Комментарий к поэме Д. Уолкотта Омерос Аманды Хопк

Аманда Хопкинс. Комментарий к первой главе поэмы Дерека Уолкотта «Омерос»

   «Омерос» - первое и единственное в таком роде произведение современного и ныне живущего автора Дерека Уолкотта.
    Дерек Уолкотт родился в 1930 году в городе Кастри, столице государства Сент-Люсия, расположенного на одном из Наветренных островов Вест-Индии. Подобно многим произведениям Уолкотта, «Омерос» взаимодействует с европейской эпической традицией и опирается на нее. Однако, в отличие от произведений Гомера, Виргилия и Мильтона, «Омерос» не является переработкой древнего мифа, легенды или жизнеописания. Это оригинальное повествование, и хотя в нем действует ряд конкретных мифологических персонажей и исторических лиц, все же действия и взаимоотношения героев – в чистом виде художественный вымысел.
  Уже первая книга охватывает большое число персонажей и сюжетных линий, и уже здесь заявлено отличие «Омероса» от классического эпоса: сент-люсийские рыбаки цепляются за отмирающий жизненный уклад перед лицом вытесняющего этот уклад туристского бизнеса; англичанин Деннис Планкетт, живя на острове доходами от фермерства и разведения свиней, чувствует себя здесь в большей степени дома, нежели в Англии, в то время, как его верная и терпеливая жена Мод испытывает тоску по возлюбленной  Ирландии; Рассказчик страдает от разрыва привычных отношений - вернувшись после скитаний на родину, он ощущает себя туристом, наблюдателем, аутсайдером, утешаясь лишь воспоминаниями детства и исследованием своей родословной. Эти и другие линии расходятся, пересекаются, окликают друг друга подобно эху.
  Но «Омерос» безусловно предполагает взаимодействие с европейской эпической традицией. Уолкотт пробуждает мир классического эпоса и основывает на нем современные коллизии, давая персонажам имена героев «Илиады» или трансформируя эпизоды «Одиссеи». Одна гомеровская параллель вводится в самом начале: рыбак по имени Филоктет рассказывает туристам, как из дерева, почитаемого божеством, он и его друзья соорудили каноэ.  У этого рыбака на ноге незаживающая и зловонная рана «от ржавого якоря», что перекликается с драмой Филоктета, родоначальника и вождя фессалийцев. Укушенный в ногу змеей, он мучится от источающей зловоние язвы на ноге.
Он не может участвовать в сражении ввиду своего увечья и невозможности находиться рядом с людьми.

Живших в Мефоне, и окрест Фавмакии нивы пахавших,
Чад Мелибеи, и живших в полях Олизона суровых, -
Сих племена Филоктет предводитель, стрелец превосходный,
Вёл на семи кораблях; пятьдесят восседало на каждом
Сильных гребцов и стрелами искусных жестоко сражаться.
Но лежал предводитель на острове Лемне священном
В тяжких страданиях, где он оставлен сынами ахеян,
Мучимый язвою злой, нанесенною пагубной гидрой.
Там лежал он, страдалец. Но скоро ахейские мужи,
Скоро при чёрных судахо царе Филоктете воспомнят.
Рать не была без вождя, но желала вождя Филоктета.

  (Гомер, «Илиада»)

 Троя не может пасть до тех пор, пока Филоктет не воссоединится с войском. Это должно произойти, несмотря на исходящее от его язвы зловоние.
   Так же и рана рыбака Филоктета имеет символический смысл. Она символизирует рабство чернокожих.
   Колонизация – ключевая тема произведения, и с этим связана другая тема – самоопределения и поиска корней. Судьбы многих людей, населяющих Сент-Люсию, напрямую определены поворотом европейских стран к империализму. Современные жители Сент-Люсии – это не коренной народ, а потомки африканских невольников, привезенных англичанами. Чернокожие карибы вытеснили островных аборигенов – аруаков. На Сент-Люсии живут также Планкетты – реликты умирающей британской империи. Раненный во время Второй мировой войны, Планкетт решает поселиться на острове, одержимый желанием написать историю Сент-Люсии, между тем как его жена, терпеливая, верная Мод, занимается рукоделием и грустит по своей отчизне – Ирландии.
   Акцентируя колониальную тему, Уолкотт дает своим персонажам имена благородных воителей эпической традиции. Сам остров получил свое название от имени католической святой – Лючии, утратив прежнее свое название Иоуналао («остров, где нашли игуану»). Одна из драм поэмы связана с двумя молодыми неграми- рыбаками Ахиллом и Гектором, соперниками в любви к прекрасной женщине – Елене. У острова есть и еще одно название – Елена – Елена Вест-Индская – яростная борьба за остров между английскими и британскими колонистами вызвала в памяти людей войну за Трою и Елену Спартанскую.
На острове есть две горы – они называются Пифоны. Пифоны напоминают женскую грудь. Война идет за «пифоны грудей» Елены.
  Ахилл и Гектор – рыбаки, и их имена подчеркивают невольничье происхождение. По свидетельству Джона ван Синкла, это было в практике колониализма – называть рабов именами либо героев мифологии, либо персонажей Библии. В начале второй главы  Рассказчик перечисляет имена рыбаков: Плачиде, Панкреас, Хрисостом, Мальо, Филоктет.
  В дальнейшем имеет место воображаемый эпизод, когда адмирал Родни дает новое имя предку Ахилла, героически показавшему себя в Битве Святых (1872), когда англичане нанесли поражение французам.

