Кузя

І
Чем больше скорби, тем черствее сердце
Прохладной немотой колышет строгий ум.
У отраженья вод, на мягком желтом бреге
Года ценить сумеем как-нибудь.
На прошлое взглянуть оттенком мысли,
Величина любви то вспыхнет, то падет.
Кого уж рядом нет, а память тех калечит
Кто нитию судьбы вас как-то пересек.
Последнее мгновенье – вот осень красит окна,
Еще совсем немного - да студные деньки,
И кутаться начнем о теплые волокна,
Чтоб розовые планы к нам в душу потекли.
Завоет сырью вечер, холодными ветрами
Наполнились поля, застройки городов.
Само собой текут мгновенья над веками
Да попадают в сети забытых потолков.
Дрожат секундной болью полотна паутины,
В узоры засмотрелась зеленая тоска,
Черствеется в груди, чтоб плотью живой льдины
Затягивало туже банальные сердца.
Уже забылась верность, которая любовью
Когда-то вдохновляла поступков глупый ход.
И капля рвет гранит, так время понемногу
Рассеет невзначай судьбы скупой уход.
Хочу поведать вам, скучающий читатель,
Дабы сорвать слезу, – историю мою.
То память лет былых, но как любой мечтатель
Я что-то невзначай немножечко совру.

ІІ
Когда девиз пленил, а съезды спину гнули
Кремлевские куранты сменяли старый год.
Донбасский уголек … целинные полыни …
БАМовские рельсы … хлопковый восток …
Отец угольным пеплом устал дышать на шахте,
Мозольные рубины отшлифовал кирпич,
Чтоб крайний финский домик (теперь уже времянка)
Семью мою простую стал вечером теплить.
Там вместо магазина ларек теснил постройки,
Чудесный черный хлеб да с мятой леденцы.
Заросший дикий яр, да робкие помойки
Лишь только начинали скрывать в себе кусты.
Сладость родников уталивали жажду,
Как весело жужжал в коробке  майский жук.
Вишневые края, дающие прохладу
И яркая звезда чертит извечный круг.
А если заметет, то крыш коснуть сугробы
Пытается, сверкая, красавица зима.
Длинною строкою распишут дымоходы
Желания у печурок и вышлют в небеса.
Хоть жили худо-бедно, друг другу помогали.
Соседи, как родные, да крепок могорыч.
Баянные мелодии за полночи летали,
Куплеты задушевные растрачивая в хрип.
Пока мы подрастали, отцы свои хоромы
Десяток лет лепили за скудные гроши.
Зато всем миром мазать сходились одну хату,
С глиною солома ровняла потолки.
Нам было лет по восемь и яблоневу зелень,
Черешневую кислость хранили животы.
С подсолнуховым маслом хлеб натирали солью,
Печеною картошкой переполняли рты.
Лишь ночь коснется робко рабочие постройки,
Замечен посторонний по лаю дворовых.
Мы псом не разжились и недочет шелевки,
Или чего другого, имел серьезный смысл.

ІІІ
Однажды смену жаркую кирпичного завода,
Отец тяжелой нормою подчеркивал закат.
Пяток кварталов до дому. Запасы «Беломора»
Скуднели средь таких же жилявых работяг.
Сосед, к тому же родственник, попутчик по дороге,
Заначка разольется в свободный разговор.
Картуз слегка закосится и песня по дороге
Рассеется под лунный блеск кладбических крестов.
В ту пору, как и ныне, собачьи были свадьбы.
Единые невесты на множество дворняг.
(Среди людей есть тоже такие полутвари,
Что разбивают сердце, и разум, и очаг).
Увы, но в нашей бытности сегодняшней морали
Высокий культ лукавства стирает грань родства.
Порою, примеряем звериные убранства,
А иногда, остаться в них желаем навсегда.
Хмелит курьезом мой сюжет, меняя руководство,
Среди собачьих женихов оскалены клыки.
Быть может драка для кого-то является уродством,
Но псам, для продолжения рода, то место для борьбы.
Тот поединок яростный застал друзей в дороге,
Уж очень симпатичен рыженький храбрец.
Такой боец нам надо – хранитель у порога,
Он честно отработает в ночи за свой хлебец.
В хмелю людей пес не возлюбил, благие намерения
Друзьям подвыпившим, увы, дались не просто так.
Но дальний домик посетил вечерний плод везенья,
Потомок с древней седины из дворовых служак.
Сколько душевной теплоты несет собачье сердце,
Большие рыжие глаза приобретают мир.
В них отразилась немота бездонного колодца,
Крупинки жизни принимая за счастья эликсир.
Размоет грустные глаза осенняя победа,
Пусть площадь чистого листа украсит цвет строки,
Воображаемым путем зовет к себе надежда,
Чтобы зыбь ложилась на былом у берега реки.

