Русь моя

Часто приходится слышать о том, что русская ругань не имеет себе равных, что она обогатила нецензурный язык всех племен и народов. Следует сказать, что предки наши в домашнем обиходе редко прибегали к бранным словам. Слышите? Бранные слова, брань… Корень этих слов связан с битвами.
       Сходились враждебные силы на поле брани. Не сразу бойцы бросались в бой. Нужно было распалить себя до готовности… За иллюстрацией обратимся к исторической хронике времен существования Киевской Руси. Шел 1018 год. Между сыновьями князя Владимира, прозванного в былинах Красным Солнышком, Ярославом и Святополком вражда за престол разгоралась. Потерпев поражение от брата в 1016 году у городка Любеч, и, приняв ледяное купание в водах замерзающего озера, Святополк, отогревшись в хоромах  польского короля Болеслава, решил еще раз попытать воинского счастья. Как полководец, Святополк ничем себя выдающимся не проявил. Руководство объединенными войсками принял на себя польский король Болеслав, прозванный Храбрым. С войском Ярослава поляки встретились у реки Буг. Долго стояли по обе стороны реки, не решаясь ее перейти. По обычаю тех времен поляки и русские кричали друг другу через реку оскорбления. Бойцы обеих сторон терпели. Но, когда один остряк-новгородец прокричал, что проткнет колом брюхо толстое Болеславу, король, действительно мужчина чрезмерно упитанный, оскорбился несказанно. Самолюбивый польский король бросился на коне в воду. Вслед за своим королем реку Бун форсировали и польские рыцари. Новгородская рать, возглавляемая Ярославом, была полностью разбита. Разгоряченные польские всадники рубили спасавшихся бегством русичей. Сам Ярослав с четырьмя спутниками успел  сбежать в Киев, а потом перебрался в Новгород. Оскорбления были катализатором гнева. Бойцы той и другой стороны, понимая, что гнев является тем состоянием, которое пересиливает страх смерти, оскорблениями друг друга доводили до бешенства, поднимая свой воинственный дух. Отсюда, слова, употребляемые ими, получили название бранных слов. Все мог снести боец, многое мог простить, но никогда не мог простить оскорбление, затрагивающее честь самого близкого, самого дорогого существа, а им была мать. Вот откуда в наш быт вошли слова, называемые нами матерщиной. Широкое распространение этих слов – свидетельство небывалого падения нравственности. В древности нанесение оскорблений этими словам представителю одного и того же рода, племени сурово наказывалось, вплоть до изгнания, что равносильно было смерти. В племенах шло расслоение, появилась «знать», от знакомого всем слова значимость. Представитель знати искал слова, которыми мог безнаказанно для себя оскорбить менее значимого в племени человека. В былинах, - а они пришли к нам из глубин времен, - можно слышать такое выражение: «Мужичище ты, деревенщина!» Для меня, выходца из деревни оно не оскорбительно, поскольку подчеркивает и усиливает много значащих для меня слов. Мужичище, – от слова муж,- превосходная степень, подчеркивающая некоторую грубость, а, следовательно, и силу. Ну, а слово «деревенщина»,  я думаю, в комментариях не нуждается. Произносящий его подчеркивал свою изнеженность, утонченность, более подходящие женщине, чем мужчине. Отсюда у таких лиц появилось позднее  желание лишать растительности свое лицо – бриться. Вспомните, как воспринимали люди русские лишение их бород по указу Петра Великого? Сколько слез это стоило? Всей семьей оплакивали потерю бороды. Потерять ее было равносильно сраму великому.
Крестьян срам этот не коснулся, императором было дано им разрешение носить бороды.
СЛАВЯНИН
Я - русский, славянин, курянин,
Не голубых кровей, а красной,
Я - государственный  крестьянин,
Души открытой, страстной!

Служили предки батюшке царю,
Пахали, сеяли, государя кормили,
За них и за себя судьбу благодарю,
Средь нас предатели не были.

По зову государя и  в поход!
Зачем?  Куда?.. не стоило бояться,
На ворога скликается народ, -
«Не посрамим земли российской,
братцы!»

А там уже судьба, кому как повезет,
С почетом ли вернется из похода,
Иль меч головушку кудрявую ссечет,
Что делать? Так угодно Богу!

Мой предок князю Игорю служил,
Был верен господину до конца,
И в битве буйну голову сложил,
Испив водицы из реки Донца.

А так, смиренный был народ,
Хоть не богато жили, не роптали,
А чтоб крестьянский продолжался
род,
Детей помногу русичи рожали.

Своим отцом и дедами горжусь,
Судить ни одного я не имею права,
Их кровью, жизнями Святая Русь
Превращена в великую державу.

Стыдитесь осуждать своих отцов,
Вы им обязаны не только жизнью,
Не их вина, в конце концов,
Что вы так дурно служите отчизне.

      Какой смысл спорить теперь о том,  откуда и когда пришли на землю нашу предки наши? Возможно, что они исстари проживали по берегам Десны и Сейма. И имя племени моему – древляне. Корень слова этого – дерево. Может, потому, что леса непроходимые были здесь? А может потому, что древнее других были? Опять слово слышится, в котором корень дерево. Думаю, что правильнее – первое положение. В основе названия характеристика местности была. Скажем, на месте нынешней Белоруссии жили родственники древлян – дреговичи. Слово «дрягва» означает – болото. Соседи с юга величались полянами, от слова «поле», степь. Городов прежде у славян не было. Люди вели два образа жизни. Одни занимались скотоводством. На месте они не сидели. Вечно в движении, которое зависело от состояния трав. Где остановились, там и становище, «стан», значит, ставился. Сравните это слово со знакомым вам «станица». Мои предки оседлый образ жизни вели, селились. Отсюда и слово – селение, село. А какой строительный материал есть в лесу? Только – дерево. Отсюда и слово пошло – деревня. Огородили деревню оградой, деревня городом стала называться. А жили там, и там прежде люди одинаковых занятий. Вот, когда у горожан земли стало мало, они к занятию ремеслами перешли.…

КТО  МЫ?
Простой я - русский человек,-
Не возникал вопрос.
Мой род крестьян из века в век,
Русь поднимал и нес!

Связавши с ней свою судьбу,
Мы не играли в труса,
Сражались за нее в бою,
Гордились тем, что – русы!

Теперь так  много россиян,-
И глаз разрезы узкие,-
Таких далеких от славян,
Их называют русскими

Давно у русских доли  нет,
Мы в праздники – герои,
А в остальные много лет,
Все русские – изгои!

Сгубило нас – «абы, кабы»,
И те ж – «Авось, небось!»
И стали русские – рабы,
А господа – вопрос?-

Я слышу часто слово – «Русь»,
Оно – в пучине бед.
Но, в ней, признаться не боюсь –
У власти русских нет!
      У каждого народа есть территория, на которой проживали его предки. В истории немало случаев, когда территория  приобреталась путем насильственного захвата. К сожалению, этот способ приобретения не изжил себя и в наше время. Насилие над людьми по этому признаку стало инструментом политики, приобретающей порой черты грубого, оголтелого национализма. Предки мои не жаловались на отсутствие земли. Они были государственными крестьянами, подати платили только церкви и царю.
Положение крепостных было совсем иным, их можно было продавать в списке с мебелью, обменивать на собак. Они составляли собственность помещика, и он мог делать с ними, как ему благорассудится.

КРЕПОСТНЫЕ
Ну, почему мы все такие?
Идет прогресс, идет расцвет,
А мы, в России – крепостные,
И выхода иного нет.

Царь Александр нам дал свободу,
Но, что свобода без земли,
И нашу рабскую природу
На поводке всегда вели

По хуторам, по отрубам,
Потом загнали всех в колхозы,
А муки здесь, и муки там,
Мы проливаем пот и слезы.

Свобода есть, но нет земли,
А землю дали, нет свободы,
И оторваться от земли,
Не дали нашему народу.

И, наконец, к тому пришли,
К истокам.  Все начать сначала?
Нет ни свободы, нет земли,
Есть просто сказка про мочало.
    Накопление недовольства крестьян своим положением время от времени выливалось в выступления, перерастающие в открытые бунты. Для подавления их использовались крупные воинские соединения. Участвовал в подавлении восстания Пугачева и такой прославленный полководец, как Александр Васильевич Суворов.
Кто испытал крестьянский гнев,
Тот ярости народной не забудет –
Жестокости, цинизма беспредел.
Вина того, кто гнев селян разбудит!

Причина: вековая зависть,
Бесчинства, унижение, грабеж.
Межу переступил, - к чему лукавить,-
Начнется бунт – костей не соберешь!

Ломают все, летят со стен картины,
И превращают мебель на дрова.
На миг крестьяне разогнули спины.
Что дальше будет?  Трын-трава!

Чир мрамор древний, вазы из Китая?
Что многих поколений тяжкий труд?
В обломки раззяренный превращает,
На мир озлобившийся люд!

Семья помещика, до одного убита,
И челядь разбежалась, кто куда
Горит поместье, пламенем обвито,
Да, это – настоящая беда!

    Но, если оставить все мрачные стороны человеческой жизни, пребывание в естественных природных условиях само по себе – величайшее благо. Недаром зажиточные люди стремяться покинуть стены самых цивилизованных городов, и выехать, хотя бы просто на берег реки…

ГЛЯНЬ  НА  МОИ  ПРОСТОРЫ
Какой ты раз мне говоришь
Про горы, да про горы?
Прошу тебя, спускайся вниз,
Глянь на мои просторы.

Взгляни на быструю реку,
Взгляни на эти хаты,
Не часто встретишь на веку
Таких земель богатых.

Какие чудные сады,
Цветы белее снега.
Оглоблю, скажем, садишь ты,
А вырастет – телега

Землей своею дорожу,
Не знаю я иной,
Дороже золота, скажу,
Мне горсть земли родной.

Я на чужбине, тут же грусть
По родине, поверь мне?
Ничто мне не заменит Русь,
Красот моей деревни.
     К сожалению, представители моего народа отвратительно относятся к памяти предков. И, если, потомки дворянских родов еще знают что-то  о своей родословной, пусть и не до глубоких седин времени, то потомки крестьянских семей о том, кто был их дед, тем более прадед – не знают. Я, чтя память того, чью фамилию ношу с гордостью, посвящаю несколько строк ему…

ПАМЯТИ КОТЕЛЬНИКОВА  ИОСИФА
Глухая ночь. На ветлах шапки гнезд,
Под ними не найти следов могилы.
А в черном небе россыпь ярких звезд
И бледный диск полночного светила.

Давно ограды нет. Церковный холм
В венце кустов и буйных сорных трав.
Там, в стороне, забитый в землю кол,
Да в метре от него зияющий провал.

Мир запустения и памяти людской, -
Здесь хоронили прежде именитых,
В духовной жизни и мирской,
А ныне незаслуженно забытых.

На их могилы не кладут цветов,
Не ведомы потомкам их могилы,
Лишь стрекотня цикад, ночные крики
сов,
Да песни ветров, скорбных и унылых

Слышны. Живым тебя не видел, дед,
Ты в мир иной ушел, а я родился
Минуло в моей жизни много лет,
Но я тобой особенно гордился.

И, если бы, перешагнув рубеж времен,
я мог.
Прийти к тебе и низко поклониться,
Тебе – строитель церкви  и дорог,
Почетный мещанин из Рыльска.
         К сожалению великому, судьба жестоко обошлась с местом захоронения деда моего,  построившего в деревне моей красивую церковь, похороненного в ограде ее за эту заслугу.
На месте церкви той и небольшого сельского кладбища проложена теперь асфальтированная дорога. Вот – образец отношения власти к памяти своих сограждан!
         Не всегда жизнь встречает приветливо появляющегося на свет нового человека, тем более, тогда, когда  тому захотелось познакомиться с миром раньше положенного времени. Ни природа, ни родители не готовятся к такому акту неповиновения. Если в городе любопытного недоношенного ждут многие неприятности, то, что говорить о селе, которому нужны сильные, крепкие люди. Со слабыми не церемонились нигде и никогда. Слабых в древней Спарте живыми в пропасть бросали. Мне еще здорово повезло, что родился в глубинке российских просторов, на которых тогда не покушались на жизнь младенца, глубокомысленно  говоря: «Бог дал, Бог и возьмет!» Родился я в деревне, где самого рождения ребенка  всегда ожидали с радостью, даже тогда, когда семьи были многодетными. Правда, рождение девочки встречалось без особенной радости. Знали, что вырастет девушка, в чужую семью уйдет. К тому же и придание за ней следует давать. А это – разорение, и только! Иное дело мальчишка. Рождался новый работник, руки, и ноги которого никогда в крестьянском хозяйстве не были лишними. Но какой, скажите, пожалуйста, из хилого, болезненного ребенка вырастет работник?..
НЕ    ЖДАЛИ
Рожденье одного – судьбы подарок,
Другого – непредвиденный скандал,
В февральскую пургу рожден недаром,
В семье меня никто не ожидал.

Мир встретил далеко не лаской,
Хотя я на него, пожалуй, не в обиде, –
Все новое встречается с опаской.
А я явился в неприглядном виде.

Лицо морщинисто, головка с кулачок,
Кишечник четко виден через кожу,
И на спине седых волос  пучок,
Мать обомлела на родильном ложе

Позвали предсказательницу в дом.
Та, губы долго пожевав, сказала:
«Нет, не жилец! Вишь, воздух ловит
 ртом?
Подобного уродца не видала!».

С душевной болью с нею согласились,
Не согласился с ними только я,
За жизнь цеплялся, что хватало силы, -
Какою б не была, она была моя.

Один беду встречает прямо, грудью,
Другой – покорно подставляет спину.
Мне постоянно приходилось трудно –
Пытался отыскать истоки и причины…

Один любовью окружен с рожденья,
Другому – подзатыльники, тычки.
Жизнь одного – приятное скольжение,
Другому на пути – загуленки, сучки.

Все постигалось мною потом, кровью.
Я об удаче даже не мечтал…
И за любовь свою расплачивался болью,
Но от того любить не перестал.

Возможно, глянет свет в мое оконце, -
Ведь для чего-то создан я, рожден?
Кого-то ласково одаривает солнце,
А я всегда под проливным дождем.
        Вот и появился на свет раб божий, чтобы, прочертив деяниями своими жизненный путь, и закончить его. Местность, где я родился, на всю жизнь след яркий, красочный  в душе оставила.

СТОРОНА  МОЯ
Ты с буранами повенчана,
Да с морозами приличными,
Сторона моя бревенчатая,
С деревянными наличниками.

По утрам с густыми росами,
С непроглядными туманами,
Да с кудрявыми березами,
Да с дубами великанами,

Да с потешными боями,
Да с цепами молотильными,
Да с гармошками, баянами,
Да с застольями обильными

Разудалые ребятушки,
Русокосые красавицы,
Ты, Россия, моя матушка
Хлебосольством своим
славишься.

И с печалью безутешною,
Душу Богу исповедую,
Прочь умчится тьма
кромешная,
Снова будешь ты с победою.

КРЕСТЬЯНИН
Как родинка, мое село
На теле матушки – России,
Жива страна, оно цвело,
Зеленым цветом, красным, синим.

Живучи жители села,
Вцепились крепко в землю корни,
Куда бы жизнь ни завела,
Село живет, Россию кормит.

Селянин не меняет мест,
Сорвешь с земли, и он завянет,
Несет покорно тяжкий крест,
Недаром и зовут – крестьянин.

Заступник матушки – России.
Со страстью будет защищать
Ту землю, что его взрастила.
Что детям должен передать.

Он жизнь отдаст за землю эту,
Ведь в мире нет ее красивей.
И сколько будет жить планета,
Столь вечной будет и Россия.
     За жизнь мою я пережил немало приключений, больше неприятных по сути своей. О некоторых я помню из рассказов тех, кто видел мое появление на свет и события его сопровождающие. Так как по слабости своего состояния я не мог брать грудь матери, просто не хватало сил сосать молоко, мне его каплями направляли в рот. Сил слизывать его с губ своих мне еще хватало. Но, однажды попытка накормить меня окончилась полным провалом. Капли молока стекали с губ моих на подбородок, а язык мой не высовывался. Решили, что я умер. Узнав о моей «смерти», бабушка сказала:
«Отмучился!  Богородица приголубит тебя, безгрешное дитя, и будет для тебя родимой матерью».
     Похоже, судьба готовила для меня иной путь, чем раннее перемещение на землю успокоения.

РУСАК   ПРИРОДНЫЙ
Русак природный я
Родился я на Сейме,
Россия – родина моя,
Кто стать меж нами смеет.

Утратив ум, не до конца,
Ведь даже глупый  знает,
Отчизну, близких, мать, отца,
Никто не выбирает.

Терпенья мне не занимать,
Моя страна  терпела,
Я  жизнью должен доказать,
Что право нашее  дело.

    Я стою на берегу Невы, облицованной в камень. Строгая красота ожерелья реки приковывает взгляд к себе, но холодна величавая река, не дотянешься рукой до воды, непроглядна толща ее, серой тяжелой массой кажется, не теплом от нее веет, как не веет теплом от бездушного каменного изваяния.
Прохладен камень, раскален…
Без скульптора бездушен.
Тот красоту увидит в нем,
Рукам его послушен.

Все лишнее снесет резец,
И явит изваяние,
Но душу не вдохнет Творец.
Нет творчества страданья.

Скопление творений рук
Как памятник могилы.
Не испытал создатель мук,
И слез над ним не лил он.

И форма есть, и камня блеск,
Но взгляд к себе не манит,
Хоть, внешне, кажется, все есть,
Шедевром труд не станет.
      Иное дело река, на правом берегу которой я родился. Пусть и не слишком широк Сейм, пусть и глубины его не велики, но он близок и ласков. Воду его можно пропускать через пальцы ладоней своих, в него можно погрузить уставшие ноги. Его вода поит и кормит мое село Жадино. В нем мы купались, в нем полоскали белье женщины, в нем по брюхо стояли коровы и пили, довольно пофыркивая, лошади в жаркую погоду. Над водой, над цветами кувшинок повисали стрекозы. По поверхности скользили жучки-водомерки.  Заросли тальников, ольхи и черемухи подходили к некоторым домам моего села. В зарослях этих находили приют соловьи. Соловьиные трели по ночам были такими громкими, что приходилось закрывать окна, - младенец, лежавший в люльке, подвешенной к потолку, уснуть не мог. Влюбленные, утомленные поцелуями, лежа в объятиях друг друга, долго внимали  чудному пению курского соловья. Мала пичуга, невзрачная на вид, а на тебе, как поет, заливается! Соловьев, распевающих у нашего дома, я не помню уже. Но память сохранила крутой спуск к реке. Он начинался узким проулком, заросшим крапивой, потом шел вдоль берега по самому  его краю, потом поворачивал вниз узкой тропинкой. В стороне, за огородами стояли старые амбары. Сбежать по тропинке вниз, было делом нескольких минут. Река здесь расширялась, бесшумно задевая о берега, тихо текла. Кругом было просторно, вольно, молчаливо. Берег был с крутым обрывистым дном. Купаться здесь можно было тем, кто хорошо плавал. Все свободное время от учебы и работы по дому, которой в каждой сельской семье было немало, дети проводили у реки. Плавать учились так же естественно, как и учатся ходить. Правда, о стилях плавания понятия не имели, просто подгребали под себя воду и, двигая ногами наподобие того, как это делают лягушки. Переплывать реку в самом широком месте приходилось, держась за гриву коня. Только чуть шевелишь ногами, струи воды обтекают могучую грудь коня, чуть скосит животное глаз на тебя и плывет дальше. Велик и могуч Сейм, вот только бы знать, где он начинается? Откуда и куда пыхтящий дымом катер тянет вереницу груженых барж за собой? Где заканчивается Сейм, многие дети знали от родителей своих. Сейм вливал свои чистые светлые воды в красавицу Десну. У места впадения располагалось большое село с названием «Великое Устье». Так хотелось ребенку пойти вдоль берега Сейма навстречу течению в поисках истока реки. Но, пройдя несколько километров, убеждался, что река оставалась такой же широкой, как и у родного села, и конца, и края ее не было видно. Неудовлетворенный и усталый, голодный возвращался домой. Сейм после такого похода казался еще более широким и невероятно глубоким. Впрочем, и сравнивать его было не с чем. Старики сказывали, что в омутах реки водились огромные сомы. Их обвиняли в исчезновении водоплавающей птицы, скорее всего, напрасно. Напротив села располагался большой остров, называемый жителями села «Зарекой». Остров был густо поросший деревьями и кустарником. В половодье его заливало водой, пополняя рыбой небольшие озерца воды. Достичь острова было трудно, ловлей рыбы взрослые занимались редко. Только время от времени, приезжающие на отдых в село горожане организовывали поездки на «Зареку», опустошая бреднем рыбные запасы озер. Добычей становились ведра карасей. Щуки не давались, перепрыгивая сеть. Местные мальчишки и мечтать не могли о рыболовной снасти. Примитивные удочки, изготовленные из ивовых прутьев, конского волоса и самодельных рыболовных крючков были редкими. Но рыболовами дети становились рано. Для ловли рыбы использовались подол рубахи, старенькие кошелки и плетеные из ивняка корзины. Для ловли такой примитивной снастью собирались небольшими группами. На мелких местах двое мальчишек, стараясь не громко шуметь, тихонько подводили к берегу снасть, остальные начинали топтать ногами в кустах и осоке. Добычей становились  обезумевшие от страха и прыгающие в снасть (корзину или рубаху) язи, окуньки, лини, налимы и пучеглазые раки. Но чаще попадались зеленые лягушки, некоторые из них достигали огромных размеров. К северу и западу от села шли леса, преимущественно осинники. Отправлялись туда летнею порой большими группами. Собирали ягоды и грибы. Взрослые, прежде чем согласиться на поход в лес, долго внушали поросли своей правила поведения, главным из которых было требование не отрываться от массы, - для этого использовались звуковые сигналы. «Ау!» - долго слышалось в лесной чаще. Пустыми из лесу не возвращались. Добычу видно было издалека. Чтобы показать свою удачливость, верх лукошка украшали самые крупные и красивые боровики. Лазали и по соседским садам, чего уж грех таить. Делалось это не из-за нужды, поскольку яблони и груши росли у каждого деревенского дома. Ребятня охотилась и за маковыми головками, особенно в период молочной спелости, когда мак в меру мягок и сочен. Хороший теплый летний дождь тоже приносил немало забав с собою. Строились небольшие запруды, да и просто бродить по лужам – само удовольствие. Но грозы пугали людей: и детей, и взрослых. Детей оглушительный грохот небесных барабанов и сверкание слепящих молний, взрослых – возможность пожаров. В деревнях пожары после гроз были нередким явлением. Погорельцы в одночасье становились нищими, с вытекающими последствиями из этого положения. Сколько их бродило по городах и селам с протянутой рукой, и с просьбой помочь хоть чем нибудь?
     Мир ребенка ограничен местностью, где он проживал. Он был необычайно огромен, заканчивался где-то далеко за зубчатой стеной синих лесов, откуда несла свои воды река.  В 12 километрах от села находился город Рыльск, расположенный в близи устья речки Рыло, впадающей в Сейм. Сказывали старики, будто бы из краев наших княжеская дружина в Половецкие степи ходила, воевать какого-то хана. Из похода того никто живым не вернулся.
На Сейме невеликий городок,
Но славный,  по старинным меркам.
Пути идут на Запад и Восток,
И имя Рыльска не померкло.