Маленький адмирал с шапкой волос как туча
Сказал Афолаву: «Теперь ты будешь Ахилл»,
И тот согласился, что это проще и лучше.

  Для адмирала Родни новое имя – великий комплимент храброму невольнику, но для самого невольника это лишь звучание, не несущее в себе никаких гомеровских коннотаций.
  Поэт Уолкотт однако убежден, что имена, будучи словами, содержат в себе смысл, и он продолжает исследовать источники имени в главе, где Ахилл в своих галлюцинациях совершает путешествие на родину предков, что является инвариантом эпического странствия в загробный мир.

   Гомер, по традиции слепой рапсод, находит свое отражение в слепом моряке по прозвищу Семь Морей, который сопровождает в подземный мир уже Рассказчика.
В сущности, это путешествие сквозь инфернальное прошлое порабощения с выходом в новое понимание мира. Путешествие в загробный мир, конечно, восходит к классическому эпосу, но, сопоставляя старика Семь Морей с Омеросом, эпический поэт Уолкотт опирается и на более поздний источник – «Божественную комедию» флорентийского поэта Данте Алигьери, написанную в первой четверти Х1У века. Подобно тому, как Вергилий в древности и Уолкотт в наши дни, Данте намеренно вводит свою поэму в контекст эпической традиции, но в то же время отбрасывает и изменяет многие черты, присущие эпосу.
  Герой Данте – это не Ахиллес, не Одиссей, не Эней и не кто-либо из мифологических либо исторических персонажей классической древности. Протагонист у Данте носит имя самого автора. Так и у Уолкотта воображаемый Рассказчик несет в себе многое от черт характера и жизненного опыта самого поэта. Протагонист «Комедии», таким образом, служит моделью для Рассказчика в «Омеросе». В обоих случаях главные герои в первую очередь не герои и воины, а поэты и созерцатели, которые, пребывая в эмоциональном и духовном упадке, предпринимают метафорическое странствие самораскрытия.
  У Данте Рассказчик – это обыкновенный человек, предпринимающий экстраординарное прохождение через Ад и Чистилище в надежде вселиться в конце путешествия в Рай. В самом начале поэмы Данте сообщает о своем возрасте. Ему тридцать пять лет – примерно половина возраста, отпущенного человеку.

 Земную жизнь пройдя до половины…

   Середина жизни, между прочим, соотносится с классическим понятием «середина вещей» (medias res»). .
    В начале первой песни «Божественной комедии», «Инферно», или «Ад», Рассказчик, как известно, оказывается в тёмном лесу, где ему угрожают дикие звери, и главенствующее из переживаемых им ощущений – страх. Здесь явный отзвук классической модели: герой остается наедине с собой: ведь даже Одиссей рыдает, заблудившись и оставшись без своих спутников. И Данте, явив сцену и состояние, присущие традиции, сразу же погружает нас в контекст классического эпоса. Отчаявшийся Данте-Рассказчик видит человеческую фигуре и обращается к незнакомцу с призывом о помощи:

"Спаси, – воззвал я голосом унылым, -
Будь призрак ты, будь человек живой!"
  Незнакомец даёт уклончивый, косвенный ответ, но не настолько косвенный и уклончивый, чтобы образованный в классической традиции человек сразу же не установил его личность:
Он отвечал: "Не человек; я был им;
Я от ломбардцев низвожу мой род,
И Мантуя была их краем милым.

 Рожден sub Julio, хоть в поздний год,
Я в Риме жил под Августовой сенью,
Когда еще кумиры чтил народ.

