Верьте музыке. Размышление над стихотворением

                ВЕРЬТЕ   МУЗЫКЕ
                Размышление над стихотворением МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ «БУЗИНА»

                Отзыв Анастасии Цветаевой
                о сочинении Т.Кузнецовой «Верьте Музыке»:

         Сочинение Т.В.Кузнецовой о стихах моей сестры «Бузина» я восприняла как нечто предельно значимое. Я намеренно беру такой холодный язык, не мой, общий, чтобы умерить костер впечатлений, созданный автором.
         Написанное ею – замечательно и, переливаясь через край выражения, рвется – через Маринину «Бузину», разобранную автором так глубоко, высоко, широко, протянув руки по колесу всех измерений, – к  вопросу, кто же сам автор, сумевший так мыслить и чувствовать: этот автор  д о л ж е н  не только понимать, разделять, называть – но и созидать, С А М.
         Иначе пропадет не только возможность, но и долг автора э т о г о сочинения стать автором с в о и х тем, в нем дремлющих.

         Желаю ей добрый путь в творчество. И благодарю за Марину, что достаточно небывало в моем опыте.
                10 марта 1990. Анастасия Цветаева,
                на 96-м году.

                _______________________
 
                Стихи – как все, что чрезвычайной важности
                (и опасности!), – письмо зашифрованное.
                Книга должна быть исполнена читателем,
                как соната.Знаки – ноты.
                В воле читателя – осуществить или исказить.

                Марина Цветаева. Из записных тетрадей 1919 г.


        Вершины Цветаевской поэзии приближаются к тому пределу, за которым начинается чистая музыка. Музыкальность как дар досталась ей от матери-пианистки, мечтавшей сделать из одаренной девочки – музыканта.

       «Мать залила нас музыкой. (Из этой музыки, обернувшейся Лирикой, мы уже никогда не выплыли – на свет дня!)». («Мать и музыка», 1935 г.)
Но у Марины оказалось иное стихийное начало: поэзия, «которая всего лишь другая музыка!».
 
        Небольшое отступление в сторону. Если в музыке сравнивать полифонию с одноголосьем, то совершенно очевидно, что полифония является более сложным, богатым и ярким выражением жизни, чем простое одноголосное звучание с аккомпанементом. В полифонии отдельные голоса (их может быть до пяти и более) – равноправны, индивидуальны и задают многокрасочность произведению. Они могут то выходить на первый план, то отступать на второй и третий, но никогда не выпадают из общего смыслового характера всей вещи. Вершиной полифонии в музыке остаются прелюдии и фуги Баха из «Хорошо темперированного клавира» – этой своеобразной энциклопедии полифонического искусства и настоящего Евангелия для каждого большого художника.

        Поэзия и музыка идут рядом в искусстве, они наиболее чутко воспринимают голоса времени и непосредственно проникают в душу человека. В ХХ веке поэтический язык настолько усложнился, что поэту потребовалось взять у музыки идею полифонического звучания, чтобы в полной мере воплотить всю глубину и сложность своего замысла. Лидером в этом «заимствовании» бесспорно является Марина Цветаева, «ребром и промыслом певчая». Так, в стихотворении «Бузина», создававшемуся ею в период с 11 сентября 1931 года по 21 мая 1935 года, разыгрывается целая полифоническая пьеса.   

         БУЗИНА

Бузина цельный сад залила!
Бузина зелена, зелена!
Зеленее, чем плесень на чане,
Зелена – значит, лето в начале!
Синева – до скончания дней!
Бузина моих глаз зеленей!

А потом – через ночь – костром
Ростопчинским! – в очах красно
От бузинной пузырчатой трели.
Красней кори на собственном теле
По всем порам твоим, лазорь,
Рассыпающаяся корь
 
Бузины – до зимы, до зимы!
Что за краски разведены
В мелкой ягоде, слаще яда!
Кумача, сургуча и ада –
Смесь, коралловых мелких бус –
Блеск, запекшейся крови – вкус!   