Шли русские князья на Кончака
Добыть себе добра и славы
Дорога, правда, долгая была
Через поля, холмы, дубравы.

Знамение дано – конь князя захромал,
А это – вестник неудачи.
Но князь и слова не сказал,
По-прежнему вперед дружина скачет.

Князь Игорь их приветливо принял,
Хотя Путивль и город небогатый.
Когда к груди своей прижал
Племянников, двоюродного брата.

Потом опять знамение пришло,
Дорогу русичам перебежал косой.
И солнце потемнело и зашло
Закат кровавою налился полосой

Лик солнца заслонен средь бела дня.
луною
Испуганные лошади храпят,
Тела дрожат, натянуты струною,
Но русичи молчание хранят

Поход князей на Кончака
Окончился огромной неудачей,
Хоть с той поры прошли века.
А слово о полку сегодня плачет

Шли русские полки на Кончака.
Добыть себе добра и славы,
Казалось им, победа так близка –
Вот только бы поспеть на пир кровавый?..

                *     *     *
Дружина Рыльская млада и невелика,
Хоть с виду,- парни молодцы,
Не нюхали еще и фунта лиха,
Их провожали матери, отцы.

Всплакнув, крестили на дорогу,
Зазнобы каждого стояли тут
И говорили: «Трогай с Богом,
Пусть будет праведным твой путь!».

Дружинников нетраченые силы,
Бунтует в жилах юных кровь,
Невесты, оставаясь, голосили,
Вернется ли назад их пылкая любовь?

Блестят кольчуги и шеломы,
Меч за спиной, копье в руке.
И цвет волос под цвет соломы,
Да и глаза, как синь в реке...

Кругом раздолье, буйны травы,
Дружина движется вперед.
Где состоится бой кровавый?
Кто будет жив, а кто – умрет?
      И захирел бы Рыльск, если бы не монахи из болгарских земель сюда не пожаловали. Построили те монахи монастырь. Потянулся и люд на колокольный звон монастырский. Городу повезло,- может, в том и немалая заслуга монастырской братии была? Не тронул его монгольский хан Батый. То ли не приглянулся ему городок на Рыле, то ли некогда ему было – на Киев спешил…  Кто теперь скажет? Опасность над Рыльском нависла еще раз реальная, когда монгольские полчища хана Ахмата на виду у города появились. Забили набат колокола городских храмов и монастыря. Сельский люд кинулся под защиту деревянных стен города. На кострах,- так назывались в древние времена сторожевые башни,- горожане дежурили, костры жгли, чтобы знак округе подать о великой печали своей. От мала и до велика, готовились боем встретить врага, к мирянам и монахи присоединились, из тех, что помоложе был. Не способные оружие в руках держать,  смолу в огромных котлах до кипения нагревали. В монастыре и церквях молитвы неслись к небу, к Господу Богу нашему о защите града малого от воинства поганого. И услышала Божья Матерь, заступница люду русского, упросила сына своего, спасителя Христа помочь. Ушли окаянные монголы, города не тронув. Понеслись звоны звонкие, звоны радостные со всех звонниц.  А вот позднее, когда видимого врага не было, стал город хиреть. Обошла его стороной железная дорога, как и многие другие, прежде славные, города русские.

С половецким станом бился рус,
Перед ханом на колени не упали,
По смерти души их принял Иисус,
А на земле легендой они стали.

Со смертью князя город не упал.
И Сейм, и Рыло город умывали.
Защитником монах, священник стал,
На Бога нашего в молитвах уповали.

Сюда, спасаясь, иноки пришли
Болгарских православных христиан,
С собою мощи Иоанна принесли,
И был заложен православный храм.

На взгорье городок – чудесный вид,
Холмы, дубравы, меловые горы.
Извилистою лентой Сейм блестит.
Среди лугов - зеркальные озера.

На заливных лугах – стада коров, овец
И табуны коней пасутся.
Такую красоту создал здесь Бог-творец,
Покинул, хочется опять сюда вернуться!

Но время шло, нал Русью вновь беда,
С востока черной тучею накрыло,
И в Сейме стала розовой вода,
Она такой же стала в речке – Рыло.

Народ наш от врага не убегал,
Рубаху чистую, на шею крест – и в битву,
За веру и Россию погибал,
Пред боем створив молитву.

А городок и вся земля окрест
Руки Батыя так и не познала,
Над Рыльском был благословенен крест,
А вот далече – вся земля стонала.

Батыем город был не покорен,
Монголы не вошли, не покорили.
Здесь не было смешения племен.
Здесь Богу люди истово служили!

Звонили по утрам колокола,
Широко двери открывали храмы.
Под сенью Бога мирно жизнь текла
Душевные залечивались раны!

Под стены города войска  привел Ахмат,
Рыльск хану не открыл ворота.
Бил колокол отчаянно набат
Шли город защищать, и смело, и охотно.

Был город вновь Спасителем спасен,
От Рыльских стен ушли татары
Под звонкий колокольный звон.
Монастыря и храмов старых.

И вера та чудесною была
Враги Спасителя не сокрушили стены.
И это – не красивые слова,
Не знали здесь предательства, измены.

Не уклонялся Рыльск от добрых дел,
Под урожай ума закладывались грядки.
Купец из Рыльска Шелехов сумел
Оставить свое имя у Камчатки!

Родная сердцу русская земля
Тебе я песнь пою и не лукавлю,
Не видеть красоты твоей нельзя.
От всей души тебя я славлю!
         Село строилось на возвышенном правом берегу реки с таким расчетом, чтобы талые воды разлившегося широко Сейма не заливали крестьянских подворий. Учитывалось и то, чтобы строения и не слишком удалялись от берега реки. Поначалу улица села строго следовала изгибам речного русла. Когда люди научились копать колодцы, можно было и нарушать это правило. С кручи по узкой тропинке, спускающейся к реке в поредевших зарослях ивняка, перевитого хмелем, передвигаться следовало, хорошо изучив все выступы и углубления, созданные для облегчения спуска. В теплое время года делать это было нетрудно, - и дети, и взрослые ходили босиком. Ноги наши не требовали обуви. Купались мы без одежды. В воду можно было сползать, скользя голыми ягодицами по мокрому глинистому краю берега реки. Но лучше всего было прыгать с деревянных мостков, с которых производился забор воды. Только редко эти мостки оказывались свободными. То одна, то другая молодая баба, сделав два наклона  коромыслом, зачерпывала ведрами прозрачную, чистую воду. Ловким движением она поправляла на плече коромысло и, не торопясь, удалялась, покачивая широким ладным станом. Полные белые икры вдавливали стопу во влажный прибрежный песок.  Левый берег Сейма низок. Тут росли черный ольшаник, ива, осина, черемуха. А на  сухих песчаных возвышенностях сосны.
           По берегам Сейма на вязах, липах, дубах, как небольшие сережки, дуплянки висят. Рядом с ними золотистые щурки дежурят. Щурки – птицы красивые, но нетерпимые теми, кто пчеловодством занят, щурки пчел едят. Пчелы излюбленное лакомство для птиц. В дуплянках дикие пчелы живут, мед  с цветов собирают. Раньше профессия была собирателей дикого меда, бортниками звали их. Кажется, существованию диких пчел больше беды нанесли люди, сельским хозяйством занимающиеся,  чем щурки и собиратели дикого меда.
             Избы деревенские, точно сестры родные, отличаются лишь размерами. Правда, те избы, что богаче, и стены имеют покрасивее, бревна их не выпирают, как ребра скелета динозавра,  а бревнышко к бревнышку так плотно прилажены, лезвие бритвы между ними не просунешь. Изнутри бревна тесаные, гладкие, янтарем желтым отливают, такие стены принято перед праздником великим ножом скоблить, кипятком поливая. А в избах бедных бревна корявые, между ними пакля кусками торчит. В щелях тех полчища клопов государства свои образовали. В войне с хозяевами изб перевес, а знать и победа, всегда на стороне клопов была. У самых богатых дома кирпичом красным обложены, окна в них высокие, да широкие, блеском стекол красуются. На стенах висят в тонких деревянных рамках фотографии многочисленной родни. Время от времени хозяйка снимает их со стены, смахивает тряпочкой пыль и подолгу рассматривает слезящимися глазами. В красном углу горницы в тяжелой раме, в ризах висит темное с трудом различимое лицо. Над ним нимб виден. Значит, это лик святого. Только какого?.. В простенке часы-ходики висят с гирей на цеапочке. В форме сосновой шишки. У бедных окна маленькие, подслеповатые, вместо случайно выбитого стекла, пучок соломы или подушка торчит. Да, что говорить про богатых, полы у них деревянные, у некоторых даже крашеные, дорожки из рядна постелены, а в сенях на полу рогожа постелена. Чтобы в горницу грязи не носили, разувались в сенях… Чистота и строгость в таком дому. Зайдешь в такой дом по делу,  стоишь столбом безмолвным у порога самого, боясь движением лишним что-то нарушить. Зыркнет глазами  ледяными в незваного гостя, холодом от взгляда того по всем членам волны расходятся. Хозяин, тот и головы не повернет в сторону пришедшего – стоит  ли расходовать взгляд-то на мелочь всякую. Не дай Бог, пришел во время неурочное, когда хозяева за стол сели. Запахом щей с говядиной все пространство заполоняется. Ситный хлеб, нарезанный, горкой на столе высится… Ком в горле у пришедшего возник,  дух невольно перехватывает. Чтобы не задохнуться, приходится долго слюну глотать. А она, проклятущая, как назло рот заполняет. Нет, тут за стол пригласить не догадаются. Ждешь, когда хозяин внимание на тебя обратит, да, толкнув локтем хозяйку, скажет: «Узнай, что этому надо?» Но такого оборота событий долго приходится ждать, с ноги на ногу переминаясь. А обедающие не торопятся. Медленно перемещаются ложки по воздуху, еще медленнее двигаются челюсти. Продержав в покорности долгое время, до чаепития самого, наконец, смилуются, и хозяйка, вытирая тыльной стороной пухлой руки влажные, жирные от мяса губы, и еще раз окинув взглядом тебя презрительным, вроде вошь последнюю, скажет резко: «Ну, что тебе?»
«Да, вот мать прислала…»
      Договорить не дадут, прерывают: «Не вовремя ты тут появился?..  Ну, ладно уж, возьми там, в углу сумку! Да не забудь сказать матери, пусть долг на жнивах отработает!» Берешь сумку, забрасываешь на плечо и уходишь, думая: «Ведь была приготовлена сумка с мукой, зачем так долго измывались?»…  Одно хорошо, что вне дома богатея  хлебаешь полным ртом воздух, насыщенный всеми запахами деревни.
Богатый крестьянин, а значит – кулак!
Таким называется словом.
Когда приглядишься, тут – что-то не так?..
Какая богатства основа?

Кого-то ограбил? Кого обманул?
Добыл все крестьянской смекалкой?
Без пая оставил бедняжку, вдову?
Честь, совесть отправил на свалку?

Теперь от соседей с поклоном почет,
Над ними богатством возвышен!
А тайно зовут тебя: «Сволочь и черт!»
И злоба в затылок твой дышит!

Твой дом под железом. Амбар под замком.
Ты крепкий хозяин – кулак!
Ты сам на селе себе власть и закон!
Тебя не согнешь просто так!

А время идет, и беда за спиной.
Но скрыто во мраке все это
И в ссылку отправят с детьми и женой!
Решат твою участь «Советы!»
   Сколько раз село возрождалось, никто не знает. Создания летописей село не удостоилось. Местных Несторов-летописцев земля Рыльского уезда не родила. Горели избы, подожженные ударом молнии. Как спички  горели.  Горели и во времена татарских набегов. Молниеносных набегов следовало ждать по весне, когда вырастала высокая трава. В зеленом корме нуждались татарские всадники. В зиму не совершались набеги. Ожидать нападения следовало и с западной стороны, где Литва с  Польшей козни против Руси замышляли.
Набат гремит, и мечется село,
Нет крепостной стены и земляного вала.
Откуда супостата принесло?
Был мирный день, и словно не бывало?

До города добраться, не успеть,
Осталось слишком времени немного.
Куда жену, детишек малых деть?
Опять приходится надеяться на Бога.

А супостат не ведает креста,
И на него не действует молитва.
Придет он даже с именем Христа,
И с православным начинает битву.

Что может в битве выставить село?
И из чего создать селу защиту?
Оружья нет, так издревле велось.
Со всех сторон село врагу открыто…

Кто взял косу, а кто-то взял топор…
Но большинство собралось в божьем храме.
Кто их спасет, ведь с давних пор
От войн село носило только раны?

Стучат копыта многих лошадей,
Налет молниеносный крымцев.
Добро они хватают и людей,
И некуда крестьянам бедным скрыться!

Одно осталось – спрятаться в лесу,
Но путь туда врагом отрезан.
Крестьянин в руки взял косу,
Но сбит конем, и саблею зарезан.

Его сосед стрелою поражен,
Навылет грудь его пробита.
Сгоняет враг детишек малых, жен.
Защитники села, до одного, убиты.

Храм подожжен, пылает, весь в огне.
Стенания, несутся вопль и крики.
Татарин лихо скачет на коне,
Священника глава торчит на пике.
            Полыхают крестьянские избы. Черный дым заволакивает голубые небеса, и солнце проглядывает сквозь горький дым кроваво-красным  пятном, словно гневом наливается. Враг уходит прочь, тащит за собой множество пленников, которые будут проданы на невольничьих рынках Крыма. Оставшиеся в живых крестьяне, успевшие спрятаться от татар, принимаются за работу. Рубят избы. Ставят церквушку малую. Возрождается земля. Мы привыкли славить князей, да царей по именам, забывая, что все живут они от стола крестьянского. Восстанет из пепла село, ведь оно – основа государства российского. Так было, и так будет, пока живы на Руси будут крестьяне!
СЕЛО  МОЕ
Вода в реке, как чистая слеза,
На правом берегу белеют хаты,
Небес высоких, чистых бирюза,
Плывущих облачков лохматых.

Макитры на плетнях и кувшины,
И струйки дыма от костров.
Под ветром клонятся  вершины,
Дерев. Собачий лай, мычание коров.

И мак, завялыми головками поник,
Рукою человека вырван, сломан.
Повсюду слышен петушиный крик,
Гусей и уток кряканье и гомон.

От ивы косо распростерлась тень.
И по траве густой кузнечик скачет.
И к вечеру клонится  летний день.
И роза лепестками горько  плачет

Жужжаньем пчел и ос наполнен сад,
Цветов разлив благоухает,
Их нежный, тонкий, пряный аромат,
Разносится вокруг и тает.

Пролился дождик, лучшего не надо,
По лужам прыгай босиком и пой,
Гармонь звучит. Вечерняя прохлада,
И комаров летящих звонкий рой.

Усталое село уснуло, ночь добра,
И четки тени хат видны,
Как будто бы отлил из серебра.
Окрасил листья свет луны.

     Живет село трудовой жизнью, обычной, серой, повседневной. Кто огородиной занимается, кто скотиной, кто трудами в крестьянском подворье. Все – при деле, даже дети малые. Только те, кто головой не достают до края стола, могут распоряжаться временем своим. Они его проводят по- разному. В коротких рубашонках, позволяющим безошибочно определить пол каждого, сидят в песке, пересыпают его из руки в руку, или деловито ковыряют палочкой землю.
        Наступает вечер. Вся семья в сборе. Моют руки, усаживаются за стол. Самая значимая часть времени – ужин. Совместные завтраки и обеды редки. Крестьянская работа тому помеха. Нет той работе ни конца, ни краю. Всю светлую часть времени забирает она. Зимой, оно, конечно, - легче. Зима, конечно,- не лето. Недаром говорят: «Летний день год кормит!». Какие уж тут посиделки за столом, заморил червячка – и в поле. Если поле недалеко от села, то в обед принесут в поле и хлеб, и приварок. Какие-никакие, а щи и каша обязательно. Если поле – далече, то берут с собой узелок с нехитрой крестьянской снедью: ломоть хлеба, кусочек сала, лук, соль, зубочки чеснока. Иное время ужин, впереди ночь, можно и не торопиться. Вечерняя трапеза проходит спокойно, под строгим надзором деда и бабушки. Комната тускло освещена керосиновой лампой, стоящей в центре стола. Фитиль выдвинут совсем немного, чтобы копоть не летала… Опять же, экономия керосина. А зачем свет яркий? Пищу мимо рта не пронесешь! Маленькое подслеповатое окошко затянуто старенькой, но чистой занавеской. Непорядок есть с открытым окном! Кислый, устоявшийся запах в комнате не замечают, к нему давно привыкли. За столом взрослым не принято говорить, а ребятишкам, не достающим до пола ногами, болтать ими. За непослушание можно схлопотать удар деревянной ложкой по лбу. У каждого ложка своя, из дерева резаная, вырез глубокий, чтобы бульон не проливался. Впрочем, для этого под ложку помещался кусок ржаного хлеба. Ведь нести ложку ко рту нужно было издалека, из общего котла. Сначала поглощали жидкую часть варева, потом – густую.  Мясо с гущей делилось между сидящими за столом, с учетом трудовой значимости каждого едока. Все возражения малолетних, позволяющих усомниться в правоте дележа пищи, круто пресекались. Нарушителя спокойствия брали за ухо и отводили в угол. Стояние там, без права отвернуть лицо от угла могло вызвать ужесточение наказания. Отстояв там, переминаясь с ноги на ногу, - а срок наказания целиком зависел от настроения вынесшего приговор, - «преступник» покидал угол. На столе съестного уже не было. Желудок ворчал, напоминая о себе.  Можно было рассчитывать на милосердие бабушки, которая, сжалившись над внуком, брала ломоть хлеба и смазывала его подсолнечным маслом. Горлышко бутылки при этом, плотно прикрывалось большим пальцем руки, чтобы масло не пролить, ненароком. Практически оно на хлеб не попадало, но иногда оставался слабенький запах от него. Хлеб посыпался солью крупного помола. Изголодавшийся ребенок впивался в хлеб зубами и ел, даваясь от слез, при воспоминании об утраченном удовольствии поесть гущи похлебки. Начало и конец трапезы заканчивался благодарностями, возносившимися Богу.
    Гляну в прошлое глазами памяти и вижу длинные узкогорлые кринки с молоком, чую запах свежего сена. Из открытой печи пахнет щами, картошкой и творогом. Бабушка с раскрасневшимся лицом ныряет в черную еще горячую пасть печи, орудая ухватом, выволакивая и переставляя бесчисленные чугунки, сковороды, кринки.
    Иногда вместо ужина было долгое чаепитие, с хлебом, к которому полагался кусок сахарной свеклы, долго томившейся в печи. Настоящий чай был редок, роль его выполняли морковь, листья смородины и малины. Пили долго, наливая горячий чай из кружки в блюдечко, и дуя на жидкость, чтобы она немного охладилась. Чаепитие сопровождалось долгими разговорами. Все поднимались из-за стола. Только один дед засиживался, журчанием речь его лилась бесконечная. Журчал и журчал, прихлебывая чай из большой глиняной чашки, словно пытался выговорить все перед отходом в вечность.
      Ужин  заканчивался, и все отправлялись на ночлег. Кто на лежанку печи, кто на лавки, кто на полати, а кто и просто – на полу.  Керосиновую лампу гасили, в лучшем случае фитиль ее настолько опускали, что света от нее  было не больше, чем от лампады, освещающей лики святых на иконах в «красном» углу избы. Сон сморит всех, за исключением парней, да девушек. Те еще отпросятся на улицу погулять. А в избе воцарится сочный мужской храп, да поскрипывание сверчка.

