Пение любят все. Былинка

Пение любят все. Былинка
Александр Раков
 Пение любят все; прислушайтесь к ляляканью младенца, к той радости, с которой он исторгает первые протяжные звуки; присмотритесь, как молодеет лицо дряхлого старца, напевающего любимый мотив. Слова полюбившихся песен мгновенно становились достоянием народа, их авторов награждали орденами. И что удивительно, народы всего мира любят петь.

А люди придумали песни,

не стали шипеть или каркать!

Любовь и песня — ровесники

из доисторических парков.

Наверное, сердце нежное

не выдержало когда-нибудь:

вышло на побережье

из пещерного здания…

И жалобно так, и ласково

поведало звездам чувства:

без артистической маски —

и не ради искусства!

Глеб Горбовский, СПб

Я тоже люблю. Помню, когда я был пионером классе в седьмом, за чистый и высокий голос мне доверили быть запевалой на пионерском сборе и я старательно выводил:

Орленок, орленок, взлети выше солнца

И степи с высот огляди!
Навеки умолкли веселые хлопцы,

В живых я остался один…

Получалось здорово. Меня тогда даже одарили грамотой. Но скоро я подрос, что-то случилось с голосом, и мои сольные выступления подошли к концу.

Но иногда и сейчас я пытаюсь выдавить из себя гармоничные звуки — под смех жены — до первого «петуха». В храме легче: подстраиваешься под народ и поешь вполголоса «Отче наш», и так красиво получается, когда твой несостоявшийся голосишко сливается с красивым хором. И то ладно.

Но если в песне фальшивая нота, сорвавшись, безследно затухает в пространстве, то фальшь в писательстве не проходит даром. Не зря чистая нота высоко ценится народом и в человеке, и в книге, и в песне — даже если у тебя нет голоса. Это когда поет душа. Споемте, друзья?..
Мне пенье не давалось с детских лет —

не то чтоб наступил медведь на ухо,

но так и не раскрылся мне секрет

взаимосвязи голоса и слуха.

 Когда, весь класс разбив на голоса,

учитель детским пеньем правил нежно

и хор взлетал покорно и прилежно

к плафонам, к аркам, к сводам, к парусам, —

 тогда, помедлив начинать урок,

чтобы не портить стройного звучанья,

меня, пока не прозвенит звонок,

просил учитель сохранять молчанье.

 И, безсловесно стоя в стороне

в пространстве гулком актового зала,

я мучилась от чувства, что во мне

прекрасная мелодия звучала.

 Но только лишь, смущение поборов,

я эту песню подпускала к горлу,

мелодия, как зов простого горна,

унылым хрипом наполняла рот.

 С тех детских, тенью отлетевших дней

в себе я ощущаю ту же муку:

как музыка, сокрытая во мне,

напрасно жаждет воплотиться звуком.

 Но только лишь осмелится рука

начать пером движение привычно —

и за пером ползущая строка

звучит фальшиво и косноязычно.

Елена Матусовская †1979