Город

В равнодушье асфальта закованный, точно в броню,
раскроённый, как будто пирог именинный, на части;
изо всех слов лишь произносимое сто раз на дню
предпочтительнейше-благосклонное некое «здрасьте»;
превративший всё зодчество предков в бесполый пилон
уничтоженных врат триумфальной космической арки,
занесённой энциклопедически как эталон
изваяний скульптурных, теснящихся в некоем парке…

Это архитектурное братство, кубический стиль,
расщеплённое нечто (яйцо) монотипным фасадом,
близнецовый помёт, самостийная русская быль,
современнейший эквивалент слободам и посадам;
инвалидные посохи труб и бензиновый зной
средь массивов, давно уже чуждых пленэрным восторгам,
в лишаях площадей наслаждают холодной игрой
интеллект урбаниста, ценимый единственно орган.

Балансируя между конторой, метро и норой
в суперкаменных джунглях, застивших и небо, и солнце,
прозябает, в среде антикварной спасаясь, герой,
наблюдая разливы неона в слепое оконце.
И ночами, когда атмосферно усталость вожмёт
в поролонную мякоть постели, и звоном в суставы
потечёт, нарастая тягуче, как паточный мёд,
как тоска, как погибельный гул обжигающей лавы,
закодированное приснится, явив из глубин
погребённое пеплом и пылью цивильного быта —
плеск волны, мокрый берег, опушку и гроздья рябин,
тишину, шепот трав, — всё, что напрочь забыто, забыто.

И над всем этим чудом — громада, тупик, лабиринт
нависает фатальною тенью уже не пейзажно,
а тоннажно и многоэтажно; и город парит,
как огромных размеров одна вавилонская башня.
И замотанный в простыни, как в нескончаемый бинт,
вдруг забьёшься, как бабочка в коконе, воли возжаждя;
но преследовать будет стеклянный тупой лабиринт,
и возьмёт, и подумать позволит, что это не важно.
Из бетонных глазниц зазияет знакомый кошмар
заточённого мира… Но сам ты хотел не того ли?
Сладкий плен возвращенья и освобожденье от чар;
сон как пытка; и утро — спасенье от ужаса воли.

1988