Закрыл глаза и вижу я
Сосредоточенные лица.
Обедать собралась семья,
Котёл с картошкою дымится.

Солонка с солью на столе,
Зеленый лук, редиска, квас.
Обед и ужин на селе
Такой же, как у нас.

Ржаного хлеба ломоть толстый,
Горбушка пахнет чесноком,
Или натёрта салом просто.
Слюны скопился в горле ком.

Проста еда, но вкус какой…
Что может с ней сравниться.
Глаза открою, предо мной -
Сосредоточенные лица.
          Разлилась ночь по округе, утонули во тьме дома, ни одного светящегося окошка. Где-то далеко лает собака, по причине, только ей одной известной. Где-то слабо повизгивает поросенок, знать, проголодался бедняга. Там коты концерт устроили, истомившись в ожидании единственной и неповторимой. Не явились ли они примером для распевающих ночные серенады, страдающих от любовной страсти?  О том, что есть еще и бодрствующие люди на селе, свидетельствовали вспыхивающие то там, то там цигарки. Иногда, если приходилось находиться неподалеку, то при вспышке цигарки можно было увидеть и лицо того, или иного парня.
    Придет когда-то и мое время тяготиться пребыванием вечерами под крышей дома родного. Рядом с молоденькой девушкой время ночное так быстро летит. Не замечаешь его. Кажется, всего-то ничего с нею побывал, а вон уже полоска зари на краю небес золотом засветилась. Жаль расставаться, да надо. Ночь для уже состоявшегося мужчины, не спешащего на свидание и не изнуренного дневной работой, полна таинств и необъяснимого очарования.

НОЧЬ
Я стою, любуюсь ночью,
В небе узкий серп луны.
Филин ухает, хохочет,
Звезды яркие видны.

Тишиной объятый крепкой
Приусадебный наш сад,
И щекочет ноздри терпкий
Метиолы аромат.

Я свободен, словно птица,
Тяжкий сброшен груз оков,
Мне в такую ночь не спится,
Мне сегодня не до снов.

Все сомнения, печали
От меня умчались прочь,
Как невесту я встречаю
Что за чудо эта ночь!
      Не всегда ухаживание за юной сельской красавицей удачным бывает. Вроде бы все шло по порядку. Ее и его родителя друг друга сватами величали и за глаза, и при встречах. И вдруг все прахом полетело, хотя видимой причины для разрыва не было. Он еще по привычке приходит вечерами к окну ее дома, а ставни не открываются и личико милой не появляется. Знать не судьба!

КОЛЕЧКО
Подарил кольцо, колечко,
С камушком зеленым.
Молвил сладкое словечко
Милый мой, суженый.

Я подарочек приняла,
Долго любовалась,
Да оно с руки упало,
Где-то затерялось.

Он искал, и я искала
По траве, у дома,
Уходя, ему сказала,
А обида комом:

«Знать, дарил ты не с душою,
Коль кольцо упало,
Плохо было, хорошо ли,
Да любовь пропала».

 Одно дело теплое время года, улица, как магнит притягивает молодых. Иное дело зима. Зимний вечер и ночь долги. Старики, куда еще не шло, могли завалиться на полати и ворочаться в бессоннице стариковской, полной памяти о прошлом, минувшем, до самого утра. Вспоминать о том, сколько глупостей наделано, сколько безумств совершено! Перебирает их старик, как четки богомолец в костеле, как скупец ценности в сундуке. Мальцам спится крепко, хорошо. Набегаются за день, придут домой с ногами мокрыми от растаявшего снега, с руками красными, озябшими, похожими цветом на лапы гуся. Отогреются, отъедятся… и на боковую! А парням неженатым, а девушкам?..
Не спать же ложиться? Собираются они на посиделки, мальчишники и девишники. У парней посиделки и драками закончиться могут. У девушек все проходит тихо. Трудятся над приданым будущим, песни попоют, девичьи страдания и мирно разойдутся. Собираются у тех, у кого изба просторнее и светлее. Занимаются рукоделием: вяжут, вышивают, шьют. За окном мороз лютует, а в избе – тепло. Правда, на девушках кофты вязаные шерстяные, юбки суконные, на ногах валенки. Спать не хочется, а гулять на улицу вечером мороз не пускает, да и родители - против. Ослушаться родителей при положении таком – бессмыслица.  Не весна ведь розовая, не лето красное? Усядутся девчата ближе к лампе керосиновой или свече сальной, руки проворно мелькают, юные, пухлые, с ямочками близ локотка. Перебрасываются лениво словечками. Потом, когда глаза устанут, ставят на стол противень с жареными семечками, ловко грызут их зубками ровными, да белыми. Лузга от семечек  у иных с нижней губы небольшой гирляндой свисает, но большинство сбрасывают ее просто на пол. Потом, перед тем, как расходиться по домам, сметут ее в ковшик плоский. Теперь разговоры пространственнее и оживленней становятся. О сердечных чувствах здесь не принято говорить, тайна такая  для каждой неприкосновенная, хотя о тайне той все подружки знают в мельчайших подробностях. Вот и рассказывают друг дружке сны, пытаются растолковывать их так, как этому их учили матери и бабушки. Постепенно переходят к той теме, которой ни конца, ни краю нет, и повторения которой скуки не вызывает и никогда не приедается. Вот и сегодня Анфиса, высокая кареглазая девушка, с миловидным треугольным лицом, и двумя толстыми косами за спиной, начинает свой рассказ:
«Так вот, я и говорю, в начале августа было. День был жарким. Все были на работе. Баба Лукерья одна в доме оставалась, как это и прежде бывало. Натопталась она у печи, вот и прилегла на лавке, бросив под голову подушку. На улице солнышко ярко светит, лучики разбрасывает, а в комнате полутемно. Баба Лукерья окна одеялами байковыми завесила и от солнца, и от мухоты. Вроде бы, только глаза закрыла, а сон темный навалился. Проснулась Лукерья оттого, что тяжело дышать стало. Глаза открыла, и обомлела. На нее мохнатое, мохнатое чудище навалилось»....
Неужто домовой?» - перебила рассказчицу Танюшка Сорокина, девчонка лет семнадцати, остроносая, да остроглазая блондиночка.
«Он самый! – продолжает рассказывать Анфиса,- Лукерья с груди своей хочет его сбросит, да не удается, - силушки не хватает. А охальник – домовой с поцелуем, слюнявыми губами своими, тянется. Хочет Лукерья осенить крестом себя, да не выходит, - рука правая не слушается. Уже и сама не помнит, как ей удалось губами непослушными произнести  начало «Отче наш…»
«Да, как же он посмел в дневное время-то напасть? Да ведь нечистой силе заборонено являться в дневное время?» – возмутилась Глаша, самая красивая девушка из собравшихся на девишнике, с тонкими чертами белоснежного лица, обрамленного каскадом волос, цвета переспелой ржи.
«Так необычная же нечистая сила, - отвечает ей Анфиса, словно оправдываясь, - домовой все же, как-никак, а хозяин дома. Может, домовым и позволено в любое время являться?»
«Не перебивай, ее Глаша, пусть доскажет, - вновь вмешалась Танюшка.
«А что тут досказывать-то, при первых словах «Отче наш» домовой исчез, словно в воздухе растворился. Перепуганная Лукерья выскочила наружу, стала кликать соседей, пришли те, выслушали, плечами пожали. «Предвиделось ей от сонной дури!»-  сказал Егор Красильников, самый рассудительный из мужиков!»  На том все дело и кончилось».
После Анфисы и другие девушки, перебивая друг друга, стали рассказывать о встречах с нечистой силой. Правда, случаи те происходили не с ними лично, а с кем-то из их далеких родственников, или вообще, людей на селе неизвестных…
Изба натоплена, уют.
Свеча горит, мелькают тени.
Собрались девы, вяжут, шьют,
Так коротают свое время.

Ведут неспешный разговор
О чудесах мирских и тайных.
Герой сказаний – дерзкий вор,
Иль путешественник случайный.

В сказаньях все переплелось:
Колдуньи, леший, приведенья…
Кому-то видеть довелось,
Пришли к кому-то в сновиденьях.

Нагонят друг на дружку страх,
Крестом широким осеняют.
И слышно: «Свят… лукавый…прах».
И Бога часто поминают.

      Приближается закат жизни, вечер ее.  Кануло в прошлое бурное течение ее. И пловцы устали, не в силах бороться с бурным потоком, становящимся с каждым годом все стремительнее. И даже, стоя в стороне от него, им не избежать отдельных сильных ударов жизни. Они все более нуждаются в поддержке друг друга, в добром слове и утешении. И обидчивее стали, и каждое неловко и не вовремя сказанное  слово тяжко ранит душу. Мир тихих вечеров и воспоминаний умиротворяет их.

ЛУННЫЙ  РОГ
Прохладный вечер, небо темно-голубое,
И в небе лунный рог плывет,
Нас на скамейке, возле дома, двое,
Не ждем мы никого, и нас никто не ждет.

Мы тихо говорим, о прошлом вспоминаем,
Из тех, кого любили, многие ушли,
О тех, кто жив еще, мы ничего не знаем,
А хочется, чтоб в гости к нам пришли.

И мы поделимся последней коркой хлеба,
Последней каплей терпкого вина,
Скупым и прежде никогда я не был,
Подстать подруга, верная жена.

Воспоминания щемят и бередят нам души,
Неумолимый счет годам идет,
Друг другу говорим, друг друга слушаем,
А в темном небе лунный рог плывет.
     Потом  приходит время, и один из них уходит, оставляя другого в одиночестве. Так уже человек Богом создан, что не может он быть вне общества ему подобных! Наверное, потому и является самым ужасным наказанием для человека тюремное заключение. Нет, не содержание в лагерях заключенных, где есть возможность общения, а одиночная камера. Жизнь старика, лишившегося опоры, подобна этому. Только она еще тяжелее, поскольку сил осталось мало, а надежд еще меньше.

ОПУСТОШЕН
Опустошен сегодня, одинок,
Брожу по дому неприкаянною тенью.
Как на безлюдном берегу челнок,
Заброшенный и поглощенный тленьем.

А за околицей темнеет лес густой,
Краснеют вдоль дороги маки,
Не видно ни души на улице пустой,
Залает только изредка собака.

И на душе так муторно, тоскливо,
В избу сквозь щели сырость заползает,
Полощет в струях ветра ветви ива,
Шумит за дверью дождь, не умолкая.

И не проходит череда невзгод, -
Подстать ей прихоти природы, -
И вечно серый, хмурый небосвод,
И дождь, и слякоть - словом, непогода.

Я в одиночестве познал страданий суть,
Устал мечтать о жарком лете,
Пора бы солнцу ласково взглянуть,
Ан нет, опять дожди и бесконечный ветер.

И ночка близится…о. Как она длинна!
По нервам, словно плетью бьет.
И скомкана постель, подушка холодна,
И за окном дождь льет и льет.

И на стене танцует, пляшет тень
От язычка коптящей лампы.
Ночь кончится и снова хмурый день,
И думы мои. Думы спозаранку.

         Говорят, что в городе легче переносить одиночество. Не согласен с этим я, и баста! В каменных джунглях крупных городов, человек чувствует себя, так же, как животное, помещенное в искусственный вольер. Есть видимость свободы, но нет ее настоящей, живой, ощутимой. Еще хуже чувствует себя человек, перемещенный из деревни в город, да, если к тому же не было отпущено время для адаптации.
Деревня с ее простым бытом, здоровым образом жизни не может обрести  полного  забвения, даже сменив сельский образ жизни на городской, память тянется к корням, ее рождающим. Да разве можно забыть красоты сельской природы?

ВОСПОМИНАНИЕ
Казалось бы, зачем мне это?
К чему воспоминания?
Деревня хороша лишь летом,
Зимой – одни страдания.

За ночь остужена изба,
Бадья в сенях, по краю –
льдинки.
Бушует за окном пурга,
Танцуют, носятся снежинки.

Прижился в городе давно,
Про сенокос забыл, ночное…
Здесь – цирк, театры и кино,
А память не даёт покоя.

Закрыл глаза, и скрип дверей,
Тону я в запахах деревни,
То вижу в поле снегирей,
То – избы в сумерках вечерних.

Я вижу низкий потолок,
В подсвечнике свеча оплыла,
Плывёт по горнице дымок.
Собака за окном завыла.

Я слышу трели соловья,
И дальнюю реку, и сходы.
Собралась за столом семья…
Дань памяти моей сегодня.

Сквозь растворенное окно
Я слышу стон и  шум деревьев,
Хоть было всё это давно,
Но жива в памяти деревня.

Я слышу блеянье овец
И скрипы журавля колодца.
Глаза открою, наконец,
Не в силах с памятью бороться.

БЕРЕЗКА
Березку помню на холме,
Освещена она закатом,
Вершиною кивает мне,
Манит меня куда-то.

Я подошел, погладил ствол,
Щекой коры коснулся.
Что на чужбине я нашел,
И почему вернулся?

Нет, по природе я не глуп,
Бедою не согнуло,
Но, надоел крестьянский труд,
И в город потянуло

Там не прижился я, уплыл,
За дальние моря,
И кем я только не служил –
Батрак, шофер, моряк.

И там, и там оставлен след,
Там ссадина, там – рана,
На мне живого места нет,
Живучий я, упрямый.

Богатства, славы не нажил,
Шел криво, прямиком.
Хотя из всех тянулся жил,
Вернулся бедняком.

Обняв березку, я стою,
И слышу скрип ее,
Я о прощении молю
За все житье мое.

Что на чужбине перенес,
В просторах моря синих?
Мне не хватало там берез
И воздуха России.
         Что мы знаем о том, что предстоит?  Попробуйте выяснить, почему град  Москва столицей России стал, а город Новосиль, что в центре Орловщины находится, ровесник Москвы, так и остался тихим провинциальным городком? И нет никаких возможностей изменить такое  положение. А что уже говорить о селах, возникших в то время, когда Москва только начинала строиться?

РОВЕСНИЦЫ  МОСКВЫ
Ровесницы Москвы, деревни, села.
Жизнь тихая, спокойная у них,
Не видно лиц здесь хмурых, невеселых,
Не видно и искусственно живых.

Здесь знают о соседе каждом много,
Здесь многие безвыездно живут,
Не ищут здесь нехоженой дороги,
Звезд с неба не снимают тут.

Рождением ребенка здесь довольны,
А свадьба – празднество для всех,
Здесь огорчаются открыто, вольно,
Когда приходит призрачный успех.

Десяток  верст зовут здесь – даль,
И помнят, уезжая, отчий дом.
Уход из жизни – общая печаль,
И провожают улицей, двором.

У каждого села судьба своя,
Порой исчезнет, чтобы возродиться.
Село, Россия-матушка моя –
Основа есть твоя, и ею след гордиться!
            В нашем селе избы строились крепкие, добротные, на века, но убранство наружное было незатейливым, да и крыши почти у всех из ржаной соломы. У кого-то солома свежая, ровно по краю подстриженная,  у кого-то темно-серая, обвисшая, просевшая, с грязными залысинами и пятнами зеленого моха. Бедные, покосившиеся избы, с неряшливыми крышами, подгнившими венцами сруба, покосившимися окнами и входной дверью, как правило, принадлежали вдовам многодетным. Нет хозяина, некому крышу перекрыть, стены поправить. Вздыбленная, всхолмленная местность делала село неряшливо разбросанным, без единого плана застройки. Иное дело в землях новгородских, да тверских. Здесь избы тесом крытые, стены досками обшитые, а фасады такой деревянной резьбой покрыты, что, казалось, в кружевах они, как девицы на выданье. И каждая изба свой, особенный, вид имеет,- с другими не спутаешь. Оно и вестимо, края эти лесом богатые. Нас Бог тоже лесом не обидел, только породы деревьев наших  малоценные для строительства: береза, да осина. А на тверской земле сосны вековые, рощи кленовые, да дубовые. И понятно, почему земли тутошние стали центром притяжения для люда русского. Монголам, иным кочевникам нелегко было сюда добираться. Не будь распрей между князьями русскими, не была бы русская земля под татарами. Прошли века, а осталась прекрасной тверская земля, местами и девственность свою сохранила. 

ТВЕРСКАЯ   ЗЕМЛЯ
Устали все, включая наших дам,
День пролетел и вечер наступает,
С болота надвигается туман,
Молочной пеленой деревья обтекая.

Мы разлетимся по квартирам скоро,
Но, кто бы позабыть увиденное мог,
Леса сырые, мелкие озёра,
Вместо травы – зелёный мох.

И пустошей гигантские провалы –
Ни деревца, ни кустика, лишь пни –
Следы былых лесных пожаров,
Зола и пепел царствуют одни.

Каналов, мелких ручейков, речушек,
Как под ногами хлюпала вода,
И ловлю голавлей и мелких щучек,
Наверное, запомним навсегда.

Грибные шляпки тут же, рядом,
Так много, хоть косой коси,
Ковры из спелых алых ягод,
Бери и собирай, корзинами носи.

Из кущ взлетают стаи уток,
И, припадая на крыло, несутся,
С утра, в течение всех суток,
Здесь гнёзда их, и здесь они
несутся.

Вода в каналах красная от торфа,
В березняках ковер гниющих листьев,
Мы слишком часто поминаем чёрта,
В движениях пустых и лишних.

И хляби мрачные, лесное криволесье,
Неистощимый комариный звон,
И птиц, парящих в синем поднебесье,
И трели соловьев со всех сторон.

И не забыть один, единый случай.
Светило солнце. Мир. Покой.
В мгновенье небо затянуло тучей,
И хлынул ливень ледяной.

Согнутые березки он полощет,
Скрипит стволами, шепчется листвой.
По кустикам едва живым и тощим..
Пришёл в движенье шар земной.

На берег двинулась упругая трясина
Из корневищ, торфяника и трав.
Мы лодку ловко направляем мимо,
Кляня погоды неукротимый нрав.

Дождь кончился. Стекает с нас вода,
И в лодке её много накопилось,
И, как всегда, ещё одна беда –
За горизонтом солнце скрылось.

На берег выбрались. Нашли поляну.
Собрали, нарубили сушняка.
Дрова шипят, но мы – народ упрямый,
Добьемся своего, наверняка.

Озябли все и в нетерпении,
Мы дуем на дрова, склонившись вниз,
Как ни шипели, вспыхнули поленья,
И ворох искр взлетает в высь.

Как светлячки, протанцевав над нами,
Ещё повыше, в небо, поднялись,
Застыли там холодными звездами,
Их лики голубые смотрят вниз.

Разлилась тишина и над рекой, и лесом.
Внезапно звуки: «Хруп, да хруп»
Заохал, зашагал по лесу леший,
Движений звук и глух и груб.

Мы обсушились у костра, поели,
И по палаткам, на ночлег.
Мы эти звуки слышали неделями –
Хруп…хруп…Крэ-эг…крэ-эг.

И вновь река бежит игриво,
Через туннель сплошной, зелёный,
Переплелись ветвями крепко ивы,
Черемуха, ольха, берёзы, клёны.

Прохладно, сыро, серо в нём, -
К воде мы здесь давно привыкли, -
Бредём часами в ней, плывём,
Промокшие насквозь, до нитки.

Водой покрытый берег правый,
Сползают корни, словно змеи,
В узлах коричневых, кровавых,
Клубки разнять свои, не смея.

И путь един у всех, к воде, -
Борьба, похоже, не из легких,
Обломки их торчат везде,
Коротких, длинных, толстых, тонких.

Прольётся свет сквозь занавес,
И серебром вода в реке сверкает…
И снова воду плотно укрывает лес,
Ловя лучи их, и съедая.

Повисли листья у ракит,
С какой-то затаённой грустью,
Гляжу, стремнина темная реки
Вдруг заиграла светлой ртутью.

Закончился туннель. Деревья
От берега ушли в сторонку,
Вдали виднеется деревня…
И масса звуков громких, звонких.

Здесь копани и  целый ряд колов, -
Скрепляют берег от размыва, -
И слышен звон колоколов,
Плывущих в воздухе лениво.

А вон, над крышами домов
Церквушки купол. Колокольня.
Стада пасущихся коров,
И птицы. Козы, овцы, кони.

