          Его карать, карать, карать! 
          Нам не плясать под их дуду
          Порядок в мире свой хочу. 
Не дам, чтоб терроризма пир
Пугал народов хрупкий мир.
Сказал, покараю исчадие зла.
И вспорота будет штыками беда
           Гоп террор, стоп террор, и не вертухайся
Коль Америка взялась, Бен в грехах покайся.
                С вещами на выход, на плаху судьбу
                С костями террору  я плоть порублю
За кару такую террору земли
Покройте  любовью возмездья  штыки
Американ бой, бой, бой
Мы на террор идем войной.
               
      Закончив свое пение, он вдруг вспомнил, что обещал свое свободное время провести со своей подругой Моникой, и побежал. Куда побежал, зачем побежал, он и сам не знал.
Направился искать, как собака по нюху, свою верную подругу.  Не заметно для всех оказался в темноте комнаты, там, где спали захмелевшие женщины все, как президентской половины, так и те, что их всех развлекали, пока не устали, но кресла качалки их по-прежнему качали, хоть они похоже спали.
     Увидев полуобнаженные тела сразу нескольких женщин, он без грешных намерений решил подбить к ним любви клин. Недолго раздумывая, кто же они? он с них начал снимать штаны. Ему казалось, что все они в его любовницах были. И он решил с ними поспать,  и со всеми вместе в любовь поиграть.
     Как оказался за окном, он мог припомнить лишь с трудом. Скорей всего,  выкинули  дамы, чтоб убежать от срама драмы.
 Отряхнувшись от грязи, и недалече, сев на пенёк, он вдруг  перед собою увидел красный огонек. Тут его осенила мысль, что таким же огоньком от фонарика у двери своей светила его Моника, когда она его ждала. Не раздумывая долго, и уж заранее любя, он в полу хмеле, и полудреме пошел на зов любви огня.
                *  *  *
     Моника! Моника! - Стонал президент в отчаянье, не приходя в полное сознание. Ощущение росы на траве, растущей в галерее везде его не пугало вообще. В полной темноте, от принятого напитка не чувствовал и холода в себе. Однако когда он подошел к дверям, над которыми светился этот огонек, навстречу ему вышел молодой паренёк с волосами  вокруг,  слегка на голове торчащих рог.
- Ты не знаешь, где моя Моника? - невыразительно пробормотал он.
Парень, тоже подвыпивший слегка в новогоднюю ночь, не сразу понял его и, приняв укутанного в простынь мужика за какое-то  хмельное начальство, перепугался неспроста и переспросил шутя:
- Моника говоришь?- и задумался
- Ну,  Моника, Моника.  - Бормотал Президент.
- Моника?  Ах, Моника! - Наконец сообразил, он, все-таки поняв неправильно. - Тогда это сюда. Моника уже спит в вольере, - и повел его в конюшню. Скорее подхватил и понес, так как собеседник плохо двигался от принятых спиртных доз 
- Как она могла уснуть, не дождавшись меня. Я ее накажу, и какая сатана. - Возмущался мужчина, буквально висевший на плечах не высокого парня - мастера спорта по конному делу, а точнее на того, кто его заменил и в его обличие себя превратил.
     Парень с чертовым хвостом, с большим трудом втащил здорового мужика в двери конюшни, нарушая порядок службы. Сообразив, что уснувший на нем мужчина, что-то явно перепутал, и как знать, проспавшись спьяна, вспоминать сиё б не вздумал. Он уже такой хороший, что и МАЗ ему не хилый дорогу обойдет, если он к нему попрет. Он же толком, сам не понял где, куда, когда попал, куда пришел, зачем пришел, как долго шел, чего хотел, хотел, иль вовсе не хотел, но о какой Монике верещал, он понять не сумел?
     Как с таким не подшутить, все равно, что грех пропить, и душу повеселить. Если больше напоить, то грех лютой на пьянство слить, как два пальца обмочить. Здесь на конюшне, он поначалу, хотел положить его к сеновалу, но, когда и в его голове хмель заиграл, он идею за ломал. Проходя мимо вольера с полудикой свиньей, привезенной по ошибке ночной, для охоты вместо дикого кабана, остановился не шутя.
Висящий на нем мужик, брюзжа с черной задницей до пупа, стал ему угрожать не шутя. Обещал стереть с земли, или порвать всего в куски, если он не вернет его к Монике, хоть на метле, хоть на соломинке, хоть на дьявольском ядре.
      Подумав над угрозами, конюх окончательно решился:
- Нет, я тебя на сеновал не положу, а к свинье точно подложу. - Сказал он себе. - Ведь ее тоже Моникой зовут, может ей он лучший друг. Получит что ищет, и от дури кровь очистит.
