Кентавры
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
Валерий Брюсов, «Грядущие гунны»
I.
Где ползут, оступаясь, столетия
Над провалом крутою тропой, —
От богов свою землю наследуя,
Правил в древности царь Пирифой.
Блеском трона не чванился по свету,
Мирной кровью не пачкал венец;
Выгонял он пастушеским посохом
Поутру к водопою овец.
Он судил — все внимали в безмолвии:
Видеть тайны владыке дано!
Бросив в угол эгиду* и молнии,
Зевс по праздникам пил с ним вино.
Годы юные вспомнит порой еще,
Шрам погладит на мышце литой…
Об одном лишь скорбели сородичи:
Одиноким был царь Пирифой.
Без наследника — шириться трещинам
В толще древних незыблемых скал…
И тогда, уступая старейшинам,
Царь невесту себе приискал.
II.
В день свадьбы скликали кровных,
Вели на закланье коз.
На желтых, как мыло, бревнах
Багряная пена роз.
Вино согревает душу,
Невесте убор к лицу;
И, лично разрезав тушу,
Царь дарит кусок певцу.
Вы, боги, в ладонях нас грея,
Позвольте две жизни сплесть!..
Седой и слепой, словно время,
Рапсод начинает песнь.
Песня рапсода
Мы всех счастливей
На белом свете:
В домах и в душах
Высотный ветер.
Высокий ветер —
Посланник неба,
Холодный, чистый,
Со льда и снега!
Нас не расслабит,
Досуг не скрасит,
А выжжет напрочь
Дурные страсти;
Спасет-излечит
В лихом полете
От страхов ночи,
От буйства плоти…
Пусть наши кости
Чуть-чуть не голы —
Тверды гранитно,
Как эти горы;
И наши жилы
Почти что медны,
И мы, как скалы,
Едва ли смертны…
Но бойтесь, дети,
В душе и дома
Гнилого ветра,
Дыханья дола!..
Никакой заботой не терзаемый,
Золотым дельфином меж гостей
Возлежал ближайший друг хозяина,
Полубог, блистательный Тесей.
На краю стола играла чашею
В такт кифаре, женственно-тонка,
Минотавру** голову мычащую
С мощных плеч смахнувшая рука.
Слушал песню, улыбаясь мраморно
(Страшно в очи глянуть — столь красив!),
А когда хмельные клики грянули,
У певца кифару попросил.
Песня Тесея
Для жизни пастушьей я, верно, не создан,
Пустынные горы приемлю с тоской…
Он прост и прозрачен, ваш ветер высотный,
Но сердцу бродяги роднее морской.
Мой ветер морской, беспризорный и мудрый,
Свободно витает в кругу мировом;
Он пахнет смолой фараоновых мумий,
Дурманом далеких, как смерть, островов.
Мой ветер ударит по струнам канатов,
И парус взлетит, как ликующий крик;
Окованный бронзою плуг аргонавтов
Спешит распахать водяной материк.
Мой ветер…
В нем щедрая сила — берите!
Он тело и душу насытит сполна.
Сразив зверобога в сыром лабиринте,
Я Фестского диска*** прочел письмена.
Над жизнью своей сокрушительно властен,
Рассудочной силой взойду на Олимп…
Но нету опасней — я с вами согласен —
Слащавого, трупного ветра долин!..
За столом кто-то охнул подавленно —
Нем язык, сокрушила мечта…
И невеста царя, Гипподамия,
Вдруг для песни открыла уста.
Песня Гипподамии
Я нарушу молчание. Повод весом.
Я из края, где властвует ветер лесов.
Кроны сосен скрипят, словно в бурю ладьи;
Ветер леса поет о Любви, о Любви!
Возле трона Ее — в рыбьих плесках река;
Насмерть бьются олени, ломая рога.
Ей любезны свирепые игры быков.
Плач поэтов и страстные стоны богов.
Род людской перед Нею, что хлеб на току;
Только Ей повинуясь, планеты текут;
Лижут пальцы, к Ее припадая руке,
Жизнь и Смерть, как два пса на одном поводке…
Ты поверь Ей, поверь до глубин естества!
Нет грознее Ее, нет нежней божества.
Поклонись Ей — и встанешь, тоску утолив…
Но страшись мертвоглазого ветра долин.
ІІІ.
Чаши подняты за тот волшебный лес,
Гипподамию целует василевс****;
Что ж, вину с водой мужей не побороть!..
Вдруг вразвалочку — копыта у ворот.
То ли ржанье, то ли смех, поди пойми;
Гости к дому, хоть незваные, — прими!
Дыбом космы, пена в путанице грив,
Взгляд похмельный угрожающе игрив…
Зевс велит гостей уважить, Пирифой!
Ты кентавров перепей и перепой…
Песня кентавров
Ых! Ух! Эх! Ох!
На огне кабаний бок!
С нами ветер из долин…
Что ж ты, кравчий, не долил?
Вечный голод — он не тетка:
Жри в два горла,
пей в две глотки!