Лицо у многих сел окраинных,
Как будто бы всегда одно.
И мельниц водяных развалины,
И узкие мостки, в одно бревно.

Наличники резные и ворота,
И избы, серые, покрытые щепой.
И стены клунь из очерёта…
Единый на Руси, особенный покой.

Размеренный, растянутый, ленивый,
Который  утром будят крики птиц,
Движения людей неторопливые,
И серые глаза славянских лиц.

Я чую запах чабреца и мяты,
Щекочет ноздри мои прель,
Черемухи чуть запах сладковатый,
Чуть тронь её и белая метель

Из лепестков взмывает, кружит,
Ложится на землю и липнет.
То там, то там воды сверкают лужи,
Колодец воротом чуть скрипнет.

           В сельской семье строгий порядок соблюдался. Главой семейства являлся хозяин дома. Ему беспрекословно подчинялись члены семейства, в том числе и взрослые, женатые, сыновья. Только отделившись от отца, они не подчинялись патриарху семейства. Если в силу физической немощи глава семейства не мог сам справиться со строптивым сыном, то он обращался за помощью к крестьянскому обществу. Последнее принимало решение о наказании провинившегося розгами. Секли ими немилосердно, чтобы «наука» впрок пошла. После порки виновный  долгое время ходил по селу, виновато отводя взгляд в сторону при встрече с односельчанами. Женщины до отмены крепостного права в патриархальной семье были полностью бесправными и безгласными. Положение самого младшего сына в семье было незавидным. Даже в императорской семье младшие сыновья были отстранены от системы правления, посвящая жизнь военной службе. Подобное испытал на себе будущий император российский Николай Павлович Романов. Ему смерть старшего брата Александра, и отказ от престола среднего брата Константина открыли дорогу к престолу. Не случись этого, Николай мог рассчитывать только на должность бригадного командира. Неудивительно, что в русских сказках так доброжелательно рассказывается об успехах младшего сына, Иванушки-дурачка. Только в сказке он и становился значимым. А в суровой крестьянской семье  младшего сына не слишком-то   привечали. Одним словом, ославили младшенького титулом – «дурак». Потому и в сказке, где ум младшего незаурядный во всем проявляется, слово «дурак» плотно прилипает к его имени.
Вниманье первому – таков порядок был,
А младшему, что оставалось!
Тянулся из последних сил,
А за просчеты часто доставалось.

Не виноват – терпи, молчи,
Скрипя зубами, сжавши душу.
Ест первый с маком калачи,
А младшему – сухарь посуше.

Бесправна младшая сноха,
В семье покорна и безмолвна.
Семья к желанием глуха,
Сноха в мечтаниях не вольна.

А в сказах младшеньким везет,
Они обласканы судьбою.
В конце сказанья счастье ждет,
А в жизни – не добыть мольбою.
           Земля. Что может быть ценнее? Первый на земле человек был создан Богом из земли, и имя ему было дано – Адам, что в переводе на русский и означает земля. Что такое люди, лишившиеся земли? Бродяги, скитальцы! А что такое земля для крестьянина? Кормилица. Да и сам сельский житель – кормилец городского люда. А легко ли быть крестьянином?  Кто только не измывался и не измывается над ним. И в корне определения его находится крест. И не потому, что крестьянин преисполнен святости? Крестьянин, как и Иисус Христос, несет на себе груз страданий. Это воины, в массе своей, могут покинуть землю и бежать! И горожане это сделать могут. А крестьянам некуда бежать от земли своей. Они за нее готовы и биться, и страдать, потому и зовутся крестьянами, до смерти своей несущим крест свой, особенный, самим положением их созданным!

Прапращур мой упрямым был,
На половецком поле
Он буйну голову сложил
За землю, волю!

И прадед шел на смертный бой
За землю, волю,
И лег с пробитой головой на
бранном поле.

Мой дед меча не поднимал,
За волю, землю,
И бранной смерти избежав,
В могиле дремлет.

И я отмечу, наконец,
Лишь факт, не более,
Сражался с белыми отец
За землю, волю.

Я список этот, небольшой,
Собой пополню,
Готов пожертвовать собой
За землю, волю.
      Когда умирал хозяин дома, дети его могли и не заниматься разделом земли, если земельный надел был  мал. Вели хозяйство сообща. Но такое редко удавалось. Всегда в семействе находился тот, кто разрушал душевное между братьями соглашение. Земля тогда дробилась на такие мелкие участки, которые уже не могли прокормить многодетные крестьянские семьи. Приходилось идти в город, искать уже не крестьянскую работу.

МЕЖА
По селу слушок пошел:
«Наш Иван жену нашел.
Не «свою», а из села соседнего,
Статью, ростом – всем взяла,
Черноброва и бела,
И приданое за ней – небедное».

В дом явилась молодица,
Братья начали делиться, -
Удалось хоть драки избежать.
Зорко смотрят друг за другом
Братья, верные подруги,
Появилась первая межа.

Раньше общим было поле,
Пашут, сеют, садят, полют,
И никто не смеет упрекнуть,
А теперь промчится кошка,
Крики рвутся из окошка,
А потом появится и кнут.

Время шло, межа толстеет,
Порознь каждый пашет, сеет,
За межой глаза – не наступи,
Плугом чуть ее задень,
Криков хватит на весь день,
От скандала просто не уйти.

Навалились брат на брата,
Тот с косой, а тот с лопатой, -
Рана так душевная свежа,
Яростно сцепились братцы,
К ним на помощь – домочадцы,
А всему причиною – межа.

Бились смело, бились лихо,
Бились громко, бились тихо,
Повреждений здесь не избежать,
В драке каждому досталось,
Но незыблемой осталась
Только злополучная межа.
      Чтобы на земле хозяйствовать, крестьянину и конь нужен. Куда ж ему без коня? Не жену, не детей же запрягать в соху? Что делать на селе безлошадному? Вот и бережет, и холит коня своего сельский житель. Вспотел конь, оботрет его, воды холодной пить не даст, чтобы тот не простудился. Скрябницей чистит, до блеска кожу коня, гриву расчесывает. Овсом подкормит. Для того из малого надела земельного выкраивалась земля и под овес. Из поездки, возвращаясь, сначала о друге четвероногом заботился, потом уже и о себе вспоминал. Недаром конь в сказаниях и песнях часто поминается.

ОДА   КОНЮ
Слов не хватает у меня,
Чтоб описать достоинства коня…
Великолепен  он,  красив
В движении стремительном,
В покое.
Как полон грациозных сил,
Когда один гуляет в  поле.
В степи, без края и конца,
Раздолье трав, он в них плывёт,
Красавца вижу жеребца,
Подругу ржанием зовёт.
Когда в ночном, пасется у реки,
Вблизи костра табунщики собрались,
У лета ночи  темны, коротки,
И в темноте все кони затерялись.
Когда в воде он, воду пьёт,
Склонилась шея, губы мягки…
Как горделиво голову несёт,
Струной натянутою, мчится без
оглядки
Когда он лёгок, словно тень,
Несётся по степным просторам,
Когда он бьёт копытом в земь,
Когда он в табуне, на воле.
Под чепраком, иль под седлом,
Вся в гвоздиках блестящих сбруя,
В рассвете раннем виден, золотом
Как грудью рассекает струи.
Я слышу стук подкованных копыт,
И в выучке гарцует горделиво,
Через препятствия высокие летит,
Полощется по ветру грива.
Конь боевой в бою красив,
На цирковой красив арене.
Спасая всадника, без сил,
Падёт и умирает в пене…
Но слов своих я не истрачу,
Чтоб описать беднягу клячу.

МЧИТСЯ  КОНЬ
В поле мчится конь ретивый,
Без седла и без удил,
Развевает ветер гриву,
Вслед за ним поднялась пыль.

Он не в мыле, шерсть лоснится,
И подстрижен конский хвост,
Контуры прекрасных линий
Так и просятся на холст.

Ты от рук людских отбился,
И, похоже, одичал,
Твой хозяин в сече бился,
Злого ворога встречал?

Был один, или с ватагой?
Путь на запад, на восток?
Бился скромно, аль с отвагой,
Ростом малый был,  высок?

Грудью встретил смерть лихую,
Спину ль видела она,
Враг побит, или ликует?
Где родная сторона?

Похоронен, в поле брошен?
Стал добычей воронья?
Чуть землею припорошен?
Нет поблизости жилья?

Не отметил крест могилу?
Близких нет, чтоб помянуть?
И молил оставить силы,
Чтоб на родину взглянуть?

Лето красное минует
Под покровом степь уснет,
Да бураны залютуют,
Гладь воды покроет лед.

Что случится конь с тобой,
Нет с тобою рядом друга?..
Песнь пурги, да волчий вой,
Понесутся над округой.
           Конь в летний период времени работал много времени, Чтобы дать отдохнуть четвероногому кормильцу, его в ночное время пасли на общинных лугах, занимавших пойменные, заливаемые в половодье земли, где травы росли и гуще и выше, и зеленее. Да и днем, кода свободное время было, коня на луг подкормиться выводили. Луговина была густой, нагретой на солнце, пьяной. Пахло медовым настоем клевера. Медленно бродили кони и коровы в море зелени. Приходили бабы с подойниками. Стоит корова неподвижно, а дно подойника звенит от струек молока.

В  НОЧНОМ
За холмами ночь.
Конь промчался вниз по косогору.
Стук копыт,
Взорвана ночная тишина.
Звезды побледнели и клонились долу,
И мечтала в небесах томная луна.

Воздух отсырел.
Дымный чад костра на луговище.
Ест дрова огонь.
Вкруг костра разбросанные ветки.
Фырканье коней. Пастушонок свищет.
У костра суетятся детки.

Под золой картошка,
И горбушка с салом, чесноком.
Сказки до утра.
Отблески костров в озере, как свечи.
Лошадей табун. Пастушки в ночном -
Кануло, как все иное, в вечность.

      Конь и в военное время становился тем другом, который мог вынести хозяина из кольца смерти, оставив костлявую в дураках. Только, не всегда мог крестьянин взять коня с собой,- на кого хозяйство безлошадное оставить тогда? Вот и становился крестьянин ратником, да без коня. С оружием, да не  научившись, как нужно, им пользоваться.
     Да, что и говорить, война часто прерывала мирный труд крестьянина. И в мирное время ему здорово доставалось, но, слава Богу, все-таки, вытягивал! Он всегда молил о мире и о сохранении семьи. Но, что поделать, если мир в истории человечества редким явлением был. И более всего доставалось от войны крестьянину. Князь с дружиной мог уйти от погони. Мастеровой люд спрятаться за крепостными стенами, а что оставалось делать крестьянину, если село его было открыто со всех сторон, а город был далече? Если система предупреждения успевала сообщить о приближающейся опасности, то можно было, бросить избу и все, трудом нажитое, а  самому с семьей и самым необходимым попытаться скрыться в укрепленном городе. А если нет?..
Система оповещения о приближении врага состояла из сторожевых вышек, находящихся друг от друга на расстоянии видимости дымов. Заметив приближение неприятеля, стражник пускал стрелу с зажженной паклей в бочку со смолой, стоящей на этой же вышке. Огонь ночью, дым днем замечали стражники другой вышки. Цепочка огней и дымов быстро распространялась по округе. Начинали колокола храмов бить набат. Все начинали искать возможностей, как спастись от напасти.
Дружинник сладко ест и пьет,
А смерд сидит на квасе,
Разводит птицу, сеет, жнет,
Под хлеб землицу пашет.

Пришла беда, и взяли в рать.
В сермяге, крест на шее.
Дубину в руку… воевать
Мечом он не владеет.

Что удивительного в том,
Что пал на поле брани?
Или вернется в отчий дом,
С огромной тяжкой раной.

Пал воевода, или князь –
Оставил память миру,
А к смерду вечна неприязнь,
Его не славят лирой.

Кто Ванек, Петек сосчитал,
Степанов, да Федотов,
Из смердов каждый третий пал,
На то они – пехота!

             О чем может мечтать человек в летнюю пору, да еще проживая в душном, окутанном выхлопными газами автомобилей городе? О береге реки, прогретом желтом песочке, о тихой заводи с кувшинками, да об укромном месте в зарослях осоки, где можно с удочкой спрятаться от всего света. О зеленой лужайке в лесу, под сенью развесистого дуба. О траве густой, мягкой, как шелк, той, которую принято называть травой-муравой.  О парящих высоко в голубом небе птицах. О радости поплескаться в воде. О тихом летнем дождике, после которого из-под земли грибы лезут, и нету сил, чтобы их остановить. В такую погоду хорошо и рыбу ловить. Рыба клюет так хорошо, словно всю жизнь свою рыбью, только и мечтала, как бы ей насадиться на крючок. Выдернешь ее из воды, а она лениво висит, чуть хвостом подергивая, а с кончика хвоста того рыбий жир каплет. Рай, да и только! А сколько таких райских уголков на земле находится? Только крестьянин того рая не замечает. В трудах тяжких проходит день его, Мечты съедаются трудом сельским. О чем, кроме земли мечтать может крестьянин? О воде. Воде, выпадающей с небес в виде дождя, и о воде из естественных водных источников Что делать, если реки оскудели?  Естественно, запруду ставить. Речушка малая, а стоит запруда, так перед ней море воды чистой, прохладной, сладкой и вкусной. Берега в зарослях таволги, ивняка  и рогоза. Плавают величаво по водной глади  гуси-лебеди.  Круги по поверхности идут от рыб. И над всем этим запах трав и свежей воды. А ночью при лунном свете лошади пасутся. Костер развели пастушки, находясь в ночном, а чтобы не уснуть разговоры ведут о виденном и слышанном. А ниже запруды опять скудный ручеек воды едва пробивает себе дорогу. Да и в реках многих, на картах обозначенных, закатав штаны повыше колен, разувшись,  смело можно пройти через плес, не замочив колен. Нет теперь заводей с кругами зеленых кувшинок, с тальниками и осокой, не видать и белого цвета куриной слепоты. А прежде, бывало, сидишь у речки, и тут тебе и курорт, тут тебе телевизор и все, чего хочешь…
       За  покос чужого луга, до революции провинившегося мужика плетьми при всем честном народе наказывали.  Задерут рубаху, положат  лицом вниз и стегают со всего размаха. Сунет мужик кулак в рот, чтобы криком жалобным перед бабами не осрамиться, терпит. А за порубку леса наказание и посерьезнее было. Вот и росли леса вдоль рек, заливные луга травами высокими зелеными гордились. Настали времена, стали рубить лес вдоль реки все, кому только не лень: вдовы, чтобы детей обогреть, солдаты, чтобы гати, да мосты возводить, а остальные  просто потому, что все, росшее над рекой, речкой, ручьем, ничейным  стало. Оголили речку, наряд красивый с нее сняли. Съежилась речка от стыда, упрятала красоту свою прежнюю, ненаглядную. Вот и думают некоторые сегодня, что такой жалкой она с древних времен была! Да и землеустроители  поработали, мелиорацией занимаясь, луга пойменные распахивая. Землю, вспаханную в половодье, да дождями долгими осенними, в реку смывало, дно ее светлое, песчаное, грязью покрывая. Пруд можно вырыть, лес можно посадить, но возродить речку, умершую к жизни невозможно.
БОЛЕЕТ  РЕКА
Река, как человек, живет и умирает,
Глядишь, там ручеек, там родничок исчез.
Она мелеет, тихо угасает,
Когда осушено болото, спилен лес.

Потом кричим, что нет у нас воды,
А с нею на столе исчезла рыба,
Да, народили множество беды,
Где ключик был живой, там каменная глыба.
      Сонная жизнь села начинала бурлить с приходом весны. Ее долго томительно ждали истосковавшиеся по земле руки крестьянские. Да и припасы крестьянские не беспредельны… Инвентарь крестьянский подготовлен, семена в достатке есть,- ждет погоды только…

ОЖИДАНИЕ   ВЕСНЫ
Гляжу в проём окна,
Снаружи тускло серо,
Должна прийти весна,
Зима так надоела…

Да, вот, беда,
В такое время года
Засели холода,
Бушует непогода,

Не сдвинуть льда,
И снег с полей не сместь,
Как и всегда,
Прилётных птиц не счесть.

Их, как и нас
Природа обманула,
Весны не слышен глас,
На Север потянуло,

И свод небес
Не блещет синевой,
И голый лес
С немой мольбой

Протягивает к небу
Худые ветви – руки,
Но то взирает слепо
На эти мольбы, муки.

Живём надеждой,
Что вот-вот,
Начнётся, как и прежде,
Весенний хоровод.

Вокруг повеселеет,
Добром заблещут лица,
И лес зазеленеет,
И защебечут птицы…

Ну, а пока
Гляжу в просвет окна,
И на душе – тоска,
Придёт моя весна?

В нарядном платье,
Весела, румяная,
Я заключу в объятья,                С любовью моей, пьяною.

ВЧЕРА  БЫЛА  КАПЕЛЬ
Вчера была капель.
И крыша плакала, и застывали слезы
Прозрачным чистым хрусталем,
Хоть воздух был еще морозным,
Дыханье паром оседало  в нем,

Вчера была капель.
По-зимнему еще светило солнце,
Блестел, искрился белый снег.
Проталин много на моем оконце,
Узора четко виден след.

Вчера была капель,
Легко по льду скользили сани,
И снежный наст совсем ослаб.
Штурм снежных крепостей часами,
И реверансы снежных баб.

Вчера была капель.
Воробышки купались в луже.
Серели у обочин снега груды,
Забыли все о зимней стуже,
Так много праздничного люда,

Вчера была капель,
Заметно ночь короче стала,
И беспокойней наши чувства, сны.
Зима еще весне не уступала,
Но "запах" чувствуем весны.

СМЕНИЛИ САНИ
Еще  по утру заморозки,
И тонкий лед лежит на лужах,
Сменили сани на повозки,
Забыли все о зимней стуже.

Туманы повисают днем,
Их солнце разрывает в клочья,
Вода везде бежит ручьем,
Короче, тише стали ночи.

Нет посвиста лихой пурги,
Голодных волков вой исчез,
Во всем видны весны шаги,
Хоть голый, серый виден лес.

Я жду, когда проснется он,
Набухнут на деревьях почки,
Берез начнется сокогон,
Цветы и первые грибочки.

ПРОБУЖДЕНИЕ
Снег на полях стал ноздреватым,
Нет прежней у него голубизны,
На слой похож неотбеленной ваты,
И стали беспокойны мои дни.
Я чувствую, как просыпается душа,
Запрятанная в тело от мороза.
Пусть говорят, зима так хороша,
А мне весна из всех времен дороже.

Усталость маскою спадает с лиц,
И голоса повеселее стали,
Так много в небе появилось птиц,
А с юга все летят большие стаи.

Парит земля, я слышу песнь дерев,
Голы они еще, на ветках ни листочка,
Но все задорнее звенит весны напев,
Набухшими на вербах стали почки.

И небо отливает яркой синью,
Так терпеливо, долго жду,
Когда весною станет вся Россия,
Забыв про неурядицы, нужду?..

КУПАЛИСЬ ВОРОБЬИ
Внезапно кончилась весна,
Еще вчера светило солнце,
Поля проснулись ото сна,
Играли блики на оконце.

Купались в лужах воробьи,
Капель веселая звенела,
Истосковавшись по любви,
Природа нежилась и пела.

А ночью ветерок задул,
Живое спряталось и смолкло,
В печной трубе и свист, и гул,
Да дребезжат в оконцах стекла.

Зима готовила набег
На близь разбросанные села,
Надвинулся стеною снег,
Как саваном, накрыл поселок.

Земли коснулись небеса,
Граница между ними – пала,
Весны сияющей краса,
Покрылась снежным одеялом.

А ветер северный скулил,
Желая песней поделиться,
И густо мокрый снег лепил,
Прохожим, забивая лица.

Всему свой срок, и он – настал,
Природа стала шевелиться,
И ветер стих, он петь устал,
И снег растаял, став кашицей.

РАННЯЯ  ВЕСНА               
Ветер, дождь и грязная дорога,
Темно - серые пустынные поля.
Но пройдет совсем еще немного,
Зеленью покроется земля.

Ветвями голыми играет ветер,
Капли ударяют, как дробинки,
Ранняя весна приоткрыла веки,
Крупный дождь - ее слезинки.

ВЕТКА  БУЗИНЫ 
Снег клочьями сползал с полей,
Земля дымилась на пригорках,
Купался в луже талой воробей,
Мышь полевая выбралась из норки.

Побегала вокруг и вновь назад,
Усами шевелит и тянется наружу,
И звонко ручейки гласят:
«Прочь лютая уходит стужа !»

Дерев еще не пробудились почки,
И терпко пахнет от стволов их,
Теплее и короче стали ночки,
Подснежник цвел бледно-лиловый.