 Я был поэт и вверил песнопенью,
Как сын Анхиза отплыл на закат
От гордой Трои, преданной сожженью.
  Обрадованный Рассказчик восклицает, что Вергилий для него – образец эпического поэта. Вергилий будет сопровождать его в путешествии – по крайней мере до того места, куда уже не дозволено ступать язычнику. Выбор в проводники нехристианина спорен, и Вергилий, персонифицированный в поэме, заботливо подчёркивает, что он осужден на заточение в Лимбе.
Что ж ты не спросишь, – молвил мой вожатый,
Какие духи здесь нашли приют?
Знай, прежде чем продолжить путь начатый,

 Что эти не грешили; не спасут
Одни заслуги, если нет крещенья,
Которым к вере истинной идут;

 Кто жил до христианского ученья,
Тот бога чтил не так, как мы должны.
Таков и я. За эти упущенья,

 Не за иное, мы осуждены,
И здесь, по приговору высшей воли,
Мы жаждем и надежды лишены".

  Диалог двух вер звучит и в «Омеросе». Рассказчик говорит со слепым стариком Семь Морей – персонификацией Гомера.
- Кинокамера – что-то вроде
Эгейской химеры. А я вам послал

Книгу. – Я её не прочёл.
  С её сюжетом я хорошо знаком,
Но я не готов прочесть ее целиком.

Взгляд его сонный
Ожил, он поднял арки бровей,
И кровь в моих жилах застыла, он словно

Щит выставлял с головой горгоны.

  Уолкотт иронизирует:

          Этих богов языческих столько всюду…
          Они как продюсеры Голливуда.

«Омерос» густо заселен богами. Уолкотт представляет ритуалы многих народов – африканских, европейских, североамериканских, вест-индских. Христианский каркас воплощен в сцене благословения священником рыбачьих каноэ. Особенно запоминается насмешка пастора по адресу названия каноэ Ахилла, в котором сделана грамматическая ошибка. Ирландская католичка Мод посещает местную церковь. Ма Килман, поставляющая целительный ром в кафе «Несть боли»,  играет роль связующего звена между христианской и нехристианскими религиями. 
В селенье знали наверняка,
Что Ма – это женщина оби, сивилла, дочь паука,
Что знанье змеится в щёлке ее зрачка

Про жизнь после смерти. Хотя в Святую Общину
Она с охотой вошла под начало Мод,
Но вышла – одно письмо таило в себе причину…
 Не миссис Килман, а «ма» – сокращенно-уменьшительный вариант матери, указывающий, как объясняет Лоретта Коллинз, на ее роль матери-целительницы. Уолкотт характеризует ее как берегиню, ту, кто и оберегает, и охраняет, а также как сивиллу, древнюю Кубабу или Кибелу, чье имя нередко предварялось префиксом «мать», но сивиллой называли в древности женского духа, оберегающего определенное место, гору, пещеру или поселение. Сивилла еще предшественница тех сивилл, которые, согласно «Энеиде», сопровождают Энея в подземное царство.  Ма Килман владеет оби – «афро-карибской практикой, включающей в себя травное целительство, общение с духами предков или местными африканскими божествами, диагностику болезней или предсказания будущего в состоянии транса». Тот, кто практикует оби, обычно является врачевателем или служителем культа.
   Такое ролевое смешение христианской и нехристианской духовности вновь подчеркивается в эпизоде, когда Ма Килман, сидя на ранней утренней мессе, пытается припомнить одно из лекарственных средств, применявшихся в ее племени, полагая, что с его помощью возможно исцеление Филоктета.
   Во времена Данте  писатели все чаще обращались к народному языку, и Данте выбирает родной итальянский язык,  при этом он неукоснительно придерживается стиля Гомера и Вергилия, также писавших на том языке, на котором говорили в их время, но приспособивших его к возвышенному стилю. Данте новаторски подходит к стилю: как указывает Робин Киркпатрик, слово «комедия» в заглавии указывает на избранный автором лингвистический уровень, его лексика средняя или низкая в сравнении с тем «высоким стилем»,  который присущ был трагедии. Беря своих персонажей из истории и мифологии, из эпосов и романов, Данте помещает их на почву «живых картин средневековой Италии», и вот как объясняет Килпатрик это достижение Данте: «Поэты обнаружили умение создавать эпические поэмы, опираясь на те идеи и темы, освоить которые прежде под силу было только лирике».
   В этом отношении «Омерос» являет собой последующую ступень. Его поэтика лирическая, а не эпическая.  Народный язык приобретает акценты возвышенного стиля благодаря  наличию разного рода лексических моделей и игры слов. Возвышенности способствует также и  усиленная эмоциональность повествования. Это язык повседневности, через который высвечивается характер рассказчика, это не похоже на стилизованные, риторические речевые структуры Вергилия. «Омерос» также копирует бранную речь рыбаков.
   Композиционно «Омерос» строится преимущественно на принципе триады. Каждая глава делится на три главки, при этом поэма написаны трехстишиями, терцетами, это, можно сказать, разболтанные терцины. В этом не инновация Уолкотта, моделью ему служит «Божественная комедия». Данте отказался от привычного, принятого со времен Вергилия, деления текста на главы, вместо главы у него «песнь» (позднее это будет подхвачено Спенсером в «Королеве фей»). Данте также отказывается от привычного эпического гекзаметра в пользу новой строфики, известной как terza rima, или терцины – сцепленные трехлинейные блоки.
  В «Омерос» принцип терцин сохраняется, но отсутствует четко выраженный пятистопный ямб, при том, что рифмы могут носить характер ассонансов, консонансов, внутренние рифмы или зрительные рифмы. Уолкотт по временам вообще перестает рифмовать, чтобы потом «выдать» полновесные терцины или образцовые «уолкоттовские» вариации на них.
   Сочетая рифменную систему Данте с ритмом Гомера и Вергилия, Уолкотт словно приглашает читателей воспринимать свою поэму в контексте эпоса, и сцепление его произведения с эпической традицией не прерывается до конца. Многие ключевые мотивы европейского эпоса присутствуют в «Омеросе»: отцы и сыновья, утрата родины и поиск дома, взаимоотношения героя с его предками, социальная неполноценность женщины и ее роль лишь катализатора мужского героизма. Классическая легенда об уязвимой «ахиллесовой пяте» подскажет ряд деталей. Когда Ахилл нырял под обломки судна, «к пяте его привязан был шлакоблок». Во время галлюцинаторного путешествия Ахилла в Африку
Веревка лозы, мертвой петлей
            Стопу охватив, кольнула Ахилла в пяту.