Человечьим телом толст,
Прокорми и конский торс:
Ненасытною трубою
Он, задастый, под тобою…
У двутелых прост обычай:
Жизни — юным, яду — старым…
Пляшет юный стан девичий
Над кобыльим пьедесталом.
Синь-глаза, свирелью глас —
Для приманки глупых глаз!
Можешь вены продырявить,
Трупом оземь, — плоть мудра:
Кентавресса выбирает
Только с помощью нутра.
Лепет слов, потуги рабьи
Отпихнет копытом грубым:
Ей по нраву визги, храпы
Жеребца над гладким крупом.
Эх! Ох! Ух! Ых!
В этом деле каждый лих;
Ну, а если кто не лих,
Примет муки за двоих…
Ы-их!
Вошли.
На приветствия слов не тратя,
Рванули с вертела бычье бедро;
И, словно море в раскаленный кратер,
Вино потоком в двойное нутро.
Кто-то обжегся — рры! — стол копытом;
Как яйца, бьются амфоры о пол…
Но, не внимая пока обидам,
Смеялся царь и в ладоши хлопал.
А рядом бледная Гипподамия
Улыбкой сдерживала рыдание…
Размышления безымянного гостя
О Зевс, ну как стерпеть?
Что делать людям?
Встать на одну ступень
Со зверем лютым?
Нет, право, без бравад,
К чему котурны:
Им можно всласть блевать,
А мы — культурны?..
Им можно, обалдев,
Мочиться в угол, —
У нас иной удел:
Любовь к наукам.
У нас — изящный быт,
Задернем шторы:
Что за окном — забыть,
Какие штормы!
Там — скотство, мрак и жуть,
Ночные вопли,
А мы — под абажур,
Над книгой — вот мы!..
Пускай взломают дверь,
Ворвутся стадом:
Мы, чистые, в ответ
На бой не станем.
Не нам себя марать:
Над всей планетой
Возвысимся мораль-
ною победой!
День правды вдалеке
Сокрыт богами…
Гордись, интеллигент,
Под сапогами!
Вот кровь твоя, чудак,
Привычным руслом…
А может, сдачи дать,
Да в зубы с хрустом?!
О Зевс…
IV.
Один поднялся, икая сильно,
Лошак соловый, краса долины:
Мол, напоили, за то спасибо,
А женским мясом не наделили!
Другой, буланый, набычил холку:
В Тартар застолье, коль крови тесно!
По горло сыты, и нам в охотку
Живое тело месить, как тесто!..
О Зевс, гляди, беда:
Встают, наглея,
И разом выбита
Дверь гинекея*****.
Нам добрый бой знаком,
Но мы боимся
Нарушить твой закон
Гостеприимства.
О Зевс!..
Молчаливо и золотисто
Всплывало утро над ближним хребтом.
Пегий тискал в углу флейтистку,
Гнедой рабыне задрал хитон.
Но когда
на алебастровое плечо Гипподамии
Лошак ручищу бросил
черепахой в броне, —
Словно бы прося простить за опоздание,
Бог метнул зарницу из-под облачных бровей.
Над крутою кровлей вскипел тучи,
Род вскочил, по-волчьи готов к броску;
И ножом, которым режут туши,
Пирифой обидчику
смахнул башку.
Было все по-писаному — верьте мифам!
Розами на стенах багряный сок…
И ломился в окна доселе мирный,
Ныне смертоносный
ветер высот.
Силища двутелых страшна, без спора;
Выломаны бревна, бока — тесней…
Но звездою смерти
взвивался с пола
Сын морского ветра, герой Тесей.
Нет, не верьте мифам, они мужские!
В беспощадной схватке зверей с людьми
Гневная, ослепшая, как стихия,
Дочь лесов
рубила
во имя Любви…
Песня рапсода над трупами кентавров
Будет время, исполнится мера,
Минут войны, затмения, мор —
И речистый потомок Гомера
На циклопа накинет ярмо.
Перед хамом, что топчет свирепо
Сапогами песчаный чертеж,
Архимед не поникнет смиренно,
А стремительно выхватит нож.
Мы исполнены вечных дерзаний,
Наш позор будет в памяти стерт;
И швырнет страстотерпец Джордано
Вурдалака-монаха в костер…
И пускай мудрецы и поэты,
Те, что тащат культуры прицеп,
Не «уносят зажженные светы»,
А наводят на гуннов
прицел!
Будет время, исполнится мера…
* Э г и д а — в греческой мифологии, нагрудник Зевса из козьей шкуры, с головой Горгоны Медузы; служил для устрашения.
** М и н о т а в р — чудовище, человек с головой быка, обитавшее в Критском лабиринте; пожирал людей.
*** Ф е с т с к и й д и с к — предмет из обожженной глины, найденный археологами на Крите; покрыт загадочными знаками-иероглифами.
**** В а с и л е в с — в данном случае, глава рода-фратрии; в древнейшей Греции то же, что царь.
***** Г и н е к е й — женская половина дома.
1985-1986
Свидетельство о публикации №113030600013