Василий Шуйский
собора, «выкрикнула» его на Красной площади на
царство.
Иллюстрированный исторический словарь
На Красной площади толпа хмельная
Вопит и свищет, удержу не зная:
«Князь Шуйский — наш законный государь!
Даёшь Василья! Будет всё, как встарь,
При нём: богаты хлебом мужики,
Смирны холопы, рубежи крепки!
Да, Шуйский, да!..»
А за Москвою-градом,
С кремлёвскою стеной почти что рядом
Деревни мрут, разграблены давно, —
И знать им, полумёртвым, не дано,
Что на Москве от имени народа
Царя провозгласила кучка сброда.
Дин-дон! Сверкают купола, искрясь.
Во храм Успенья важно входит князь,
И чернь, пылая купленной отвагой,
Сквернит собор «народною» присягой…
Но кто же сей?
При Грозном шутовал,
Чем избежал и плахи, и опал;
Пел кочетом, изрядно хрюкал хрюшкой,
Быв на последней царской свадьбе дружкой…
Из Шуйских лишь Василья одного
Борис не тронул. Более того,
Годил он Годунову очень кстати:
Весь розыск о царевиче-дитяти,
Невинно убиенном, наш герой
Повёл такою путаной тропой,
Что вышло: сам-де в приступе падучей
Себя зарезал отрок невезучий!
А дальше было пуще.
Польский глянец
Стал наводить беспечный Самозванец
На Русь святую…
Что ж Василий-князь?
Среди панов беспечно веселясь,
Опять на царской свадьбе в высшем чине,
Кричит «Сто лят!» красавице Марине…
Вот он пред россиянами твердит,
Что не царевич в Угличе убит,
А так себе, попович завалящий;
Что сел в Кремле Димитрий настоящий,
Сын Грозного, надежда московитов;
И, в общем… виват Речи Посполитой!
Но это — днём…
А ночью — свет лампад;
Кружок боярский в тишине палат.
Брады содвинув, мыслят: как им быть,
Ловчее Лжедимитрия свалить?..
Василий — первый в заговоре. Чуток,
Он видит, что столице не до шуток,
Что скоро не толпа, не сброд, — народ
Власть у поляков с боем отберёт.
Чем ждать и пасть — встать надо во главе!..
…Набат. Ручьями кровь. Мятеж в Москве!
Уж Самозванец, мёртвый и нагой,
В потешной харе, с шутовской дудой,
На Лобном месте брошен…
И героем
Выходит Шуйский перед ратным строем.
Он держит речь: «Сограждане! Позор,
Что вора мы терпели до сих пор!
Вот верная, с печатями, бумага:
Дурачил нас простой чернец, бродяга,
Отрепьев Гришка, — быть ему в аду!
Отныне — гласность. Тайны — на виду:
Был в Угличе убит Иоаннов сын,
Димитрий подлинный.
Борис один,
Опричник, тать, безродная собака,
В убийстве этом виноват, однако!
Святых отцов я слышал словеса:
Творит покойный отрок чудеса.
Молившись у царевичева гроба,
Слепой, глухой, — вдруг исцелились оба!..
Конец всем смутам! Радуйся, земля!
Мы, Рюриковичи, снова у руля.
Отныне милосердно станем править,
Святую Русь хранить и Бога славить…»
Дин-дон — весёлый, громкий перезвон.
Под здравицы садится царь на трон.
И не наёмным, — сотням москвичей
Уж виден свет из царственных очей,
И тысячам мерещится, увы,
Сияние вкруг царственной главы…
Молчит Господь. Знать русским не пора,
Что наступает тёмная пора;
Что князь, к верхам пробравшийся хитро,
Теперь откроет всем своё нутро.
Подобно Иоанну, будет яр,
Ссылая в глушь обобранных бояр, —
Да лишь без Иоаннова ума,
В делах державных ценного весьма,
Да лишь без Иоанновых трудов,
Крепивших Русь пред натиском врагов…
Он будет скуп. Не по рассудку рьян,
Взнуздает Шуйский до крови крестьян,
И царство опояшут мятежи;
Болотникова грозные ножи
Взовьются роем, жаля и разя…
Полякам вновь откроется стезя;
Казаки лавой вломятся во двор
И Тушинский к Москве подступит вор,
И царские полки уступят силе, —
И гнев Москвы шатнёт твой трон, Василий!
Миг истины!
Не платные кликуши,
Не голь, готовая развесить уши,
Не стаи одураченных юнцов, —
Ряды суровых завтрашних бойцов,
Подспудно ждущих Минина с Пожарским,
Заполнят Кремль.
Не веря басням царским,
В ничтожестве мессию не узрев,
Наёмных стражей разом одолев,
Сорвут венец — и в довершенье краха
Напялят на тебя клобук монаха…
Ещё позору большему бывать;
Ещё ты будешь руку целовать
В Варшаве крулю Сигизмунду…
Плен —
Вот твой удел; забвение и тлен.
Ну, а пока — дин-дон, дин-дон, дин-дон!
Черны деревни. Мрак со всех сторон.
И смутным временам, отметим с грустью,
Ещё стоять над мученицей Русью…
Коктебель — Киев. VI. 2007
Свидетельство о публикации №113022100862