 - Знаешь, милок - обратился он уже к нему. - Если ты выпьешь со мною еще стаканчик за компанию, хоть разок, я тебе покажу твою Маньку, и положу тебя к ней в её стойку. –         
       Гость почти перекрестился и согласился.    
      После выпитого стакана, гость невразумительно, что-то забормотал, и соображать окончательно перестал.
- Вот теперь тебе все равно кавалер, Моника, Машка иль Наташка. - Приговаривал он, втаскивая его в вольер. - Здесь хорошо, как в родном, краю, пахнет хлебом и добром, что лопатами гребём, и под деревья в радость льем.
      Огромная, с черными пятнами по спине свинья, лежала похрюкивая, как английская вдова. Розоватая на брюхе кожа лоснилась от чистоты и напоминала  прекрасный здоровый цвет кожи молодой дамы.
      Президент, присмотревшись, обрадовался. Ему привиделась его желанная пассия.  Он прижался к ней щекой, ласково поглаживал ее по брюху своей замаранной сажей рукой, Он пытался отыскать то заветное, что обычно ищут в таких случаях мужчины.  Однако ему никак не удавалось найти, желанной груди и, что он хотел, уж никто не зрел. Вот обессилев, он с досады, ударил вдруг ее по заду, чтоб не виляла зря хвостом от радостной заботы к ляду. И после этого успокоившись, уснул, прелестно не расстроившись, прихрапывая хрюканью своей соседки, как будто в солнечной беседке. Лошади, стоящие в стойлах рядом от такого виденья, в восторге заржали и даже на дыбы встали, будто вместо соли селёдку облизали.               
Конюх  лёг на свежий сеновал и тоже мирно задремал.
                ***

    Тут откуда не возьмись, появился кот Мяусь, он от радости мурлыкал, будто это сам накликал.               
Спящий конюх все дремал. Кот с заботою пристал. Разбудив, подал ему, как молитву на духу, ксиву в черном оперенье, как святое донесенье с дуба где ходил ночами по цепи урча в печали.
- Почитай на сон грядущий, выпусти  на зорьке лунной, в случай, чтоб его она,  вдруг не съела с бодуна. В страсти этой сатане все равно, кого и где, хоть чужого, хоть своего пуще всех если хмельного. Эта горькая дилемма, нам пока здесь не нужна, с ним проблема велика. 
   -…Где, когда, и почему, за что, почем, да и кому, - твердил сквозь сон конюх в бреду, так как будто никому. - Я долг по службе отдаю, - продолжал твердить себе, и крестился, но во сне. От крещения заметил, что уже на его лбе изголовье вновь пустое, рога исчезли, и хвоста, как не было и никогда, а кот черный исчез в никуда
     – Трудно очень спать в конюшне, не прельщает аромат и солома не матрац. То не так бока помнут, а то и вовсе изобьют за не очищенный приют.  – Шептала, склонившись во сне обезьяна, усевшая с ним банан очищая. - Из сна я, желанного вещего Рая, где жизнь без забот была божья награда.  Мира мечта, на таких начиналась и беззаботною жизнью являлась. От этого вновь стала я обезьяной. Мир без забот - это тоже не радость. На мне он начался и с божьей заботой на мне оборвался. За кончится род, и ждет этого род если он будет жить вдруг без забот. Я атавизм сознанья мира и в моем облике картина людского превращенья мира от власти, что любви не мила и глупостью сознания томима 
- Ну а мне почем ты надо? –  отвечал он ей сквозь сон, -   ты же от греха жизни вздор. Я, с такими, не вожусь, я лишь святостью крещусь и на поклон любви явлюсь. Я поклоняюсь деве страсть, что любовь зовет на власть и её глупость здесь бесчестьем покарать и этим божью кару поддержать за черную к нему не благодать.
    Обезьяна засмеялась, заявив вдруг вслух и прямо, как пред богом, на духу, грез явившихся судьбу.  Тут же свет погас кругом и бегом, бегом, бегом, духи с пляской на поклон лили воду друг на друга, будто ад пекли по кругу.  Обезьяну взяли в круг, «Я президент», сказала вдруг, окружившим её духам, будто чашу с горьким луком всем попробовать дала и такую же взяла.    
      - Да, ты лишь вроде обезьяна, но только шерсти очень мало видно когда-то им и была, но много с глупостью жила. - Говорили ей они.
     Обратившись, уже к храпящему, в хлеву, заявила вдруг ему.
 – Эй, ты дьявола душа, человека в обезьяну превратить легко и спьяну или просто лишь за то, что не создает добро.
  - Не за всё же вас карать , в этом меру нужно знать, чтоб во сне не горевать. - Так вдруг глас слышал во сне, как не он, поверьте мене.