И жизни пробужденья шум и гул,
Ножом я срезал ветку бузины,
От среза пряный запах потянул
Все пробуждающей весны.
  ЖАВОРОНОК                Взмывает, рвется в высоту, Все выше, жаворонок, выше, Он рвет на клочья пустоту… Земля внизу и зданий крыши.  И воздух под крылом дрожит, Вздыхает облако, клубится, И песня звонкая летит, Чуть видимым комочком – птица.  Безбрежно море солнца, синевы, Ликует жаворонок, вьется. «Весна идет! Со мной ликуйте вы!»
Из-под небес на землю льется.          Весна! Какое еще время года может сравниться с тобой? Недаром, еще в глубокой древности весну сравнивали с цветущей красивой девушкой.  А приходила весна, когда матушка-зима отозлилась буранами, да метелями. Вскрывались реки от ледяного панциря, заливая водой широкие поймы свои.

РАЗЛИЛСЯ  СЕЙМ
Разлился Сейм на много верст,
А над водой торчат дерев верхушки,
Видны останки старых птичьих гнезд,
Но носятся пичуги-хлопотушки.

Разлив реки – желанная пора,
Копают землю, садят огороды.
На пойменных лугах поднимется трава,
И пляски девичьи начнутся, хороводы.

Листвой покроются кустарник и деревья,
И аромат, вишневый белый цвет
Накроют сердцу милую деревню,
Как накрывали прежде много лет.
    Весна в разгаре. Зелень сочная, изумрудная, Нет на ней еще печати усталости, нет пыльного налета на листьях. Листочки твердые, упругие, торчат вверх, а не уныло свисают вниз. Аромат цветущих садов заглушает все иные запахи. Крестьянское подворье и избы прибираются после долгой зимы. Убирается из избы все лишнее, в том числе и мелкий животный приплод, который приходилось спасать от зимних холодов, помещая в сени. Как к свадьбе готовится село. А на полях буйство трав и цветов. С высоты небес солнце румяное, светлое, яркое светит, приятно согревает все и не жжет. Повсюду свадьбы птиц, в том числе и прилетевших с юга. Великое пробуждение природы, могучее утверждение жизни.
   Отгремели первые весенние грозы. С ликованием встречает народ  редкий, но крупный дождь. Не несет такой дождь угрозы живому.  Радуются ему  и животные, и растения. Весело шелестят обмытыми листочками деревья. Купаются в лужах теплой дождевой воды воробьи, распластывая в них крылья, и мелко трепеща ими. Свиньи переваливаются с боку на бок в черной после дождя грязи, удовлетворенно похрюкивая. А потом, высохнув на солнышке, долго трутся боками об заборы, счищая ее со своей щетины. И деревенская ребятня с удовольствием носится босиком по лужам, строит земляные запруды. Да и взрослые после дождя становятся добрее и умиротвореннее. Кажется, что с дождевыми каплями душа освобождается от озлобленности. Сам воздух становится вкуснее, легче дышится. А между небом и землей повисает радужный мост. Смеркается. Пахнет сыростью и свежестью весенней ночи. Теряется чувство ограниченности простора. Чем ближе к сельской околице, тем сильнее тянет свежестью майской ночи, свежестью  полей.

РОЗОВЫЙ   ЦВЕТ
Не цвел он много лет.
Хотя был ярким свет,
Подкормку, воду во время давали,
Он буйно рос,
Поднялся во весь рост,
Но мы на нем цветочка не видали.

Весенним светлым днем,
Под проливным дождем,
Все веточки цветочками покрылись,
На кончике листка
Четыре лепестка
Метелочкою розовой раскрылись.

Красою несравним,
Он цвел, как одержим, -
Розеточкой расширенные призмы, -
Краса в самом листке
И нежном лепестке -
Вот - символ  возрожденья жизни.

АБРИКОС
Миндаль отцвел уже давно,
И ветер цвет унес,
Гляжу в открытое окно
На старый абрикос.

Прошло полмесяца всего
Как стали теплы ночки,
На голых веточках его
Тьма розовеньких почек.

Похожа каждая на грудь,
С торчащим вверх соском,
В нем бледно-розовая суть,
С зеленым пояском.

Я цвета ждал, но упустил...
Когда пришел рассвет,
Мой старый абрикос залил
Нежнейший белый цвет.

БУЙСТВО      ПРИРОДЫ               
Весны наряд красив  и сочен,
А буйство сил неповторимо...
И ароматы днем и ночью,
В цветах и горы, и долины.

А временами - непогода,
Громы грохочут, молний  пламя.
Весна - такое время года...
Пытается запеть и камень.

ПОГОЖИЙ ДЕНЬ
Погожий день. Фруктовый сад.
Деревья в алом, белом цвете.
Плывет над садом аромат
В полосках солнечного света.

А на земле такое буйство трав,
И хочется упасть, лицом зарыться. 
Весны такой неугомонный нрав,
И мертвое бурлит, стараясь
пробудиться.

Весны наряд красив и сочен
И запахи ее неповторимы.
Прекрасны дни, чудесны ночи,
В цветах холмы, зеленые долины.
        Я покинул дивные, родные края, но с деревней связь моя не прервалась. Долгое время пришлось работать и жить на Орловщине, бывшей Орловской губернии. Она стала для меня такой же близкой, как и Курская. Да, что и говорить – куряне и орловцы прежде были соседями, добрыми, не враждовавшими между собой. Я не стану описывать Оку, крупную реку, берега которой посещал неоднократно. Но всякая река из малых речек собирается. Они, как артерии пронизывают все пространство земли. Судьба их всегда волновала меня. Отмирают малые реки, худеют и крупные.

ОРЛОВСКИЕ  КРАЯ
Речушка Кшень. Село Горюшкино.
Кто дал вам имена такие?
Здесь смерды верные, послушные
Жили со времени нашествия Батыя.

Какою Кшень была тогда?
Была ли речкою, рекою?
Неслась стремительно вода?
Была ль обителью покоя?

Когда-то мельница была,
С высокой земляной запрудой,
Была когда-то, да сплыла…
От здания - каменьев груда.

Были челны, теперь их нет,
Зато немало стало бродов
Прошло с тех пор немало лет,
Несложно перейти народу.

Теперь похожа на ручей,
Болотной цапле по колено,
Журчит вода в тиши ночей,
А в половодье в струях пенных.

         Русло реки Кшень местами представляло собой цепочку мелких озерков. В густой траве у берегов их поблескивала вода. Росли кусты калины, одинокие ольхи, заросли камышей и кусты лозняка. Сквозь заросли их  в заводях чистой прозрачной воды резвились стайки мальков и мелкой рыбешки.
Можно было, шагая вдоль берега натолкнуться на крохотный родничок. Из-под земли булькал маленький фонтанчик холодной, как лед, воды, подбрасывающий вверх песчинки. Вдоль речки не росли деревья. Лес, скорее, небольшая роща была далеко в стороне. За холмами и не видно ее. А поговаривали старики местные, что по берегам Кшени росли когда-то густые непроходимые леса. Вместо них теперь были непролазные чащи крапивы, болиголова. Куда делись лесочки, нависавшие над водой лозняки. Далее вниз по течению речки не было ни единого дерева. По правому берегу, круто поднимавшемуся вверх, было видно множество глубоких оврагов, стены их состояли из мелкого речного песка, скрепленного густым травяным покровом. Этот песок и стал причиной образования их. Песок брали на строительство, не задумываясь о последствиях. Большие русские земли не приучили людей к бережливости. Земля не имела постоянного хозяина. Прежде ими владел барин, большую часть времени пребывавший в Питере, в советское время – землей владели колхозы, земли были общими, иными словами, ничейными. Не в этом ли оскудение наше?
   Пусты овраги, но без них берег речушки выглядел бы беднее, они украшали ее, придавая особый колорит местной природе.

Весна на Орловщине:
Весна торопится, грачи  на пашне,
Как щеголи, на Невском, ходят.
Плуг только борозду пропашет,
Грач тут же червяков находит.

Сглотнул и ходит, важно, чинно,
Чуть голову наклонит, не взлетая,
А встрепенется - в небе синем
Несется вихрем птичья стая.

А в рощах снег нетронутый лежит,
Проталины земли  везде чернеют,
Там тонким ручейком вода бежит,
А там уже подснежник зеленеет.
.
И зеленя кругом, как изумруд,
А там – пары, пары, опять пары...
Не пашут на Орловщине, - орут.
На улицах так много детворы.

У ней свои заботы и забавы,
Крестьянские детишки все умеют,
Там ставят мельнички в канавах
Там в небо кто-то запускает змея

По косогорью, вдоль оврагов избы,
Землею здесь крестьянин дорожил,                Рассчитаны наделы лишь на «лишь бы»,                Чтобы с семьей до новины дожил
                Зайдешь случайно к незнакомым,                Голодным ты оттуда не уйдешь,                Стакан на стол поставят самогона,
И закусить дадут, чем Бог пошлет,
 
Хлеб темный, кисловатый, квас,                Зеленый лук, картошка сало,                И от души всегда накормят вас,                И спросят простовато – «может мало!»
               
Поел. «Спасибо» - весь расчет, -
Бог хлебосольством русских не обидел,                Российскою «глубинкою» прошел,                Такой еще душевности – не видел.

Обрывы берегов, пологие холмы,                Извилистые, рек и ручейков, долины
Бескрайние поля хлебов видны,                Ну, в общем – наша, русская равнина.
      Близится лето. Кому как, а для меня – самая прекрасная пора года, та пора, от которой вся жизнь зависит, и не только на селе… Травы стали уже высокими, просятся под косу… Перестоят травы потеряют качество, сено будет грубое, по ценности на немного превосходящее солому. А так, во время заготовленное, оно будет нежным, тонким, как чай. Кому приходилось ночь коротать, лежа на сене, никогда не забудет запаха его. Встанешь поутру с такой постели, голова светлая, ясная, если даже накануне лишнюю чарочку потянул.

ЛУГ
К реке иду, мокры носки ботинок.
Туман вцепился в веточки ракит,
И капельки росы на остриях былинок.
Округа не проснулась, мирно спит.

Вода дымится в ранние минуты.
Мелькают тени в гуще лозняка,
В нем паутинки света натянуты,
С рассветом просыпается река.

Свет нарастает, плавится роса,
И оживают ярки краски луга.
Слышны повсюду птичьи голоса.
День наступил - проснулась вся округа.

Жужжание шмелей и диких пчел –
Охота началась за пищей сладкой.
Сложил на спинке крылья богомол,
Полусогнул суставчатые лапки.

Звенит в полете быстрая оса,
Снуют кузнечики и божие коровки,
Как вертолет, промчалась стрекоза,
Лавируя в полете лихо, ловко.

Отавою покрытая поляна,
И запах ощущаем травостоя,
Щекочет ноздри терпкий, пряный,
Как эликсир чудесного настоя.

Там дикая гвоздика, васильки,
Сплошною полосой белеет кашка,
Там, в стороне тропинки, у реки
Я вижу тимофеевки, ромашки.

Давно пора домой мне уходить,
Окинув луг прощальным взглядом.
Но буду долго я в душе хранить
Природы русской дивные наряды.

СЕНОКОС
Рассвет. На травы ложится роса,
На горизонте солнца след кровавый,
Жужжит пчелой, звенит моя коса,
Ложатся наземь скошенные травы.

Роса. Кошу, не поднимая головы,
Мне сенокос – не труд, ни наказанье,
Вдыхаю запах скошенной травы,
Хоть это – запах смерти, увядания.

Раздолье трав, тону ногами в них,
На горизонте тоненькая дымка,
Поднялся ветерок, и тут же  стих,
Коснувшись лба, прилипла паутинка.

Движения мои стремительны, легки,
И рук мои ритмичны, четки взмахи,
И ложатся под косу васильки,
Горящие огнем на солнце маки.

Татарник мне кивает головой,
Лиловой, гордо поднятой, липучей,
Я обхожу его косою стороной,
Мне в сене не нужны его колючки.

От жара, зноя застонала степь,
Поникли долу, чуть обмякли травы,
Кузнечики и те устали петь,
Укрывшись в зелени кудрявой.

Я в шалаше пережидаю зной,
Блаженно разметались руки, ноги,
Пью запах, зарываясь головой,
Их передать, не нужно слов убогих.

Как будто, вырвавшись из плена,
На запад облачка кудлатые плывут,
Сложив в стожки сухое сено,
Пора перевернуть подсохшую траву.

Живое все готовится к ночлегу,
И птицы скрылись, перестали петь,
Усталый я лежу, объятый негой,
Седые сумерки надвинулись на степь.

Близь шалаша не разглядеть,
Ни зги, слилась округа, чернью стала,
Заснула, наконец, сном праведника степь,
Укрывшись звездным одеялом.

Мерцают звезды в черной вышине,
Прохлада холодит мои лицо и руки,
Подкрался незаметно сон ко мне,
Я слышу арф пленительные звуки.

Кто ночевал в степи, меня поймет,
Над степью небо глубже, выше,
Комет виднеется прочерченный полет,
И звезды, словно бы, крупней и чище.

Всех ярких звезд на небесах не счесть,
Там и моя, чуть-чуть стоит в сторонке,
Блюдет мои и жизнь, и честь,
Пусть скромно бледные, не звонкие.
       Кому как, а мне нравилось летом встречать рассвет. Рассвет та часть суток, когда оседает роса на травы, разгоняется туман. Не люблю рассветы серые, тусклые, долгие. Предвещают они такой же серый, тоскливый, долго тянущийся день. Только летние  рассветы, с зорьками ясными, легким трепетанием прохладного ветерка, открывающимися чашечками цветов, волновали и радовали меня.

Р А С С В Е Т
Клочками рвалась тень,
Рождался новый день,
И у подножья скал туман еще клубился.
И время быстро шло,
Сомнение росло -
Зачем в такую рань сюда я притащился?

Бывало иногда,
Что приходил сюда,
не связанный каким-то обещанием,
Натура не горда,
Но стоило труда,
Чтобы идти сюда на раннее свидание.

Вести не по нутру
Бесчестную игру,
И я решил уйти, не приступая,
Но не хватило сил,
Меня так восхитил
Полет огромной птичьей стаи.

Там, у вершины скал
Свет розовый сиял,
Уничтожая все вокруг сырое,
И ручеек журчал,
По камушкам скакал,
Казался змейкой серебристою, живою.

У края светлой полосы,
Травинки с капелькой росы,
Своими носиками книзу наклонились,
Звенели в роще голоса,
Сверкала жемчугом роса,
И мошкара столбами зыбкими роилась.

Цвет неба голубой,
Диск солнца золотой,
И птицы гимн теплу и солнышку запели,
Я сказку эту наблюдал,
Я мир с любовью обнимал,
Вдыхая запах солнца и сирени.
      Близится рассвет. Где-то далеко на востоке желтая узкая полоса растет и увеличивается. Темнота отступает, появляются прорывы голубого чистого неба. Полумрак редеет и светлеет. Уже начинают различаться листья кустов и деревьев. Ночь светлеет, становится прозрачной, становятся видными отдельные колосья ржи. Ширится кверху светлый разлив, постепенно захватывающий все небо.
      Рассвет у меня всегда ассоциировался с зарей утренней. Нежная светлоокая красавица заря ожидает прихода дневного светила. Розовыми пальчиками своими разглаживает юная заря  серые складки небес, окрашивает их в золотисто-розовый цвет. Ее появлению радуются все, особенно птицы. Они первыми начинают песнями встречать приближающийся вслед за зарей восход солнца, гимном новый светлый дкеь. Окончен день, спускается утомленное солнце на покой, но долго еще   светлоокая дева взором своим будет оглядывать окресность. Но если лик красавицы гневен, окрасился в кроваво-красный цвет – жди беды! Недобрый это знак.

РАССВЕТ  НАД  ОЗЕРОМ
Ну, словно вымерла округа. Тишь.
Над озером туман клубиться.
Вдоль берега стеной стоит камыш.
В ручье вода, как серебро струится.

Он в озеро впадает узким устьем,
Кустарником очерчено оно.
Трещат под сапогами ветки, сучья,
Бреду вдоль берега, прощупывая дно.

Полупрозрачны в небе облака.
Луна поблекла, словно сахар тает,
У берега туман белее молока,
С дерев, кустов лохмотьями свисает.

Движенья прекратил и слушаю.
Рождает звуки озеро само,
Вздыхает что-то, глухо ухает,
Мохнатое зашевелилось дно.

Восток зарделся, ширится полоска
Багрово- огненного цвета,
Я слышу голоса и подголоски
Проснувшегося ранним утром лета.

Защелкали, запели разом птицы,
Животные идут на водопой.
Туман и поредел, и не клубится
А тает над проснувшейся землей.

Шар золотой из синих вод поднялся,
Умытый,  каравай, румяный.
Животные пришли, камыш
заколыхался,
Вдыхаю воздух свежий, пряный.

Настоянный на травах и цветах.
И исчезает боль былой утраты.
Коснулся, замер на моих устах
Поток созвучий света, ароматов.

ЛЕТНИЙ  ДЕНЬ
Чудесный светлый летний день,
Ни облачка в небесной синеве,
Наземь легла дерев косая тень,
Колеблется на скошенной траве.

Шагаю по извилистой тропинке,
"Гудят" натруженные ноги.
Грибочки в маленькой корзинке,
Два корешка корявых и убогих.

Вот весь мой утренний улов,
Но счастлив я, вполне доволен,
Я слышу щебет птичьих голосов...
Из лесу вышел - травяное поле.

У края старая и толстая верба,
Обуглен ствол и реденькая крона.
Холм небольшой, подобие горба,
Да несколько березок стройных.,

Как будто бы ведущих хоровод,
Вот каждая взмахнет платочком...
Как чаша опрокинут небосвод,
В нем птиц,  чернеющие точки.

А в поле масса полевых цветов,
Красивых, синих, желтых, розовых,
Над ними пчел жужжание, жуков,
Да носятся огромные стрекозы

Парящих надо мною двух орлов,
В траве попрятались все птицы,
Настой из трав и полевых цветов
Я пью и не могу напиться.

Я пьян от запахов, кружится голова,
На спину лег, покойно телу,
Сомкнулась надо мной шатром трава...
Мне до всего нет никакого дела.

ЗАКАТ
Медленно, как будто останавливаясь, чтобы передохнуть, плывет время над деревней моей. Горит в небе красным заревом закат. Неподвижно стоят облака. Каким-то шестым чувством улавливается связь медлу деревней и окружающим ее миром. Она часть его неотемленная, работает слаженно, как хорошо  приработанные детали часового механизма. В открытое окно избы неярко льется вечерний свет. Под окном затянули нескончаемую песню цикады. Выглядывая из окна, можно видеть, как вдоль теплой, красной от заката улице деревни расхаживают петухи, идут, поднимая легкую и мягкую, как пудра, пыль, козы и коровы, зевают, поднимая кверху морды, лохматые сонные собаки. По краям пыльной, разбитой в пух и прах дороги темнеют черные, крытые соломой и покоробившейся дранкой крыши, светятся оранжевым светом стекла окон, зеленеет на лужайках трава.
Потускнело золото небес,
На поля легла печать уныния,
Стал темно-лиловым ближний лес,
Да и горы стали темно-синими.

Как комочки ваты, облака
Торопливо в поднебесье плыли.
Там, где солнце скрылося, слегка
Припорошено все золотою  пылью.

Мир затих и разомлел от лени,
Снизошла дремота на деревья,
Покосились, удлинились тени,
Ожила, задвигалась деревня.

Заструилась нежная прохлада,
Исчезал дневной палящий зной,
В поле пастухи скликали стадо,
Гнали лошадей на водопой
     Вечер. Благодатнейшее время восстановления сил, когда еще сознание не уснуло. Время, когда крестьянин мог видеть красоту вечернего заката. Когда на становящихся лиловыми небесах четко видны полосы облаков, веером исходящих из единого центра. Начинают умолкать птицы, и умиротворение приходит к душе человеческой. Только сельская природа могла подарить бесчисленное количество оттенков угасающего дня. Представить не могу, чтобы не было такого постепенного прихода теней. Одно не нравилось мне вечерами, так это постоянное попискивание комаров. Как жаль, что эти кровососущие насекомые поселились на черном бархатном платье царицы ночи, усыпанном яркими звездами

ВОСХОД  ЛУНЫ
За холмами зарево алело,
Ширилось и медленно росло.
Яркая полоска заблестела
И светило дивное взошло.

Диск огромный и кроваво-красный
Оторвался от земли, поплыл.
Все желтее становилась краска,
Темень расколол и раздробил.

Все светилось, плавилось, сияло.
Яркой светлой делалась луна.
Ночи прочь уплыло одеяло
И округа стала вся видна.

Кружево лесов и речки лента,
Контуры уснувшего села,
Все оттенки, родственные  чем-то
Светлой стали, черни серебра.

Всплыла ввысь  и там  остановилась,
Словно днем, предметы все видны,
В озере плескалось и резвилось
Отраженье светлое луны.

НА  БЕРЕГУ  СЕЙМА
Равнинная, спокойная река,
Таких, наверно, мотни есть в России,
Не слишком широка и глубока.
Легенд не сложено о красоте и силе.

На берегах нет замков и дворцов,
Там не бродили  менестрели,
Лишь стайки воробьев, скворцов
Чирикали и немудрено пели.