IV
Вот настоящий верный друг – безмерно рыжий Кузя.
Условный свист и во весь дух спешит ко мне ликуя,
Клубком  торчит пушистый хвост, от радости виляет.
Хотя породою он прост, душа души не чает.
Года текут волной небесной, судьбу читая на заре.
Крепчает дружба. Интересней несется время во дворе.
Даже ездой велосипедной в округе восторгались все –
На раме пес сидел чудесно, держались лапки на руле.
Коль на  гулянии нот баянных водило звонкое звено
Сопровождает неустанно. А дань воскресному кино,
Когда индийскому сюжету наш впечатлительный народ
Кроил блестящую монету, и реки из соленых слез,
Так рад быть рядом. Ждать упорно желали рыжие глаза,
В безмерной радости восторга, коль позовет к  себе семья.
Нелепой верностью, с любовью, дарил момент в привычный миг.
И отражались в рыжем море пара колечек золотых.
Однажды мама подарила дочурку папе, мне – сестру,
Коляску по утрам возила. В сопровождении – Кузьму,
Никто сестрицу не обидит, надежней стража не сыскать.
Привычно лает у порога, чтоб по обычаю гулять.
Грешок, хоть изредка, водился, за нашим домочадцем был.
Случайно курица-шкодница, наш огород вдруг приютив,
Летали перья, а соседи кривили кислое словцо.
Видать, куница в той потере виновна, факты на лицо.
Где вы, прелестнейшие лиры, ласкавшие в истоме слух,
Куда забытые мотивы исчезли в щедростях минут.
Мгновенья, жаркую частицу, запомним, но дрянной угар
На памяти, как жижа глины, падет в безвестности к ногам.
Уж весны, зимы пролетели, закутавшись в суетности дня,
Чего же мы не доглядели, не сохранив в душе огня.
Поступков, полных безрассудства, порывов в ветреный уход,
Может все это лишь приснилось и мчится в утреннюю рось?

V
Рассказ медлительно считает цепи сюжетной новый кров,
Какой мальчишка не мечтает о вздохе белых парусов?
По глади мчится бригантина, а он бессменный рулевой,
Почувствует себя мужчиной в победной схватке над волной.
Служил отец мой на Морфлоте, ходил за Тихий океан,
В мечтаньях плыл я в диком море, испытывая жуткий шквал.
Судьба иначе разместила цепи случайностей графу –
Случалось побывать на море, но как туристу, на борту.
Мои фантазии морские Кузя прослушивал не раз,
Как будто понимал. А ныне я помню выражение глаз.
Смотрел, собачим рыжим взглядом в коренья глубины души,
А под влиянием рассказа свои оскуливал мечты.
Цепи не знал. Подвластный воле предназначенья двор хранить,
Доволен был собачей доле, порог теплить и сторожить.
Соседу уделял вниманье, и добродетельный кусок
Вознаграждал за ожиданье, но прятался надежно, впрок.
В классе шестом или седьмом, кудрявым вдруг я стал внезапно.
Цыганский предок винен в том – «румами» величали звано,
Только обычную семью костры таборные не грели,
Дань отдавали мозолю в семидесятые капели.
Полуглухой, полуслепой, Кузьма, привычный провожатый.
В собачьей старости покой, а взгляд, как будто виноватый.
Последних сил хватило в путь: до бабушки довел порога,
Но на обратном кто-то руль не отвернул, и в кровь дорога…
Лишь помню рыжие глаза, хранящие любовь и верность.
Сожмет сердечная слеза – быть может это человечность?
Как упустить единый миг, раскаявшись, затем в потере
Быть может жизнью дорожить, пульсирующей в тонкой вене.

2.11.2003