На Сахалине березы, как трава - 2

Продолжим начатый рассказ с чертилой в профель и анфаз, тогда ему не повезло, курить не смог, огниво кончилось давно, а те, кого просил он прикурить, со страхом вряд ли смогут жить. И Сахалин тихонько обрастал легендой той: «А ты слыхал? На днях два парня не в себе видали черта в нагляже, как я сейчас смотрю в тебя, вот так и он смотрел тогда, глаза блестят в два кулака, из носа пар, черна рука, имел привычку табака, и перед тем как задушить спросил по-русски закурить, они такое пережить смогли едва, пустились в путь, а если проще на утек, машина их тогда дорог не мало сделала прямых, спасибо им ведь для хромых и прочих местных ездоков объезд был прежний прям в облом, а здесь порублен бурелом, кусты с корнями в стороне, теперь не только на легке и на японском джиппаке, иль нашем ВАЗовском дерме пройти полострова легко и по прямой, мечта давно.
А я пишу из первых уст, как наш герой от разных чувств со мной делился, как поэт, в стихах оформив свой сюжет.
- Вот той же ночью роковой качусь на велике домой. Уж виден явно за бугром родимый дом, Хрущев с добром его построил, где садом сближает всех людей в родню, там есть титан, и раз на дню подарит ванна вам покой… Но, ой! Что вижу я ночной порой, на самом спуске под горой вершит манёвры молодой шахтер на мото марки «Иж», и вот он мечется как стриж, ведь на него из темноты несется яростно с горы пятно чернее собственной судьбы, причем сигналит и кричит, и матом повернуть велит. 
Лечу я, значится, с горы на ощупь по наитию, не ведая до той поры с чем-кем вдруг встречусь я, ведь у судьбы дороги разные пути порой сливаются в одну, и знать бы загодя, но тут… Пытаюсь как бы обогнуть налево, но и он налево делает уклон, в другую сторону кручу, и он туда же, я кричу… Вошел тогда скажу я в раж, и нет секунды на вираж, врезаюсь… и пейзаж всей жизни бренной пролетел в мозгу, пока летел, исполнив сальто в 30 лет впервые, мой скелет удачно, ведь себе не враг, упал тихонько на рюкзак.
Шахтер тем временем скулил, слетевший шлем ему дарил красу исконную души Российской, где в ночи звучал трехрядьем русский мат, и был тому он очень рад, ведь не покинул этот свет ни он, ни тот, что гнал велосипед.
- Мы на земле! Но что за бред? - открыл глаза, а света нет, пускай столкнулись мы в ночи, но где же звездные лучи, луны не светится овал…
- Что за зола? Куда попал?
- А это,  помните рюкзак, золой наполненный для благ земных, что ваш покорны латифундист (земледелие) нажег тогда, как коммунист. И два просыпанных ведра, родили кругом облака.
Закончу жизни эпизод, и вот бреду я, как урод, в золе и рожа, и бока, и ноша, скажем, не легка, нет не зола, а это конь железный, просто лом, что превратился из коня, как в сказке молвить, в горбунка. Сошлись восьмерки обода, согнулась рама в два горба, хвостом железным цепь ползла и руль – торчащие рога, мои огромные глаза, и эхом трижды поползла по Сахалину та волна, что байкой стала на века. Я сам поверил. Вот дела!
И что случилось, не догнал, когда я в мото сел «Урал», не надо жать мне на сигнал, все иномарки распугал, не стало больше мне преград, "зеленый свет" я видеть рад. Его себе я обеспечил, и подвиг мой остался вечным, по Сахалину я мотал, как тот чертила и нахал,  учась езде совсем беспечно, но, помня о семье, конечно.