Показания даёт старик

                Кто увидит что-нибудь дурное,
                пусть руками остановит это,
                если же руками невозможно,
                воспротивится пусть словом веским,
                если же и словом невозможно,
                пусть возненавидит это сердцем.

                Пророк Мохаммед.


На газетной полосе – неброский
черно-белый снимок старика.
Он в папахе ветхой и в обносках,
и великая в глазах тоска.

Борода седая в четверть роста
обрамляет праведника лик.
Журналистке Анне Политковской
показания даёт старик.*

На ногах стоять ему непросто,
но не выдаст выраженье глаз…
И на землю опираясь тростью,
он степенно свой ведёт рассказ:

« Вся Чечня теперь – большая зона,
живы мы надеждой при свечах
и в режиме оккупационном
комендантский соблюдаем час.

Грабежи-зачистки и погромы,
распоясавшиеся войска…
Тяжки наши беды, и огромно
горе. Безысходность и тоска.

И последний был погром ужасен…
Дай нам Бог, чтоб он последним был.
Я в рассудке здравом, разум ясен,
хоть и стар. Всё помню. Не забыл.

Много было их, что серой массой
вторглись в беззащитное село,
корча кровожадные гримасы,
с диким матом, изрыгая зло.

Нагло во дворы они врывались,
прерывая лай собак свинцом;
никому пощады не давали,
каждому смотрела смерть в лицо.

Автоматами всем угрожая,
грабили имущество в домах,
и в машины столько нагружали,
сколько помещалось в кузовах.

У меня забрали всю картошку,
всю одежду и носки, смеясь...
всё до нитки, до последней крошки,
и мешок муки… втоптали в грязь.

И домашний скот перестреляли,
кукурузы весь запас сожгли,
всё остервенело истребляли,
всё, что взять с собою не могли.

На старух спецназовцы орали:
Суки! До того вас доведём,
чтоб в Сибирь проситься сами стали,
чтобы адом стал вам отчий дом.

Во дворе соседнем на морозе
мать с ребёнком – первенцем грудным
на ногах держали под угрозой,
вымогая деньги у родных.

И, загнав толпу детей в автобус,
матерям кричали там и тут,
срочно деньги собирали чтобы,
а не то – автобус подорвут.

А мужчин, ни в чём не виноватых,
всех, что откупиться не смогли,
мародёрствующие солдаты
под большим конвоем увезли.

Тех, кто жестом или словом веским
возмущался, выстрелом в упор
убивали сразу же, на месте:
автомат – и суд, и приговор.

Расчленяли трупы убиенных,
отрезали головы и жгли,
чтоб согласно Божьему веленью
мы захоронить их не смогли.

Группами они в мечеть ходили
гадить на молитвенных коврах…
Нечестивые, храм осквернили
и Завет Последний – Алкоран.

Им, неверным, кажется, наверно,
что от наказания уйдут…
Живы мы надеждой, живы верой,
верой в справедливый Божий суд».

И умолк старик. Как изваянье,
он застыл, устало глядя вдаль.
А в глазах - великое страданье
и невыразимая печаль.

                ***
Есть на той же полосе газетной
черно-белый снимок и другой:
труп отца оплакивают дети,
труп с отрезанною головой.

Девочки, не сдерживаясь, плачут,
держится лишь мальчик лет шести:
он крепиться должен, должен мальчик
за отца убийцам отомстить.

2002.

==================================

* Новая газета, №6, 2002 г.