    Само созвучие heel (пятка) – Ahille (франко-антильское написание) провоцирует постоянное упоминание «легендарной» части тела в поэме.
   Другой персонаж – Мод, жена майора Планкетта, подчинившая свое желание возвратиться в родную Ирландию, желанию мужа остаться в Сент-Люсии,  ведет себя во всем как образцовая жена офицера на службе Британской империи. И Уолкотт намеками сравнивает Мод с Пенелопой. Пенелопа-Мод много лет трудится над вышиванием покрывала, и Планкетт, получив его в подарок к серебряной свадьбе из рук уже больной жены, смотрит на него как на ее саван. Другая очень ясная аллюзия относится ко времени войны:
Он подумал, что вряд ли уже когда-то
Он увидит ее, а если увидит, то очень нескоро,
Когда он снимет уже гимнастерку солдата.

Войне еще длиться лет десять… Если бы Мод дождалась…
В интервью Уолкотт не однажды повторяет, что его поэма – «не эпос». Какой же эпос, если нет ни сверхчеловека, ни настоящей батальной сцены?  Более того, Уолкотт говорит (и тут его оспорил бы Данте): «Я думаю, что там, где рассказчик едва ли не центральная фигура, вряд ли можно говорить об эпосе. Это уже не героический эпос». Примечательно, что Уолкотт изменяет свое представление об эпосе, и на всякий случай он заменяет понятие «эпос» понятием «героический эпос». «Эпопея лишённых» - так называет «Омерос» Хамнер. И в самом деле, едва ли не каждый персонаж поэмы терпит жизненное крушение. Позже он назовет еще «Омерос» произведением фундаментальным – ведь Уолкотт раздает людям и народностям имена и места во вселенной. И это соответствует тому определению, которое дает Пол Мершант эпосу как таковому: «книга племени». Джон Фигьюэра усматривает основную тему «Омероса» не в изгнанничестве, а вопросе, «где дом». О связи «Омероса» с эпической традицией пишет и Тимоти Хофмайстер:
«Омерос ищет родства с Гомером… В то же время важна связь поэмы с модернизмом в поэзии (поэт как изгнанник, проблемы языка, ответственность поэта за идеалы нации). Сюжет поэмы при этом более отчетлив, чем в произведениях многих современных авторов, и связь с классикой глубже… Уолкотт гармонично сочетает мелодику древней и современной поэзии».