Ну, в общем, не красавица река,
Не то, что легендарный Рейн.
Но память не затеряна в веках,
В историю вошел и тихий Сейм.

Князь Игорь шел от берегов реки, –
Баян сумел так красочно воспеть, -
Вел русичей  железные полки,
Чтоб кровью обагрить чужую степь.

Не по нужде собрались, а за славой,
И приговор истории – суровый:
Кончак устроил пир кровавый,
Подробности в известном «Слове…»

Вернемся к Сейму, нет здесь скал,
Не зазывала в воду Лорелея.
Никто из нас русалок не видал,
Нам водяные ближе и роднее.

И золота в глубинах не водилось,
И нибелунгов, чтоб его украсть,
Но золотым  песочком дно светилось,
И щучья виделась разинутая пасть.

И стайки пескарей, что от нее метались.
Вдали коров и прочий скот поили,
Поодаль дети голые плескались,
Да женщины белье отчаянно лупили.

Звук несся над рекой до самого села,
От хлопанья вблизи закладывало уши.
И паутинка тонкая плыла
Над самою водой, у кромки суши.

В низинах под ногами хлюпала вода,
Местами, как в трясине, было топко.
И различимы были без труда.
То тут, то там, притопленные лодки.

И в заводях, покрытых тиной, ряской,
Головки лилий водных и кувшинок.
И паучки носились, словно  в пляске,
И копошились пчелы средь тычинок.

Колодцы омутов черны и неподвижны,
От них тянуло холода дыханье,
Да изредка, как проявленье жизни
Глухой был вздох и клокотанье…

Наверно, это порождало слухи,
И очевидцы клялись своей честью,
Что в них водились злые духи,
И разная, иная, нечисть.

Когда клонился светлый день к закату,
Усталый Сейм охватывал покой,
Вся живность пряталась куда-то,
Столбом носился комариный рой.

Входила ночь в  законные права,
И мириады звезд с небес глядели.
Сливались с тьмой деревья и трава,
И светлячков фонарики горели..

Я помню остров посреди реки,
Над ним по утру солнышко вставало,
Лучей его движения легки,
Тумана убирали покрывало.

Мир просыпался, оживал.
Взлетала шумно диких уток стая,
Умытый солнцем снова Сейм сиял,
Журчала песней речь его простая.

Прошли года, Сейм жив еще пока,
Заметно похудел, исчезла величавость.
Болеет тяжким недугом река.
Спасти бы то, что от нее осталось.

Творящим зло, пожалуй невдомек,
Хоть каждому понять не худо б,
Что каждая река, и малый ручеек –
Земные кровеносные сосуды.
           Иногда лето приносит неприятности, вызванные долгим отсутствием дождей. Природа устает от жгучих лучей солнца. Трудно переносят зной не только люди, но и все живое…
 
ЛЕТНИЙ  ЗНОЙ
От зноя выцветали небеса,
Став серо-пепельного цвета,
На травы не ложилась роса,
У ночи не было рассвета.

Сменялась духота жарой,
Дышали ею камни, стены,
Казалось, что и тень порой
Мечтает о прохладной тени.

Не слышно трелей соловья -
Прохлады ожидать устал.
В глубоких трещинах земля,
Оазисы из жухлых трав.

От жара плавился гудрон,
И ветерка нет дуновенья,
Струился зной со всех сторон,
Не прекращаясь на мгновенье.

Свернулась в свиток тьма ночей,
И звезды, потускнев, зависли,
Прах вьется там, где был ручей,
Скрутились и засохли листья.

Вода теплей парного молока,
У берегов покрылась пеной,
Дно обнажила быстрая река,
Глубины стали по колено.

Молчание кругом, уснул сам звук,
Разморен жесточайшим зноем,
И только сердца тяжкий стук
Твердит о том, что нет покоя.

КОЛОДЕЦ
Зной полуденный. Воздух дрожит.
Скалы серые пламенем дышат.
Пыль, поднятая вихрем, навстречу
бежит,
На зубах хруст песчинок я слышу.

Вихрь распался, и вновь тишина.
Всё укрылось, уснуло живое.
Далеко от жилья этих мест сторона –
Мир забвенья, унынья, покоя.

Побледнела небес голубая лазурь,
Пожелтели и скорчились травы.
Лик, открытый небес тучей чёрной
нахмурь,
Дождик мелкий пролей, Боже правый!

Трещин много вокруг и все просят воды,
Те же скалы, обрывы, провалы,
Ты услышь голос их, отведи от беды,
Без воды не прожить, Боже правый.

Ввысь поднялся орёл, и завис в вышине,
Распластав крылья в струях эфира,
Серо-чёрным пятном он парит в синеве,
Повелитель пернатого мира.

Пересох мой язык, голова, как в огне,
Я живу в мире странных иллюзий,
Волны синей воды, впереди видны мне,
По колено стою в пенной луже.

Я взошёл на пригорок, и вырвался крик, -
Зелень буйная… дикая слива…
И размеренный ворота слышится скрип,
И журчанье воды в водосливе.

Под собою от счастья, не чуя земли,
Сквозь колючки, что стали колоться,
Не стремился бежать, ноги сами несли
К огражденью степного колодца.

Ворот вижу. Ведро на цепи.
Стен колодца древнейшая кладка.
Кто создал это чудо в безводной степи,
Так прозрачна вода, и так сладка.

Оторваться не мог, жадно воду я пил,
Омывал плечи, ноги и руки.
Жизнь красива… я снова ожил,
Уплыли прочь страдания, муки.

Я не ведал напитка, вкуснее воды.
С искушеньем не стану бороться,
Если ног моих частыми станут следы
К одинокому чудо – колодцу.

БОЛЬШАК
Большак уходит вдаль сквозь зеленя,
И легкий ветерок по ниве пробегает
Без края и конца российская земля,
Гляжу я на тебя, и сердце тает.

Блеснет река сквозь заросли рогоза,
Лодчонка на воде качается и дремлет,
Чуть в стороне шумят листвой березы,
Да изредка встречаются деревни.

Зеленый шум на берегу реки,
Буренки разбрелись, пасутся кони,
На  небе облака, как лебеди, легки,
Их свежий ветерок куда-то гонит.

На горизонте маревом игольчатая зыбь,
По большаку груженые катятся возы,
Да изредка машина пробежит,
Дымком потянет, прелью и навозом.

Тишь  луговая в предвечерье,
Не шелохнется, ветер сник
Лес потемнел и отливает чернью,
Да слышен в небе журавлиный крик

КОВЫЛЬ
В степную даль бегущая дорога,
Ползёт телега, поднимая пыль.
По бабки тонут в ней лошадок                ноги.
И морем разливается ковыль.

Скрипит моя телега. Разомлел.
Хотя бы ветерок откуда-то подул.
На крупах лошадей мушиный рой осел,
И надо мной их постоянный гул.

На горизонте слились небеса
С поникшей от жары ковыльной
степью.
Стучит в висках, да птичьи голоса.
Рука моя повисла с плетью.

Заставить лошадей помчаться вскачь,
Стегая плетью их от исступленья,
Я не могу… Я не палач.
Вот почему ползу в изнеможении.

Там в вышине завис орёл,
На синем фоне чёрной точкой.
Степь стелется, ровна, как стол,
Зеленые кусты торчат, как кочки.

Скрипят колеса, погружаясь в пыль,
Навстречу медленно ползёт дорога.
Разлился серебром ковыль…
Уж близок дом, терпеть немного…

КАПЕЛЬКА
Я вижу капельку росы
На кончике листа,
Не передать ее красы,
Прозрачна и чиста

Переливается, дрожит,
Падет, лишь только тронь,
Чтобы продлить ей жизнь,
Подставил я ладонь.

Ее бы заключить в оправу
Колье, или кольца…
Не удержал,  упала
На грязный пол крыльца.

ОЖИДАНИЕ  ПОГОДЫ
Да, недаром лето зовут страдной порой. Работы так много, что крестьянин с семьей едва все успевает
Да, что ни говори,
Крестьянская работа
От зорьки до зари
И до седьмого пота.

То пахота, то сев,
А тут и сенокосы.
И урожай поспел –
Серпам работа, косам.

Снопы вязать, копицы,
Да на гумно, на ток.
Успеть бы помолиться,
Дать собранному толк?.

А тут и непогода,
Когда пришло жнивье
Работа гибнет года,
А дождь все льет и льет.

Или наступит зной,
С небес дождя -  ни капли.
Или бедой иной –
Надежды все иссякли.

Но русский наш народ
Ждет дождика упрямо.
Неужли недород?
О чуде молят в храме
   Грозы страшные пугают крестьян. Туча движится темная, с фиолетовым оттенком по краю, ворочается тяжко, словно ложе для сна выбирает себе. Воздух темнеет. Падают первые крупные капли дождя, взрывая пухлую пыль на дороге. С каждой минутой он усиливается. Вот уже потоки дождя, подхватываемые резкими порывами ветра, хлещут по окнам домишек, гнутся ветви яблонь и без того отягощенные висящими на них огромными зелеными плодами. Ветви не выдерживают, некоторые из них ломаются. Наступивший  сумрак прорезывает белый слепящий свет. Ему вторит тяжкий удар грома, завставляющий вздрагивать землю. Все больше и больше молний прорезывают временный мрак, громы сливаются в кононаду. Но вот туча склоняется в сторону, громы  становятся глуше, и, наконец, совсем стихают. Видны только далекие зарницы без звука. Шумно несутся по улицам деревни ручейки и реки. Закатив штаны выше колен, мальчишки со смехом и задорными выкриками шлепают по лужам. Во впадинах земли образуются мелкие мутные озера. С каким удовольствием ребятня бегает по ним, поднимая фонтаны брызг. По ручейкам пускают кораблики – кусочки толстой коры с мачтами из лучины.

ПОСЛЕ       ДОЖДЯ
Смыта пыль с кустарника, деревьев,
Лужи, как земли холодный пот.
Голоса звенят по всей деревне,
Много шума, множество хлопот.

У колодца стаей собирались бабы,
Сплетен, отсыревших принесли клубок,
Обновить, проветрить эти сплетни надо,
Над толпой визгливый слышен голосок.

У плетня уселись поплотнее деды.
Кто чадит махоркой, курит злой табак,
Без конца и края сельские беседы,
Сквозь усы и зубы цедят ложь про баб.

Ребятишки в грязи, чисты только зубы,
Бегают по лужам, измеряют их,
Из камней и глины строятся запруды,
Радуга над полем. Ветер стих.
       Деревня всегда рада дождю, только не в период уборки хлеба. Особенно хорош ровный, тихий мелкий и долгий дождик, называемый грибным. Такой дождь глубоко проникает в почву. После него на земле множество дождевых червей. Все на огородах и в садах приобретает изумрудный цвет. Но он редок. Приходится иметь дело и с потоками воды, низвергающиеся с небес.
Ливень не приносил удовлетворения, особенно тогда, когда ему предшествовал град, приносящий хозяйству немалые убытки. А ливень долгий мог принести и непоправимую беду…

ЛИВЕНЬ
Расколол небеса яркой молнии блик,
За окном, словно вечер, стемнело.
Гром снарядом взорвался и сник,
И листва затряслась, зашумела.

Дождь свалился на землю каскадом воды,
Побежали ручьи и речушки,
И повсюду возникли запруды, пруды,
И исчезли все птицы, зверушки.

Хлещут струи по крышам и стенам домов.
Резкий запах смываемой пыли.
В мутных лужах, под залпы громов,
Мусор, листья и веточки плыли.

Разом сникли стенанья, рыданья дождя.
Туча мрачная саваном свисла,
И обмытая ливнем чернела земля,
Понесла из цветов коромысло.

ПОТОП
Зажурилось всё мое село,
Разболелось, словно от похмелья,                Отцвело и былью поросло,
Что рождало радость и веселье.

Поседел как будто солнца диск,
С самого утра на всё ярится.
У колодца слышен визг и писк.
Пыль взлетает в воздух, не
садится.

Трещины в земле раскрыли рты,
Скручивались в трубки травы,
листья,
Серые деревья и кусты -
В страшном сне такое не приснится.

Вечер наступал, но нет прохлады,
Только ночью оседала пыль.
Грозовой не слышно канонады.
Серп небесный над землею плыл.

А дожди не шли. Тоска глубока.
В небе не единой тучки тёмной
Дождь пришёл не с запада, с востока.
С влажной тучей, грозовой, огромной.

Поглотила степь огромным брюхом,
И прорвалось у неё нутро,
По пыли плясали капли глухо,
Темень расколол и первый гром.

Хлестануло ливнем по деревьям.
Трещины напились до отвалу.
А потом накрыло всю деревню
Мутным и прожорливым валом.
 
Разлилась вода и затопила.
Поднималась выше, ещё выше.
Живность по воде, повсюду плыла.
И селяне облепили крыши.

С грохотом обваливались стены,
Подмывались ветхие строения.
Не уйти от водяного плена,
Нет надежд на быстрое спасение.

Медленно спадала та вода,
Насиделись все и настрадались.
Время подошло, ушла беда,
Только многих мы не досчитались.

Лето на Орловщине:                Хлеба. Хлеба… рожь спелая, овсы,
И клевера сиреневые дали.                                Служили хлебу  деды и отцы,                Служенье  и потомкам передали

Степь напоил некрупный дождь,
Парит земля  и запах терпкий, пряный.
Расправились овсы, поднялась рожь,
Метелки просо держит гордо, прямо.

И небо серебристо, цвета жемчуга
Накрыло землю куполом огромным
У линий горизонта – радуга,
Без центра, две цветных колонны.

Цвет яблонь. Спелых темных вишен,
неугомонных пчел жужжание в саду.
И теплый ветер веточки колышет
У ив, склонившихся к пруду.

А вечером, два ряда девушек, парней
Ведут «матаню» под гармошку,
Задорных слов частушек перепев,
И стуки громкие подкованных сапожек.

ТУМАН
    Близится осень, и частыми становятся туманы. Правда, они пока еще легкие, кратковременные,
посещают пойму реки, берега озер и зеленые низины. Они быстро тают при появлении солнца. Чем ближе осень, тем чаще и гуще туманы. 
       Деревня в белесом парном тумане. Мир превратился в призрачный дым. Только виден чуть в стороне от дороги, над холмами огромный красный колеблющийся круг солнца.
Крылья белый туман распластал
По лугам, на ночлег собираясь,
А народ почему-то его упрекал,
Сквозь него до жилья добираясь.

В молоке утонули река и кусты,
А он холодом дышит, вздыхая,
Месяц ясный глядит с высоты
Россыпь звезд, словно дымка седая.

Опоясан восток золотой полосой,
Яркий солнечный диск появился.
И туман выпал мелкой росой
И исчез,  в синеве растворился.

Зазвенел  птичий хор в синеве,
По болоту задвигались цапли,
И оставил туман на цветах и траве
Бриллиантов и жемчугов капли.

НАЧАЛО  ОСЕНИ
Не знаю, где и как?
А наша осень – чудо!
Все небо в легких облаках,
Стога стоят повсюду.

Безлюдна нива и пуста,
Взошли ростки озимых,
Задача наша так проста:
Достойно встретить зиму.

Сам  воздух свеж и чист,
На запахах настоян,
.В зените солнце, но лучи
Не жгут, не беспокоят.

Вокруг раскинулись леса,
Как ярки, сочны краски,
Но тише птичьи голоса,
Расцвечен лес, как в сказке.

Преобладает желтый цвет,
Багровый есть и синий,
Каких оттенков только нет,
Лес сказочно красивый.

Земля усыпана листвой,
Пружинит под ногами.
Непроходимый лес, густой
Стал светел и ночами.

ОСЕНЬ
Сеет дождик мелкий по воде пруда,
Морщится по следу лебедей вода.
А вдали осинник серый и лиловый,
Да бредут по грязи мокрые коровы,

Клонится под ветром тоненькая ива,
Завывает ветер муторно, тоскливо.
Солнца луч сквозь тучи не проник
ни разу,
Хмурятся и стонут близ дороги вязы.

Воробьи забились в щели под застрехой,
Во дворе не слышно гомона и смеха.
Мелкими слезами плачут окна дома,
Осени картина всем давно знакома.

ВСЯКОЕ  ИЗВЕДАЛ
Я в жизни всякое изведал,
Что дальше предстоит, не знаю.
Навстречу стаей мчатся беды.
Я гусь, отбившийся от стаи.
Я от товарищей устал.
Не видеть никого – желание.
Сегодня, лежа под скирдою,
наблюдал –
Над речкою волшебное сияние.
Порханье, пляски мотыльков,
И зубчатого леса даль видна.
Как кружева, слой тонких облаков.
В которые закуталась луна.
Храп лошадей в ночном,
И отблески горящего костра.
На пук соломы пал ничком,
Страданий боль остра.
Потом я брел без всякой цели,
А ноги привели в кабак,
Там с незнакомцем пили, ели.
Курили трубочный табак.
Изрядно я напился прошлой ночью,
Что делал – в памяти пробел,
Когда пришел, не помню точно,
Мне все равно… я не у дел.

ЛЕС
Он поздней осенью хорош.
Давно с полей убрали рожь,
Не видно солнца, ветра нет,
Туман у горизонта тает,
Оленя вижу четкий след,
Последний желтый лист
С дерев слетает.

Деревья голые стоят,
То купою, то строго в ряд,
Любуюсь стройною сосной,
Слезами на еловых лапах,
А в мягком воздухе лесном
Разлит осенний нежный запах.

ТОСКА
Тоскливо на душе, подстать – погода,
Пора бы утру, его нет,
Не виновато время года
В причине той, что не пришел рассвет.

Мгла за окном, просвета хоть бы клок,
Нет не туман, а мелкий дождик сеет,
И, кажется, что воздух сам промок,
Стряхнуть с себя дождиночки, не смея.

Я не один, людей немало в доме,
Заботы их, мир от меня далёк,
Он в поиски меня куда-то вечно гонит,
В них нет друзей – я одинок.

И плод усилий не успех, - тоска,
Тоска зеленая в любое время года,
Она невыносимо глубока,
Когда становится созвучною природе.

К окну я подошёл, упёрся лбом,
Мгла водяная, дождик сеет,
И лужи мелкие кругом,
Уходит ночь, восток уже светлеет.

ЗА  ДВЕРЬЮ  НОЧЬ
Все  спят, а ночь не спит за дверью,
Я слышу сотни самых разных звуков,
То, словно клацают зубами звери,
То скрипы, стоны из аллеи буков.

Под тяжестью шагов шуршание  песка.
Ненастье в танце носится по крыше.
То вздохи ветра, тонкий свист. Тоска.
Рыдания и всхлипывания слышу.

Чуть в сторону отвел полог.
Сквозь щели проникают сырость, мгла.
Встаю, и, поджимая пальцы ног,
От холода бетонного пола,

Иду к окну. К стеклу прижался  лбом…
Сереет за окном. Заглядываю вниз.
Там на земле листва лежит пластом –
У сада моего очередной стриптиз.

Качаются стволы, танцуют ветки.
А за спиной пробило третий час.
Я, как в тюрьме, в железной клетке.
Вот что-то тяжкое произойдет сейчас…

Безлюдье за окном. Мелькают тени,
Дрожит душа в смятении моя.
Сгустилась тьма, сгибаются колени, -
Все кружится … куда несет меня?

ПРИШЕЛ  НОЯБРЬ
      Кто ночевал в стогу соломы, тот, наверное, хорошо помнит, что в стогу пшеничной соломы кишмя кишат мыши полевые. Писк, возня, шуршание около уха самого. Но, вне стога холод, мрак, сырость, а здесь сухо, тепло и уютно. В отверстии «норы» твоей прорывается ветер, заставляющий еще глубже зарываться в солому. Если погода сухая, ночь светлая, то видно светлый диск луны и даже блестящие капельки росы по озими. Можно, уже засыпая, слышать хлопанье крыльев совы, привлеченной писком мышей.

То пороша, то снежок подтаял,
Снег не лег, нет санного пути,
Лошаденка бедная устала
Сани нагруженные везти.

Шевелю ее чуть-чуть вожжами,
Нет нужды подстегивать кнутом,
То в ложбину закатились сани,
Поправлять приходиться шестом.

То скользят по корке ледяной,
Трутся по земле полозья. Тяжко
Лошади приходится самой,
Ей мешает ветхая упряжка.

На холмах, открытым всем ветрам,
Снегом кое-где прикрыты склоны.
Иней на деревьях по утрам,
Да негромко каркают вороны.

Рыжая небритая щетина
От жнивья осталась неприкрытой,
Как гигантской серой паутиной,
Речки берега лозой укрыты.

Сверху черной кажется вода,
Не течет, тяжелой слишком стала,
С кружевом из тоненького льда,
Перед зимней спячкою устала.

Грязны, голы с наледью деревья,
Воздух отсырел, холодным стал,
И дымки над крышами деревни,
И пустынен сад, пустынен став.

Рдеют у рябин еще короны,
Я не вижу птичьей суеты,
Горделиво шествуют вороны
По замерзшим комьям пахоты.

