Сватовство... Юмореска

       (Записки земского врача)
               
   Зинка-Кудеяриха, дождавшись своей очереди, втиснулась в дверь,  и тут же, с порога заголосила. Она не дослышиват, и потому всегда говорит громко...
Покойный муж ее, Мишка-рваный, так приложил ее о пристенок, что, с тех пор, одно ухо у нее не слышит.
- Доброго здоровьца, мила ты наша, Людмила Михална! А также, шлет тебе поклон сынок мой, Валерка.
Она стрельнула глазами во врачиху. Та что-то быстро писала за столом.  Худенькая, маленькая, большеглазая; с головой, полной летучих кудряшек…  Двадцать четвертый годок, а приходится нести должность главного врача… Здесь, кроме фельдшера, отродясь, никого не было.
- Проходите, садитесь, - приглашает она Кудеяриху.
- Чай, знаешь моего Валерку-то? – уточняет та.
- Да и кто ж яво не знает? Вона, какой бугай:  быка трехлетка с ног сшибает.
- Да вы садитесь, садитесь, - настаивает врачиха.
- Ну, эт ты зря, Михална. Что с того, что он сидел? Да и сел по глупости.
Бутылку в ларьке у Зойки спер,  да банку консервов. А остальное,  эт не он, видит бог.  А счас вышел, не нарадуюсь:  какой тихой стал, все в дом, все в дом.  Надысь борону припер. Валяется на поле,  уж третий год,  борона то...  А чего добру пропадать? В хозяйстве завсегда пригодится. Одним словом, кормилец.
  Наконец она садится, разглаживая на груди концы праздничного платка. Врачиха взяла шпатель, подошла поближе: -  Откройте рот.
  Кудеяриха старательно растопырила рот так, что стали видны, стертые временем зубы, белесые десна, большой, мясистый язык, и все остальное, вплоть до желудка.
- Похоже, у вас, кариес, - значительно проговорила  врачиха.
- Пополощите содой, а потом к зубному врачу.
- И, милая… Какой там хариус. Нету теперя ничего. А хариус уж давно пропал. Как энтот, нефтепровод, стали вести, так и пропал.
Надысь, Валерка всю речку, вдоль и поперек, выходил, а в неводе одни лягушки квакают. А то б я принесла, а как же.
Врачиха, будто обороняясь,  наставляет на  нее  фонендоскоп.
- Раздевайтесь, послушаю.
- А ты послушай, милок, послушай. Я тебе только добра желаю… Ты ведь, не молоденька. Семью пора заводить. А чем мой Валерка плох…
- Дышите.
Кудеяриха старательно дышит.
- Хрипов нет, дыхание свободное.
- Как жа, матушка, не свободен?  Уж полгода, считай, как высвободился.  Досрочно выпустили, за хорошее поведение. Ведь он, матушка ты моя, мухи не обидит. Может,  разка два и подрался с мужиками, тык что ж теперь? Всю остатнюю жисть казниться?
Врачиха нетерпеливо топчется, протягивает трубку, пытаясь остановить поток красноречия, но ей это  не удается.
- Вины его в том нету. Васька-косой, сам на яво полез, с вилами… Ну мой его и шибанул. Тык всего два зуба и вышиб, а надо бы того поучить, Ваську то… Совсем от рук отбился: трактор колхозный угнал, да в город на ем и укатил. Мол, Нюрка рожает. Ну, и рожала бы дома. Как все–то мы рожали? На крайний случай, баба Дуня завсегда подмогнет… За всю жисть, никому отказа от нее не было.
  Врачиха прицелилась и, наконец, попала трубкой в обширную грудь Кудеярихи: -  Не дышите…
Кудеяриха замерла...
- Сердцебиение ровное, спокойное. Поменьше волнуйтесь.
- Дык, как жа не волноваться, голубка ты моя, Людмила Михална.
Кака мать свому сыну зла хочет? Ведь он, как тебя увидал, ночей не спит. Так и говорит: - никого, мол, больше не желаю.
 А к яму и Зинка Епишова приглядывалась, и Маняшка... Девки  хороши, не избалованы, а тому не надоть. Вот вынь, и положь!
- На кушетку ложитесь, живот посмотрю.
 Кудеяриха послушно размещается… Кушетка кряхтит под ее немалым весом. Руки  не умещаются, топырясь  в стороны, словно крылья.
- Живот освободите.
Та высвобождает. Тот расплывается густым тестом и, наконец, застывает неподвижно. Тоненькие ручонки врачихи утопая в бесчисленных его складках, добросовестно пытаются прощупать, хоть что-нибудь…
 Кудеяриха таращится в обшарпанный потолок, лежать ей неудобно, но она терпит.
- Вставайте.
- Ну что? Нашла чего, аль нет? А то, Валерка меня замучал.
- Иди, да иди, мол, к ней. Ну я и пришла. А чего пришла, сама не знаю.
 На что позарился? Манятка-то, покрупней тебя  будет.
А ты что… такая перемотина? Аль не ешь ничего? Можа тебе молочка парного принести?  Да я бы тебя откормила, чай корова своя: молоком, хоть залейся.
  Садится к столу. Врачиха, не поднимая головы, что-то пишет.
- Ну, че молчишь-то, Мхална? Ты уж говори прямо, как есть.
Кудеяриха наставляет здоровое ухо в направлении врачихи, и внимательно слушает.  Та, потупившись объясняет: - Ну, что сказать... Живот у вас мягкий, безболезненный.  - -Твоя правда, матушка! Уж такой стал болезнай, Валерка-то. Не спит, не ест...  Купила, давеча, ирисок, а он лежит лежнем, разворачиват, а фантики все за диван бросает…
Какое же сердце выдержит? Чай он мне сын… не седьмой плетень к соседскому огороду... Тык, как жа? Что скажешь?
Врачиха недоуменно смотрит на нее.
- А что говорить... Вы здоровы... У вас ничего нет.
- Как жа, матушка, ничего нет?
Я, ишшо с утра, баночку припасла. Мы завсегда благодарные. К фершалу идешь, тоже несешь: то пяток яиц, то  творожку. А для тебя, вот,  варенье...
Знатное у меня варенье, вишневое! А в кажной вишенке, орешек. Во какое варенье! На, ешь, на здоровье.  Хто ж тебе, на чужой сторонушке, вареньица-то сварит?   Сиротинушка ты наша.
Кудеяриха шмыгает носом... - Лебедушка белая, касатка!
Вытирает сухие глаза, и деловито спрашивает: - Ну так что? Пришлю я, значит, Валерку-то…
 Ну, вот и договорились. Хоть ноги не зря топтала.  А то, рази бы пришла? Ни в жись!  А ты ешь варенье-то, касатка, ешь...