Прастих

В коммунальной квартире без двери,
на 20 метрах, выданных в 1945
за заслуги перед отечеством,
живет дед  Матвей, где-то уже на три четверти
не принадлежащий человечеству.
Для соседей – Матвей Николаич
для сослуживцев – «мачта»
(был впередсмотрящим на военном судне).
Иногда в коммунальную стучится почта,
словно смерть - предъявляет счета.
Или в общем коридоре звонит телефон
бывает,  по деду Матвею.
Из-за занавески (что вместо двери)
выплывает соседский глаз
и Наташа задорно орет: Матвей Николаич! Вас!
Тот резко вскакивает,
бросает тарелку с кашей или
кашлять или
сон
выхватывает трубку, каждый раз чертыхаясь,
дескать, что за невидаль этот радиотелефон.
но как только заслышит «здорово, мачта!»
- весь обращается в слух.
становится весел, легок, шутлив,
как беззаботный фольклорный пастух
старается припомнить лицо звонящего,
но чаще не может.
после десяти кивков, пятнадцати вздохов и трех ухмылок
отыскивает в комоде, под постельным бельем 
военный альбом.
Вспоминает черты товарища,
все гладит и гладит шершавым пальцем по нём,
«даст Бог, брат, и мы скоро помрем».

Еще реже Матвею звонят дети.
в эти редкие минуты он ходит по комнате важный,
как на параде
хмурит брови и старается поучать
старший, правда, профессор где-то на севере Франции
у младшего своя корпорация, но черт разберешь и запомнишь
то ли в Швеции, то ли в Швейцарии.
Матвей уже трижды дед – обещают приехать и показать
любят расспрашивать про почившую мать,
дети думают, отец унялся уже горевать.
У смерти мощные крылья, птичьи
все кружит над ним, беснуется, бесится
чуть не прибрала к себе, где-то примерно
год и три месяца
назад.
Его прекрасная старушка Алла
в подворотне, в гололед
 ногу сломав, упала
пролежала в тонкой куртенке пол дня
на твердой земле, издыхая душой и телом.
Тогда- то они на пару с дедом
она – с гипсом на правой ноге
он – без левой руки (корабль был под обстрелом)
спасали друг друга, покуда могли.
Но, тяжелая стужа оказалась Алле не по лёгким
три недели прошли как  в тумане для мужа:
колол антибиотики, таскал грелки,
смачивал лоб.
Сам чуть не помер от горя,
дрожащей рукой бросая три горсти
на спущенный гроб.
Но в ту ночь случился звонок:
первенец родился, назвали Боря
и Матвей,  рыдая равно от счастья и боли,
решил: еще поживет чуток.
Вот такой он - дед-оптимист, дед-шутник
травит байки соседским детям;
они таскают ему по мелочи – то хлеб, то спички, то
древний напольный ночник
а сами знают, что каждый день в районе шести
из дедовой комнаты звучат романсы
 со старых пластинок
усевшись за занавеской, словно на киносеансе
наблюдают, как дед в начищенных ботинках
умытый, причесанный, при параде
танцует с бабушкиным платьем.