НОЧЛЕГ
Редко солнце над землей пылало,
День короче стал, ускорив бег.
На земле туманов покрывала,
Собралась природа на ночлег.

Ветра шум, холодный дождь полощет,
Перейдя в колючий мелкий снег.
Слишком длинны, непроглядны ночи…
Собралась природа на ночлег.

Мне не спится, где-то сны летают,
Бьют часы, я вижу стрелок бег.
На полях лежит снежок, не тает.
Собралась природа на ночлег.
     Год был урожайным, беды крестьянскую семью обошли стороной. И поле дало урожай, и бабы основательно поработали. Есть с чем и на ярмарку податься. Свое продать, чужого купить. Ярмарка, как игра в рулетку – как повезет? Съедется множество возов, со всего уезда, цена упадет! А как угадать? Всякий раз не наездишься.

НА  ЯРМАРКУ
С неделю, или две ведутся разговоры,
Что следует продать, а что купить?
Начнусь беготня и сборы,
Сложив на воз, все надо закрепить.

Холсты, да рожь, мешки с пшеницей,
Овчины, ярое пшено,
Живую, резаную птицы,
А с ними поросята заодно.

Иные заготовить вещи, снасть.
И на покой.  Петух  разбудит.
Чтобы на ярмарку попасть.
А путь далек – верст тридцать будет?

Сквозь темень, лес идет дорога,-
Не хочет думать о плохом.
Опасностей в пути подстерегает много,
Дорога – не родимый дом!

Пред нею не захлопнешь двери,
Не сунешь вилы в бок,
Двуногие на ней  пасутся звери,
Медведь встречается и волк.

Крестьянин не торгаш,
Всяк хочет обмануть…
А если все припасы не продашь?
С добром большим в обратный путь?

Торговля все же бойкая идет,
Безбожно лгут, клянутся Богом.
Овес спокойно конь жует,
И воз пустеет понемногу.

Ну, слава Богу, все продал!
Пора в трактир, обмыть бы надо?
Людьми забит гостиный зал,
Теснятся, как в овечьем стаде.

Дым коромыслом, шум и спор,
Местечко отыскал, приткнулся,
Затеял с незнакомцем разговор.
Поставлен самовар, к котомке потянулся.

Хлеб на платочке разложил,
К нему чеснок, кусочек сала,
На водку деньги отложил,
Да мелочь, что  осталась.

Чекушка водки, чая самовар…
Согрелся и домой пора.
Тепло в душе, бушует жар…
И ждет гостинцев дома детвора.
      Сегодня поездка для крестьянина была удачной, да и возвращение будет спокойным. Но не всегда так бывает. В прошлом году, к примеру, тоже все распродал. Зимой то дело было. Пришел в трактир, выпил чуток лишнего, полбутылки, в задок саней другую положил,  к салу и хлебу, что от обеда остались. Ночь была лунной, дорога накатанная, прямая. Грех было еще не хлебнуть водочки. Ехал долго, на огоньки впереди показавшиеся. Лошадь подъехала к избе. Вылез Максим из саней, стал стучать. Долго ворот не открывали. Наконец, какой-то мужик в тулупе показался. «Что-то тут не так?  - мелькнуло в голове крестьянина, - В моей избе взрослых мужиков нет!»  И правда, встретил Севостьян из села Дерюгино, что находится верстах 40 в стороне от родной деревни. Потом, уже войдя в избу, да потолковав с дальним родственником, Максим уяснил себе, что ненароком забрался в такую даль. Решено было: «Лошадь виновата. Она много раз бывала здесь в Дерюгино, вот и запомнила дорогу сюда!» Легко обвинить животное бегласное. Был случай с Максимом и похлеще.  Опять же с ярмаркой связанный. Дело было осенью. В самый раз, когда бабье лето было. Ну, тогда без нечистой силы не обошлось. Возвращался Максим домой в ночное время. Светло было, как днем. Луна здорово светила. Грешным делом, опять был в легком подпитии крестьянин. Случайно, в стороне увидел соседского парнишку, Николку. Еще удивился сам тогда, почему на Николке красная сатиновая рубаха? Ведь осень пришла, с вечерами туманными, ночами сырыми, да  холодными. Парнишка сидел на дереве и рвал яблоки. Яблоки были так хороши на вид, что Максиму захотелось их отведать. Он и попросил парнишку бросить на воз пару яблок. Тот сказал звонко: «Идите сюда, возьмите сколько хотите? Под деревом я уже кучу яблок навалил!» Крестьянин не поленился слезть с воза и направиться к яблоне. Одно удивительно, сколько бы он ни шел, а яблоня не приближалась. «Тут, что- то не так? – подумал Максим. – Не леший ли меня водит?» Смекнув, он перекрестился со словами: «Крестная сила с нами!» Глянул: ни яблони, ни парнишки. Сидит он, чуть ли не посредине болота, на кочке, а кругом трясина. Вся одежда на нем сухая, а понять не может, как добрался сюда? Пришлось до утра сидеть на кочке, дожидаясь помощи. Приезжавшие мужики благодатинские выручили. А для того, чтобы вытащить Максима из болота, пришлось вожжи связывать и бросать их ему. Так, обвязавшись вожжами, он и был вытащен на сухую землю. Что удивительного, лошадь с возом ожидали его здесь же, неподалеку. Не ушла савраска, дождалась таки хозяина непутевого, полезшего в болота за яблоками, хотя бы подумавшего на минуту: «Ну, откуда тем яблокам взяться, да еще в месте таком?

Осень на Орловщине:
Проходит август, умирает лето,
Засолка помидоров, огурцов,
Подходит осень, все говорит об этом.
Уже не видно соловьев, скворцов.

Гусей несется к югу караван
В отсветах зорь кровавых
По вечерам густой седой туман,
И иней утром садится на травы,

Гирлянды вижу  яблок золотых
Среди листочков красных золоченых
И груш огромных, соком налитых
И чую запахи «антоновки» моченой,

Вот осень поздняя, со слякотью и грязью,
И плачущие горько  небеса…
Привязан мокрый конь у коновязи,
С большою торбою отборного овса.

Косит огромные глаза. Прядет ушами,
Пофыркивает, словно недовольный.
И дремлет долгими осенними часами,
Пока хозяин выведет из стойла.

Пронизывающий ветер, темень, грязь,
Как губка, напиталась влагою земля,
Чуть в сторону ступил, ногой увяз…
Смольем черны осенние поля…

СЮДА  НЕ  ВЕРНУСЬ    
Осенний день. Я по лесу брожу.
Деревья плачут желтыми листами.
Знакомую тропинку нахожу,
Иду по ней я долгими часами.

Лес посветлел и реже стал,
В нем двигаться легко и вольно,
Мне жаль, что я уже устал,
Мне с лесом расставаться больно.

Я твердо знаю, не вернусь сюда,
Где все исхожено, знакомо,
Тех нет уже, кто ждал меня всегда,
Лишился крова я родного дома.

Теперь иные люди в нем живут…
Я гриб сорвал, приник устами,
А в ясном небе облака плывут,
Курлычет, улетая, птичья стая.

ЗИМНИЙ  ВЕЧЕР
Гаснет за окошком зимний день,
И вступает ночь в свои права,
Из углов украдкой лезет тень,
Весело в печи трещат дрова.

Воздух в белом инее густом,
Словно завернулся в  шубу.
Слышен колокольный звон,
И фальцетом подпевает вьюга.

Замело глубокий санный след,
На стекле узор мороза сложный,
По окну шуршит колючий снег,
Глухи голоса прохожих.

Не хочу я зажигать огня,
В памяти былое воскрешаю,
Никому нет дела до меня,
Да и память потихоньку тает.

Мне тепло сейчас и так уютно,
Клонится к коленям голова,
Я любимых лица вижу смутно…
Весело в печи трещат дрова.
   
СКЛАДКИ  СНЕГА
Повсюду видны складки снега,
И ветр тоненько поёт,
Рассердилось седое небо,
Крупою снежною плюёт.

Крупинки ветерок подхватит,
Закрутит их туда, сюда.
Вдоль по дороге их разгладит,
И от дороги – ни следа.

На берегу реки пустынно,
По камышу крупа сечёт,
Кой-где виднеются полыньи,
Вода свинцовая течёт.

Окон морозные узоры,
У дома снежная постель.
Крепчает ветер, очень скоро
Здесь разыграется метель.
          Во дворе высокие сугробы. Крутит метель, швыряет мелкий колючий снег в лицо. Вокруг ни души. Заметены все тропинки. Брать в руки лопату и очищать тропинку к погребу и амьару не хочется. В сарае набираю охапку поленьев и ныряю в свою остуженную ветром избу. Раздуваю огонь в печи. Прежде огонь был живым и очень сердитым, с яростью пожирая все, что только могло гореть. Сейчас дрова не хотят разгораться. Приходится  подбрасывать и подбрасывать сухие лучинки
Огонь оживает, начинает биться. На концах сырых поленьев пена белая появляется, а когда полено подсыхает, то дрова начинают трещать угольками. Как приятно сидеть на низкой скамеечке перед  печкой с пылающим огнем, вытягивая вперед и грея озябшие руки.

ЗИМА
Давно огонь погас в моей печи,
И до конца закрыта вьюшка,
И ветер в прятки заиграл в ночи,
Поземка превратилась в вьюжку.

К утру норд-ост такой задул,
Смешалось все, земля и небо,
То дикий вой, то свист, то гул,
Какого до сих пор и не было.

Потом смирился ветер понемногу,
Но слабая метель еще плясала,
Замела тропинки и дороги,
Мгла кашею, разваренной, лежала

Как в молоке тонули в ней дома,
Чернели голые и тощие деревья,
Пургою о себе напомнила зима,
До крыш, засыпав всю деревню.

В морозное подслеповатое окошко
Едва-едва проглядывает свет,
Я подышал в него немножко,
Протер рукою теплой - солнца нет.

Кругом в полях белым - бело,
Вся улица в чудовищных сугробах,
До крыши мою избу замело,
Снаружи не пробиться до порога.

Придется пробиваться самому,
В сенях припрятана  лопата,
Ну а пока в заснеженном плену,
Как много раз сидел уже когда-то.

Вздыхаю. Муторно, тоскливо,
Хоть к одиночеству привык,
Проходят дни мои неторопливо
Бесцельно, тускло. Я уже старик.

Поразбросало близких по земле...
Где? Кто? Что делают - Не знаю...
Кто в голоде, кто в холоде, тепле?
За каждого из них переживаю.

Дум тьма,  как перст, сейчас один,
А на дворе зима лютует, а не лето.
Что делать мне?  И некуда пойти,
И мысли заблудились мои где-то...

Тоска зеленая. Обиды и тревоги
И завыванье  стонущей метели...
На одного меня, их слишком много,
Проклятые, хотя б не одолели

ЗИМНЯЯ  ДОРОГА
Опоясан диск тусклым лунником,
И мороз поджал, леденит вокруг,
Предстоит мне путь, да со спутником,
То ли ворог он, то ли друг.

Под дугой звенят колокольчики,
Бьет по льду ногой коренной,
Тишиной объят, да спокойствием
Серебристый мир, ледяной.

Материт зима лютой стужею,
В льдистых блесточках дерева,
Гладь озерная – мерзлой лужею,
По краям его – сушь трава.

Щелкнул кнут, кони в ярый пыл,
В небесах точки звёзд заплясали,
Диск луны меж деревьев  плыл
И осинники замелькали.

Светел, светел путь и нетронут снег,
Край малиновый у небес,
Ровный стук копыт,  конный бег,
Убегает в ночь зимний лес.

Ускользает он, тает, словно тень,
Серой зубчатой полосой,
Впереди нас ждёт яркий, светлый
день,
Полный музыки, голосов.

БЕЗМОЛВИЕ
Не разберёшь, ни утро и не вечер,
А что-то слишком зыбкое вокруг…
И небу серому плеваться нечем,
И вместо солнца  бледный круг.

Нигде ни  кустика, ни  деревца,
поодаль две озябшие вороны,
Молочной дали нет конца,
Холмов круглоголовых склоны.

Нет горизонта, слился с небом, -
Обитель духов холода, пурги,
Где человек практически и не был,
Где даже отпечатка не было ноги.

Где ночь и холод слишком долги,
Коротка лета яркая краса,
Где по зиме лишь слышны волки,
Заливисты весной, чудесны голоса.

По снегу строчки заячьих следов,
Лисой прочитанные петли…
У берегов озер и рек торосы льдов,
Ключей горячих черные отметины

Безмолвие вошло в свои права,
Живое ищет крова, теплоты,
И неба двигались тяжелых жернова,
Смешались краски, сажа темноты.

Дорогу замело, едва заметен след,
Болтаются нагруженные сани,
На них сидит, заваливаясь, дед.
Колышутся сосульки под усами.

Картошкой, в черных точках нос,
Колючий взгляд очей небесно-синих.
Хоть, кажется и невелик мороз,
На бороде его уселся прочно иней.

И побелели кустики бровей,
Остались бледно-розовыми щеки,
А тройка мчится много дней,
Чтоб холод обогнать жестокий.

Спешит ездок. Великий путь?
Длиною в жизнь, быть может,
И лишь в конце его познает суть,
Ценою жизни нет его дороже.

Звон серебристый под дугой,
И ноги лошадей в снегу мелькают…
Вздохнет безмолвье снежное порой,
И снова дымкой сизой тает.

ЛАЗОРЕВКА Ни солнца, ни тени, ни снежного блеска, Нет снежных сугробов и лёд слабоват, Не видно живого в степи, перелеске, Лишь пятна земли в виде серых заплат.  А ветер продул всю речную долину, Как будто работал огромной метлой. Сметая снежок с одной половины, Из снега заносы он делал в другой.  А кочка встречалась, обхаживал мимо, Но стали стеной на пути ивняки, Он снегом забил всё пространство меж ними, На щётку похожи теперь тростники.  Мороз иссушил, стебли жёсткими стали, Нет ветра, иль ветер, трещат и шумят, Хотят ли поведать о скорби, печали, Иль что-то иное поведать хотят.  От треска иные пугаются птицы, А эти клюют, что когда-то цвело, Породою те же, простые синицы, Синь неба уселось на птичье крыло.  Вольготно им здесь, ничто не тревожит. А если посмеет, получит отпор, Прихода весны ожидают, быть может, А может, им нужен небесный простор?  Кто прочь улетает, они – остаются, Не слишком боятся суровой зимы, Трещат меж собою, ну, словно смеются, И ждут, не дождутся прихода весны.
МЕТЕЛЬ
Всю ночь метель плясала, пела
По редким улицам села,
Что рассказать она хотела?
Как все тропинки замела.

Как путника в степи водила
В страну воспоминаний, грёз,
Как тело мертвое укрыла,
Когда тот полностью замёрз.

Как прятался в застрехе голубь,
Как волк бродил невдалеке.
Прикрыла снежной шапкой
прорубь,
Тропу, ведущую к реке.

Я сквозь ее напевы слышу:
«Я намела тебе сугроб,
Соседям повредила крышу,
И сена разметала стог»

И так, до самого утра,
За ночь напрыгалась, устала,
Потом убралась со двора,
День наступил, её не стало.

А за селом сугробы снега
Метель, да ветер намели,
Степь далеко уходит в небо,
Не видно краюшка земли.
     Кто побывал в снежном аду, тот поймет меня. Снег слепит, сечет, налипает, забирается в складки одежды, за воротник. Тает и корой замерзает на ветру. В трех шагах от себя ничего не видишь, Ветер перехватывает дыхание, заставляя поворачиваться к себе спиной,  при этом он толкает в спину с такой силой, что под напором его приходится отступать. Тело напряжено, двигается толчками. Ноги тонут в снегу по колено и выше. Преодолевая сугробы, устаешь невероятно. Возникает непреодолимое желание сесть в снег и не двигаться. А это – смерть

БУРАН
Смешалось все, переплелось,
Где лево, а где – право?
И закружилось, понеслось –
«Лукавому» - забава.

Он душу надрывает мне,
В санях, как на иголках.
Все тонет в снежной пелене,
Метель завыла волком.

Тоска души и тяжкий бред
Сменяются тревогой –
Исчез едва заметный след,
Мне не найти дороги.

А снег колючий, мелкий, злой
Сечет лицо до боли,
В снежки играет бес со мной,
Лишая силы, воли.

Потом пушистый повалил,
К одежде прилипая,
Я выбиваюся  из сил.
Буран не умолкает!

Сугроб, за ним опять сугроб,
Земля смешалась с небом.
И я напуган, - видит Бог,-
В таком буране не был.

Одна надежда на коня,
Он верен мне до гроба,
Из пекла вызволит меня…
Я дома – слава Богу.

Уют, натопленная печь,
И водки штоф «с устатку»
.Мне только стоило прилечь
Я засыпаю сладко.

     Зверья в лесу у нас немало, но только кто в них знает толк. Никто в деревне не считал их. Иное дело лютый волк. С ним борьба велась веками.  Но, как не старались крестьяне, избавиться от соседства с наглым, хитрым и выносливым хищником, им не удалось. Борьба не проста, охотнику-дилетанту вести борьбу с таким серьезным противником не под силу. Только те, которые хорошо знают повадки волка, способны снять напряженность во взаимоотношениях людей  с древним хищником. Сам факт сохранения этого вида, его жизнеспособность, свидетельствует о том, что волк показал себя достойным противником. Не следует сбрасывать со счета и защитников природы, которые при уменьшении популяции волков в данной местности, начинают бить в набат. «Что вы делаете? – поднимают они крик. – Нельзя уничтожать санитара лесов!»  Но у крестьян всегда было негативное отношение к «серому». И связано это с тем, что волк наносил огромнейший урон поголовью домашних животных.  Поведение зверя остается классическим. Попав в стадо, он убивает ровно столько, сколько может убить. И не выбирает он среди них больных и слабых. При нападении серых разбойников на ферму количество зарезанных ими овец может исчисляться сотнями. Одних они зарезали на месте, других, сбежавших от страха, резали позднее поодиночке. Волк оставляет теплой, зарезанной жертву, и бросается за очередной, настигает и убивает ее. Время для наполнения желудка придет позднее, когда уже некого будет настигать. Когда поголовье волков становилось небольшим, они не только не трогали собак, но и вступали с некоторыми из них в брачные отношения. В результате, появлялись полуволки-полусобаки. Но подобное было в далеком прошлом. Теперь волки охотятся за собаками также, как и за другими домашними животными, часто предпочитая их другим жертвам.
Боже! Какая чудная ночь! Полнолуние. Луна яркая, круглая, как тарелка, заливает все мягким, ровным, нежным серебристым светом. И в теплое время года, в такие ночи, можно книгу читать. А сейчас кругом царит белое безмолвие. Снег невероятно чистый, нетронутый. Темные избы большого села видны серыми большими неровными кочками на фоне снежной белизны. Снег глубокий и рыхлый. Идти приходится  по узким протоптанным дорожкам вдоль деревенских оград, там, где живет рачительный хозяин, дорожки проделаны деревянной лопатой, края ровные, отвесные, на скользких участках «жужелицей» посыпанные. Село притихло, словно вымерло. Даже не слышно, как брешут вдалеке собаки. Да и кто станет гулять по зимнему селу, при довольно «кусачем» морозе, в половине второго ночи?
Я веду свой путь в полном одиночестве, не по доброй воле, а в силу профессиональной необходимости. На мне теплое пальто и теплые чешского производства ботинки. В одной руке – саквояж, другая опущена за пазуху, где в чехле у меня находится большой ампутационный нож, по длине немного уступающий кинжалу, изготовленный из прекрасной стали. На рукоятке его красуется клеймо: «Solingen». Этот далекий от России немецкий город славится на весь мир изделиями из стали. Кисть руки моей покоится на рукоятке ножа, без ограничителя.
Мой путь приближается к концу. Вон, впереди, метрах в 50-ти высится огромное полуразрушенное кирпичное здание паровой мельницы. Свое существование мельница прекратила при приближении к селу фронта, в годы Второй мировой войны.  До революции помолом зерна занимался ветряк. Теперь на месте его существовала округлой формы возвышенность. Сейчас село, да и не только оно, пользовалось услугами водяной мельницы. Запруда строилась примитивно: плетень, солома, земля. Такая запруда часто разрушалась, но восстанавливать ее дело было нетрудным и недолгим. Строительство такой мельницы было благодатью для округи, решая одновременно с помолом и вопрос о снабжении населения чистой, вкусной, питьевой водой. Но вернемся к кирпичной громаде, приближающейся ко мне. Почему ее не разобрали на кирпич, хотя село испытывало острую нужду в строительных материалах? Может, здание не поддавалось разборке? А может, решили оставить памятником для последующих поколений? Кто знает? Сквозь пустые проемы окон лунный свет, проливаясь, менял окраску, становился не серебристым, а желтым и оранжевым. Мне оставалось сделать не более двух десятков шагов, чтобы свернуть за угол, миновать две небольших избы и попасть в жарко натопленную комнату, где меня ожидал кожаный потертый диван и большая пуховая подушка. Я не успел поужинать. Но в саквояже моем был увесистый кусок сочной буженины и полбуханки ржаного. Приближение к повороту всегда сопровождалось непродолжительным концертом шустрой небольшой собачки. Она, заслышав меня, поднимала такой звонкий заливистый лай, что я всегда опасался, что она поднимет на ноги всю округу. Когда  мои шаги приближались к воротам, она пыталась просунуть свою голову в щель под ними. От этого концерта меня не избавляли ни шкурки от колбас, ни косточки от окорока. Несговорчивая оказалась собачка. Ну, что поделать, чем-то я ей не угодил? Может, не тот одеколон применял после бритья? На этот раз меня встречало безмолвие. Я не придал этому никакого значения. Все мысли мои были сконцентрированы на отдыхе. Целый день на ногах, - усталость сказывалась. Повернув за угол, я оторопел. В нескольких метрах от меня стоял волк. Глаза его светились, он в упор смотрел на меня. Глупости, когда говорят, что ни одно животное не выдерживает взгляда человека! Этот смотрел, не отворачивая взгляда.  Первым моим желанием было пуститься наутек. Но я хорошо понимал, что догнать волку меня не представляло большой трудности. А потом, куда было бежать, когда все село спало, ни одно окно не светилось? И я принял единственно правильное решение. Молниеносно выхватив нож, я бросился к волку с криком: «Ату его!». Почему такой возглас? Скорее всего потому, что я, читая книги о старинной охоте, сталкивался с ним. Волк  легко отпрыгнул в строну,  на несколько метров, и вновь посмотрел на меня., словно приглашая к игре наперегонки. Я затопал ногами и бросился к нему. Он, легко прыгая, побежал от меня в сторону от села. Следовать за ним по рыхлому снегу было бесполезно. Сказать откровенно, я был рад тому, что путь к цели моей теперь не преграждало это опасное животное. Отбежав метров тридцать, волк вытянул голову и завыл. Ему ответило несколько волчьих голосов издали. Это успокоило меня. Значит, волки не вели облавной, совместной охоты. И все же, лучшее, что я мог сделать в моем положении, подобру-поздорову убраться! Уходя от места встречи, я успел заметить на снегу темные пятна и небольшой фрагмент собачьей лапки со светло-серым мехом – вот и все, что осталось от звонкоголосой собачонки. Осталось непонятным, как удалось зверю выманить недоверчивое домашнее животное.
Я и прежде встречал волка, сопровождавшего меня в пути, но так близко встретиться с ним мне не приходилось.
Нередко приходилось видеть
волка – одиночку,
Зимой, в разгаре дня,
Он вырастал из малой серой точки,
И долго провожал меня.
Бежал он параллельным курсом,
Мой конь храпел, косясь
Да, волк – охотник преискусный,
Но, провожал, открыто, не таясь.
Пересекал дорогу мне,
Почти у лошади под носом
Ни светлой ночью, при луне!..
О волках говорить, не разрешить
вопросов…
      Вечерами, в деревенских избах, при тусклом свете керосиновой лампы, чтобы скоротать вечер рассказывали разные страшные рассказы, действующими лицами в них были ведьмы, черти, домовые и иные потусторонние существа. Немало рассказов было о волках и их жертвах. Мне не мало пришлось выслушать рассказов, в которых жертвами волков являлись люди. Я представлял себе в образах происходящее в рассказах, и мне, действительно, становилось страшно! Зачем взрослые ведут подобные повествования в присутствии детей? Какое качество вырабатывается?..