    «Это всё проказов дама, по прозванью Сказка Лада, она сначала девой Страсть вышла в мир на злой заказ, но, потом вновь народилась и вся богу поклонилась. Это все её дела, хоть, причем здесь лишь она и он поклонник её зла её тела и ума, вроде конюха двора. Она же часть крови его и делают всё заодно.
      Если хрюшку пососать, любой свиньею может стать, здесь, не причем чертей заказ, скорее божеский указ, как танец с бубном для проказ на рок презревший божий глас.
     Невежество рок человека, что превращает век из века его из джунглей обезьяну, а мир в проклятий дикость яму. Лишь стремление к божественной радости не просит кару, а делает из него снова человека святости. Покаянье всему мера.
      Конюх от гласа во сне крестился, шепча молитву божьего спасения, шерсти в раз совсем лишился, и в красавца обратился. А сквозь сон под некий звон с небес, как будто в дар чудес ему шептал, явившись бес:
- Есть надежда, что желание в любви старанья с божьей данью, станет во благо, как награда за покаянье разве мало, но без зла моего с интересом тяжело. Вот и шерсть ваша вылезать стала, божья милость знать достала, только б гордость не мешала. Мир наш грешный кликать надо, он интереса даст не мало. Яко скорей, и всё прибудет, так и благо здесь наступит. Откроем очи духовные, грехи подбросим не простые для разрешения и прощенья, чтоб Бог в заботах знавал умиленья.
    Тут духи и светлого бога явились и так на услышанное вдруг заскулили, будто собаки от боли завыли.  Послышались возгласы: «Ату его! Ату его»! А он непреклонно поднялся над ними, и мирно шептал всем как будто с вершины:
- Исход под дерево познанья, и грех с прошеньем воздаянье, сознание ведет людей к любви познанья властей. Мне все казалось бог всё постиг, но только с богом, в этот миг, раскрыл я полностью свой смысл, и свою цель, что я лишь с ней буду в раю своих страстей.  Теперь уж нет её сильней. Я принц ее, я Бонусвет, идти за нею мой завет. Пусть превращусь я в обезьяну, возможно, с горя или спьяну, но буду рвать всё на себе, чтоб жить, лишь с нею на земле. Ей брошена судьба наживе, я покорюсь её судьбине. И, что несет врагам судьба, поверьте, всё её рука.  От черной метки, дня лихого, она всем   вручат жезл от бога для власти общества святого. Все, в сей игре лишь только пешки, и близок миг конца потешки.
      Предстанете судьбы нарезкой перед судом и образ примете мученья такой, который явится с ночной звездой на черную метку с ответом  «Прости нас Бог мой». Всех обяжите выть, рыдать, волну явлений божьих звать, и в чистой силе властью рока, виденья всем явят пророка.  Спаситель мглою светлой силы пошлет рожденье чар от дивы, Их вы возлюбите, шутя, для размышленья навсегда. Силу слепцы погубят в них, и дай вам бог поймать испуг. Судьбины в ночь, добра и горя, в утеху дел, как месть от бога и всё за грех, и всё за грех, и муки в радость от утех.
     С благоговением и верой, я пораженный думой смелой, от лживых уст мерзящий звук, мне уж пророчит смертный дух, и возмущение небес, являя вам чреду чудес. Под ними не укроешь душу, уничтоженья зла, как чуда. Да участь всех, во зле дана и видно с божьего перста. Пусть мука в горести воскреснет, но в томной боли зло померкнет. Что прибудет ночью темной, будет уроком жизни томной. Всем грешным схлынет, рок вендетты, как за порок жизни беспечной. Беде помочь не сможет Бог….
     Блуждать по чуду сновидений, или по саду заблуждений, или по грезам  от любви, в саду, где дремлют петухи, вы будете в тоске любви у этой власти до зари.
    Заря, как винная душа с небес грозилась чуть слегка. Вливаясь в ночь усладой дня, с любовью к взору от огня. Что в святости души не чает, и зла угарной музы мглы, и ада шедшей кутерьмы, уж свесила в порок сумы
   И духи, некой грозной стаей, как вокруг нечисти огня, над ложею свиньи и пьяного болвана, обряд свершали омовенья, не человека обезьяны, а человека «свинославы». Зажгли огонь великой мессы, и не хватало только прессы.  Звезда порока и стыда, зарёй играла, как могла, и патронатная заря, спешила, судьбами шутя. Спасайся мир от дури мглы, дари раздумья, словно сны. Заря, одной душой шутя, зажгла, другую, но такую ж, совсем не видимого дня, и двоевластие зари, гасили звездный свет беды, как в слепом своде храм свечей, потухшего прозренья дней. Скорей, скорей, гаси вкрутую, звезду, бегущую с небес, чтоб грех не видел мир для бед. Сон предвкушал больших чудес, но пробуждался уж рассвет, а конюх спал как Бонусвет, ища во сне других чудес, что открывала власти свет.
                ***
*  *  *