Запечатаем лирику, вынем скорее мы то...

Запечатаем лирику, вынем скорее мы то,
что достать из широких штанин нам приятно, легко,
ведь негоже сейчас исходить на литые пейзажи.
Философия новой волны Ариадны нить рвёт,
корабли уплывают, ведь город - снаружи лишь мёд,
а внутри - лишь кинжалы и ночь расстилаются сажей.

Кровь пускаем с лихвой от неведомых прежде потерь,
к крыльям секс подступает, истома сочится под дверь,
Брюсов, Блок, Мандельштам - лишь немые отсылки.
Я распят и разбросан пылинкой в усталом песке,
лишь кастрюли кипящей узор на холодном стекле
нынче здесь, и бегут молоком чувства прямо к бутылке.

А над городом ночь - существо, что приносит нам свет,
разложило партейку в очко, и бубновый валет
не приходит никак, а в противниках - сын Иеговы.
Папиросы во сне всё дрожат - им приснился топор,
он летает над миром, вбирая щемящий простор,
незнакомый ему, но бескрайне не новый.

В лужах тонут мосты, люди, лица, огни, Амстердам,
где безумный герой из-под юбок мужчиновых дам
пишет письма подруге, знакомой с пелёнок.
Наслаждаясь беседой о поисках без проводов,
он соврёт, как устал от обилия брошенных вдов,
а она по наивности рвёт листья жёлтые клёна.

Причитает Гертруда, ей в вечную ночь сон-свинец
приказал жадно жить, и вручил в руки меч-кладенец,
струны рвать приказал на проклятой гитаре,
и в блистающих истинах белок в трусах сквозь окно
проклинает, полозья бросая к помоям в ведро,
и коньяк открывает в сердечном ударе.

Разливается праздная дама любовным пером,
будто любит людей она всех (от "вдвоём" к "впятером"),
а ещё очень любит надёргать цитаты,
чтоб ввернуть строчку в пламя настольной свечи,
и на тысячу строк рассказать о любовной печи,
повторяя полвека другими словами канаты.

Здесь в сердцах обретёшь лишь желтеющий снег,
что остался узором любви от каких-то калек.
Полной грудью вдохнёшь коммунальные смрады.
Здесь король королей - каждый первый - на час,
полотном фонарей обезглавивший звёздный матрас,
в блеклом свете герой, и всегда ему рады.

Больше слов, дураков, рёва, контрацептив,
и несётся в постель, свежей плоти схватив,
Митрофан в кольцевой сон интрижки,
он герой, он умеет легенды слагать наобум,
гордый взгляд и морщины от тягостных дум
о нарядах по моде, пошитых у Тришки.

Отыскавший в глазницах у самок заряд Асмодей
обречёт на погибель от острых, как бритва, когтей
деревянных приматов, открывших поэта.
Отвернётся Осирис, Венера, Перун, лишь Аид
души мерзкие с желчью назад возвратит,
чтоб строчили они грязным словом стихи "про это".

Отрицая покой и гармонию судеб внутри,
вспоминают носки, батарейки, исходят на крик -
футуризм взят в заложники едкою гнилью.
Слёзы в молодость льют, не имея в годах сорока,
о цветке песнь поют, не увидев ещё и ростка.
Если солнце взойдёт здесь - рассыпется пылью...

Мятный блюз ртов широких нам бармен пробьёт,
замешав причитания, дождь и стихов пулемёт,
и ворвётся в ночи пьяный зов карнавала.
Завывает Луна, будто волк, и ждёт солнца лучи,
под которым гореть, как в огромной адской печи
будем все - ночь игрой оковала.