Зима на Орловщине:               
Зима. Заснежено вокруг…и волки,
Надрывный слышен их, надсадный вой.
Беда крестьянину от них, и только –
Худобу режут зимнею порой.

Дымки из труб. Теплом, навозом
Из приоткрытых тянется дверей.
И четки на снегу следы полозьев…
И  крики на охоте егерей.

Вихрь снежный в воздухе кружится,
Нависли низко тучи снеговые…
Снежинки – хлопья падают на лица,
Такие теплые, веселые… живые.

Налипли слоем на пальто и шапки,
Из снега бороды и козырьки,
Волочат санки тощие лошадки,
В снежки играют бабы, мужики.

Кулачный бой идет на святки,
Село стеной выходит на село,
Но в драке той свои порядки.
Побили крепко, знать – не повезло
       Кулачные бои на Руси велись издревле. Победители в них становились надолго известными люду. Такие бои воспитывали мужество. Но, если в городах в кулачном бою сходилось двое бойцов – один на один, то в деревнях они носили массовый характер: стена на стену, деревня на деревню, волость на волость. Время для этого выбирало – святки. Продолжительное застолье в великие религиозные праздники (Рождество Христово, Крещение) грозило здоровью, требовался сброс энергии. Известные огромной силой молодцы, способные ударом кулака свалить быка, к кулачным боям не допускались. К таким богатырям в нашей местности относился Шкандин Григорий, мужик роста огромного, силы не мерянной. Занимаясь сельским хозяйством, он подрабатывал разгрузкой и погрузкой вагонов на ст. Коренево, заменяя собой целую бригаду грузчиков. Достоянию гласности стал случай, когда лошаденка Шкандина, не могла в распутицу втащить груженый воз на приличный бугор. Григорий не стал стегать кнутом савраску. Он выпряг ее, взялся за оглобли, вытянул ее на бугор, запряг лошаденку и поехал… Все-таки «лошадный» мужик, неудобно самому воз на себе таскать.
Морозец  легкий. Ясный день,
На солнце снег искрится.
И побледнела в избах тень.
И дома – не сидится.

Ведь не медведи, чтоб залечь,
Заняться просто нечем.
Устали пить, устали есть,
Размять пора бы плечи.

Народ на улицу валит,
Уставши от покоя.
Катают снежные валы,
Из снега крепость строят.

И атакуют всей гурьбой,
Снежки обрушат градом.
Потом начнут кулачный бой,
Крестьяне бою рады.

Бой начинает детвора,
Мужи, кто помоложе,
Потом придет и к тем пора,
Кто по натуре сложен.

Лицо открытое и грудь.
Бойцы сойдутся ближе,
Противника с размаху бьют,
Но не в живот, и ниже.

Одно условие блюдут –
«Нет в кулаке предмета».
Нарушишь, так бока намнут,
Что не увидишь света.

Кто крепче силою и смел –
В бою неутомимый.
А тот на землю пал, присел,
Того обходят мимо.

Но тем подраться не дано,
Кто мудростью отмечен,
Да и калека, заодно,
Кто головой увечен.

Идут стеною на стену,
Деревня на деревню.
Кулачный бой на всю страну-
Обычай этот древний.

        Пришельцы не всегда приживаются на селе. Деревня живет открыто, без замков и тайн душевных. Темный человек воспринимается, как враг. А к врагу и  отношение, враждебное.
Появился Супрунов Илья в селе поздно вечером. На ночлег остановился у целовальника Маркова, прежде выпив несколько стопок местного первача. Потом в волость направился. Вернулся с бумагой. Что в той бумаге было, люди не знали, - село, почитай что, поголовно было неграмотное. В самом селе он не остался, поселился верстах в трех. Место то с тех пор название получило Супруновские Выселки. Избу поставил добротную, пятистенную, с окнами высокими, да широкими. Вотчина получилась чуть ли не барская: высоким забором отгороженная, с дубовыми крепкими воротами. В местах тутошних так не строились. Люди жили открыто, не таясь. А что было прятать за забором, полторы пуговицы, да лапоть дырявый? Побаивался нового соседа люд сельский. Темный человек. Ни светлого взгляда, ни слова ласкового, теплого. Мужики в друзья к нему не набивались. Бабы стороной обходили его логово. Детишки, и те, отправляясь в лес по грибы, стороной обходили неприветливую избу. Как-то, по осени, на Выселках огонь полыхнул. На помощь никто не пошел, И изба та с хозяином сгорела. Странно, но забор в целости сохранился, словно был заговоренным от огня. Поговаривали, что петуха подбросили. А кто, как и за что, не ведомо. Никто сгоревшего не пожалел, А чего жалеть-то, когда – разбойник!
Что оставил, а что-то не смог?
Ни детей, ни вдовы безутешной.
Все богатства копил, - видит Бог, -
А в душе его мрак был кромешный!

И познаньем ума не блестел,
Не набил мозолей он лопатой.
С кистенем по ночам он радел.
Рядом были такие ж ребята.

Что такое древний русский городок? Ведь прежде, среди других, подобных ему, он был велик и славен. И престол в нем держал князь, и монахи селились. То ли князь нерадив был, то ли невезуч на поле брани, а может то и другое разом было, но город остался в стороне от торговых путей. Смирился с участью своей, стал работать на сельскую округу, снабжая селян нехитрым хозяйским снарядом и поглощая избытки крестьянского подворья. Статус города сохранил, постройки городского типа. Естественно, сравнивать его с крупными промышленными и торговыми центрами не следует. Но тот, кому приходилось попадать в городок такой из глухого крестьянского подворья, он казался и огромным, и красивым. Были в нем и храмы божьи, тротуары вдоль домов, улицы, мощеные булыжником, а главное, в каждом таком городке был городской парк для вечернего отдыха горожан. Признаться, некоторые парки были великолепны и породами деревьев и ухоженностью за ними. К таким городкам относились и Рыльск, и Ливны, и Острогожск, в которых мне пришлось побывать. Я чувствовал себя в таком городке, как у себя дома. Я был не безликим творением божьим, а личностью. В крупном городе значимость твоя резко падает, соответственно размерам города. Когда долго живешь в малом городке, ты чувствуешь себя значимым общественным созданием. Ты встречаешь на пути своем массу знакомых. Они знают слишком многое о тебе, а ты о них.

      Да, из прошлого пришла к нам неграмотность. Душою русский люд был широк и могуч, легко прощал обидчикам своим. Помещикам жилось прекрасно в дремучем невежестве своих крестьян. Темнота не позволяла крестьянину задуматься о своем житье-бытье. Да и в городах небольших грамота была привилегией священников, чиновников и дворян. Их учили музыке, они познавали искусство, они знали древние и современные европейские языки. А крестьяне? Книга была недоступна по своей стоимости. Хорошая книга стоила от трех, пяти рублей и выше. Таких денег крестьянин и в глаза не видел. Нашелся в России граф, который и сам одевался по-крестьянски, да и школу в своем имении для крестьян построил. Мало того, за свои деньги он стал издавать книжки, доступные бедным. Назывались они – «книжками-копейками» Потом того графа церковь анафеме предала, да и говорили, что к старости граф Толстой Лев Николаевич умом тронулся…
Да появились грамотные среди крестьян, но были и такие глухие места, где по-прежнему грамотных днем с огнем было не найти.
ПИСЬМО
Собралось полсела, не знают, как им быть?
Письмо пришло по почте, да в конверте.
Уж лучше было барину служить,
Чем страсти испытать, похуже смерти!

Бумага плотная, сургучная печать
Стоит по всем углам, и в центре.
Вздыхают, думают, с чего начать?
Приславшего письмо, забрали б черти!

Быть может, отложить пришедшую беду,
Сказав потом: «Письма не получали!»
Такое было в этом же году,
Ведь избежали ж лиха и печали!

СЕЛЬСКИЙ  ПРАЗДНИК
Пшеничный хлеб был только к чаю,
А так, обычно, был ржаной.
Свеклой печеной угощают.
Что делать, сахар дорой!

Пекут на праздник пироги
С морковкой, луком, да горохом.
А если гости дороги,
То с потрохами, ненароком.

За стол все разом, дружно, сели.
Звучат заздравные слова.
Потом все громко песни пели,
Кто тянет в лес, кто по дрова.

Разгорячась, пустились в пляс,
Танцует на столе посуда.
И каждый думает про нас:
«Здесь все друзья, здесь все –
подруги.

Идет веселый разговор,
По кругу медовуха ходит.
Так повелось здесь с давних пор-
Лукавый тут же, рядом, бродит.

Чуть мужичок осоловел,
Он тут же начинает свару:
Не так сказал и посмотрел,
Глазами подбирает пару.

Потом сцепились молодцы,
Как петухи, не оторвать их,
Потом вмешаются отцы,
Потом двоюродные братья

И понеслось, и завелись,
Трещат чубы и пухнут скулы.
Ну, сельский люд, теперь держись!
Не дураки живут и дуры!..

Трещит на утро голова,
И кружки тянутся к рассолу.
Несутся бранные слова
За угощенье хлебосолу.

ДЕРЕВНЯ
Спит река. Сгущается туман.
Наклонились над водой ракиты.
Разбрелись крестьяне по домам.
Лунным светом всё кругом залито.

Не журчит на мельнице вода,
Тёмным валом над водой запруда.
Лишь всплеснётся рыба иногда.
Валуны разбросаны повсюду.

Изб видны соломенные крыши.
И окошек черные провалы.
У калитки гомон тихий слышен.
Из двери открытой, свет кровавый.

Да чадит притушенная лампа,
Песнь поёт за печкою сверчок.
Одеялом застланная лавка.
С потолка свисает паучок.

Ниоткуда я не жду известий,
Почему повис над головой?
Куры спят в подклети, на насести,
И часов настенных слышу бой.

С каждым часом на селе всё тише.
Комары запели, запищали.
Под полом скребутся тихо мыши.
На иконах лик святых печальный.

Потемнели ризы и оклады.
Душно. Вышел на крыльцо.
Воздух дышит влажною прохладой,
Студенит вспотевшее лицо.

Брешут за околицей собаки,
Нет, не злобно, просто от тоски.
На холме ветряк стоял когда-то,
От него осталось три доски.

Будто небесам он шлёт проклятья,
Тянет к ним натруженные руки.
Нет молитв и нет таких заклятий –
Чтоб спасли от непосильной муки.

         *       *      *
Всё бы ничего, да вот, беда,
Тяжело сегодня жить в деревне,
Там чертополох, да лебеда,
Накрепко забиты окна, двери.

Остались в деревне старики,
Жизнь в деревне стала невеселой.
Беды наши слишком велики,
Вот закрыли магазин и школу…

Где кресты стояли, да могилы,
Там сегодня пролегла дорога,
Носятся над нею тучи пыли,
Хоть беги от отчего порога.

Нет пути, куда бежать от лиха,
Все закрыты перед нами двери,
Доживаем дни покорно, тихо,
Умирает русская деревня.

Остаётся песни о ней петь,
Грустные, печальные и прочие.
Бед села во тьме не разглядеть,
Потому любуюсь только ночью.

На курганах не горят костры,
В быль ушли костры сторожевые,
Сабли, стрелы, пики – не остры,
Рухнули устои вековые.

С запада не двигались полки,
Не пришли монгольские тумены,
Мы были могучи, велики,
Да на край скатились ойкумены.

Может быть, поднимемся когда?
Только дети из села сбежали,
Тянут, манят светом города
Из деревни темной и печальной.

Может нас не следует жалеть?
Буде и приде воля Господня,
Мы могли бы биться, умереть,
Можем завтра, можем и сегодня.

Время шло, наступил новый XX век, а крестьянин продолжал жить в бедности. Я перебрался в город, не изменив крестьянскому кодексу чести…

В   ПУТЬ
Предстоит те путь,
Далека  дорога,
Пусть не хлещет кнут,
Потихоньку трогай.

Коль на кручу прешь,
С воза слазь,
Да беду найдешь,
Коль залезешь в грязь.

Не лови ворон,
Ухо будь востро.
Чужих благ не тронь,
Не спеши в острог.

Коли ясть еси -
Не давись.
Коли что? - Проси,
Да харчем делись.

Не твори добра
На показ.
Береги коня свого,
Пуще глаз.

Не тряси мошной,
Коли деньги есть.
Жизни путь большой,
Блюди долг и честь.

Коли в драку влез,
Не зевай.
Хлеб, да соль врагу
Не давай.

Девок, баб чужих
Не воруй.
Помни - ты мужик,
Не холуй.

Место отдыха -
Постоялый двор.
Коль без роздыха,
На степной простор.

Зеленя вокруг,
Реки синие.
Помни  милый друг
О России.

Коль забыл о чем,
О немногом…
Помни, ты с мечом,
Да под Богом!
   Пришло время, и захотелось заглянуть в места родные, посмотреть, что и как…

ОТЕЧЕСТВО
Отечество мое - мой друг, товарищ,
Земля славян – мои отец и мать,
Метались вы в огне боев, пожарищ,
И тяжко продолжаете страдать.

Вернулся я туда, где был родимый дом,
А вижу горб земли, поросший молочаем,
Там средь ромашек поля золотом
Бревно с замком гнилое замечаю.

Чуть в стороне тропинка пролегла,
По косогору  змейкой вьется,
Округа бы поведать мне могла,
Что в памяти моей так часто бьется.

Деревьев нет, кругом одни пеньки,
Где дуб стоял, теперь большая яма,
В саду том славные деньки,
С друзьями проводил я постоянно.

Кто разорил крестьянское гнездо?
Под что пошли знмнльные наделы?
Не помолясь, не осенив крестом,
Плясали на пожирище и пели!

Спускаюсь, не спеша, к самой реке,
А в ней течет вода от торфа ржавая,
Разрушенный мосток торчит невдалеке,
По-памяти, ступаю вправо я.

Июльский светлый день, не жарок,
Прохладой влажной тянет от воды,
Плакучих ив ряды зеленых арок,
Животных на песке виднеются следы.

Тропинка сузилась, вдоль берега идет,
То весело взбирается на кручу,
Потом опять к воде меня ведет,
А над водой торчат коренья, сучья.
 
В воде -  ладони листьев лилий,
И желтых шариков кувшинок,
И медленно по водной глади плыли
Соцветья белых лепестков – снежинок.

Играют радужные зайчики в воде,
Темнеют ленты водорослей длинных,
Вдоль берега виднеются везде
Дубовые столбы от пристани старинной.

Гряда камней оделась шелком белым
Струящейся воды, шумит, бурлит она,
Преграду одолеет только смелый –
Вместо мостка  два скользкие бревна.

Тропинка прервалась, нырнула в воду,
Вздохнув, я, повернув, пошел назад,
Сегодня встретил русскую природу,
Ее обычный, будничный наряд

Лесов родных синеющие дали,
Широкое, с ложбинкой в центре поле,
В траве цветы головками кивали,
И табуны коней паслись на воле.
Невольно в голову мысли лезут невеселые, общие для всех крестьян моего отечества.

ТРАВИНКОЙ  ПРОРАСТУ
Ты Родина моя, Россия, Русь,
Мне дороги и те места, где не был,
Я перед Богом истово молюсь,
Чтоб было над тобою мирным небо.

Мне жаль, когда вокруг витает  зло.
Пусть даже крылышком коснется,
И не считаю, что мне не повезло,
Когда мне защитить тебя не удаётся.

Я слаб физически, оружие держать,
Но есть перо, чернила есть, и  мысли,
Ещё могу я многим показать,
Что порох есть, и силы все не вышли.

Нет, я не умру. С тобой я остаюсь,
Мне ставить памятник не надо,
Ведь и тогда со мною ты будешь Русь,
Когда землёю стану, снегом, градом.

С тобою рядом быть не перестану,
Чтоб ни было с тобой Родная Русь,
Травинкой прорасту, листочком стану,
Дождинкой мелкою прольюсь.
Не деритесь люди добрые за землю! Тем более русскую землю! Она – святая, пришельцев, не уважающих ее, не терпит. Спросите тех, кто приходил сюда с силой великою, где кости их покоятся?
ЗЕМЛИ НА ВСЕХ ХВАТИТ....
Земля большая – места мало...
За место то идет война.
И каждому земля досталась,
Хоть с виду пайка не видна!
.
Тех глубоко земля укрыла,
А тот не погребенный сгнил;
Кому-то сделалась могилой,
Оставив многих без могил.

ЗАВЕЩАНИЕ
Нотариус не нужен мне,
Нет денег для оплаты, -
Не наяву, ни в добром сне,
Я не бывал богатым!

Пред господом готов
предстать,
Пусть судит не сурово,
Готов я миру все отдать,
Что была мне основой.

В последний отправляясь, путь,
Хотел бы все решить:
Бутылку водки – помянуть,
Жаль, нечем закусить…

Что делать,  пуст карман,
Я слишком многим должен…
Все это завещаю вам,
Долг может быть продолжен.

Хоть бился из последних сил,
И с жизнью не лукавил,
Богатства я не накопил,
И это – вам оставлю.
 
Друзей, которых, - видит Бог, -
Я завещать готов,
А с ними, если б только мог.
Не передать врагов.

Не скажет про меня никто,
Что с роскошью дружил…
Я завещаю вам все то,
Чего я не нажил.

Вся утварь старую мою –
Тарелки, кружки, плошки –
Я всем, желающим, дарю...
Съедобного -  ни крошки.

Шкафы пустые подарил, -
Скажу об этом прямо, -
Я тем, с кем трапезу делил –
Жукам и тараканам.

За все Христа благодарю,
Что мысли не «повисли»…
Что создал, детям я дарю,
А внукам моим – мысли.

Пока мой разум не исчез,
Добавлю к тем дарам –
Красу полей и ширь небес
Их завещаю вам