Бузина казнена, казнена!
Бузина – цельный сад залила
Кровью юных и кровью чистых,
Кровью веточек огнекистых –
Веселейшей из всех кровей:
Кровью сердца – твоей, моей…
 
А потом – водопад зерна,
А потом – бузина  черна,
С чем-то сливовым, с чем-то липким.
Над калиткой, стонавшей скрипкой
Возле дома, который пуст, –   
Одинокий бузинный куст.

Бузина, без ума, без ума
Я от бус твоих, бузина!
Степь – хунхузу, Кавказ – грузину,
Мне – мой куст под окном бузинный
Дайте. Вместо Дворцов Искусств
Только этот бузинный куст…

Новоселы моей страны!
Из-за ягоды бузины,
Детской жажды моей багровой,
Из-за древа и из-за слова
Бузина (по сей день – ночьми…),
Яда – всосанного очьми…   

Бузина багрова, багрова!
Бузина – цельный край забрала
В лапы: детство мое у власти.
Нечто вроде преступной страсти,
Бузина, меж тобой и мной.
Я бы века болезнь – бузиной
Назвала…

       Допустим, что мы не готовы к многоголосному восприятию этого стихотворения, т.е. ничего об этом не знаем. Что же мы тогда ощущаем при первом прочтении? Что встает на первом плане?

        Живое видение образа: куст бузины, весь усыпанный созревающими ягодами, все этапы зрелости этой «бузинной пузырчатой трели» от начала лета до зимы. Куст этот олицетворяет воспоминания детства, невозвратность его, невозможность повторения тех чувств, тех дней… Этот образ Цветаева выплескивает, щедро пользуясь богатейшим арсеналом всех своих средств: великолепие и неожиданность метафор, четкость и непредсказуемость сравнений, понятий, поворотов… А чисто Цветаевское личное отношение к образу, подчеркнутое ритмикой, ударностью и звукописью отдельных строф, передает нам в полной мере все ее чувства: воспоминания детских лет, ностальгию по ушедшим временам, тоску по утраченной Родине и всего, связанного с ней. И даже помимо смысла эта пьеса одним лишь своим звучанием уже достигает сильнейшего воздействия на слушателя или читателя.

                Кажется, это все?

        Но вчитаемся глубже… И вот уже проступает второй план, звучит другой мотив, проявляется другая тема. Вторая тема – тиха, неявна и не всегда слышна за яркими красками звуковой палитры первой темы. Чтобы она как-то сказалась для читателя, ему, конечно, здесь надо знать биографию поэта. Марина Цветаева повествует нам о самой себе: о своем росте и созревании.

        Вначале («Зелена – значит, лето в начале!») – это девочка со всеми надеждами молодости, когда кажется, что будет «Синева – до скончания дней!». Потом идет взросление ее, как зреют ягоды бузины от зеленых (а параллельно: «Бузина моих глаз зеленей!») до такой пламенной смеси («Кумача, сургуча и ада – смесь…»), что «в очах красно».
Зная, с какой страстью Марина в детстве отдавалась своим увлечениям, сравним с этими строками ранние Цветаевские стихи:


… Все слишком есть –
Во мне. – Все каторжные страсти
Свились в одну! –
Так в волосах моих – все масти
Ведут войну!
1915 г.

      Так же страстно она увлеклась и революционным движением («детской жажды моей багровой»). «Три года (с 1905-го по 1907-ой) она буквально бредила революцией», - пишет в своих воспоминаниях А.И.Цветаева.
События первой русской революции застали семью в Ялте. Марина потянулась к революционерам, убегала на их тайные сходки, из-за чего не раз были столкновения с матерью. А казнь ее кумира – лейтенанта Шмидта – незаживающей раной долго жила в ее потрясенной горем душе:

Бузина казнена, казнена!
Бузина – цельный сад залила
Кровью юных и кровью чистых,
Кровью веточек огнекистых –
Веселейшей из всех кровей:
Кровью сердца – твоей, моей…

        И позднее, после смерти матери, уже гимназисткой, она часто смущала покой начальства своей революционностью. Эта «мятежница с вихрем в крови» просто дышала революцией: приносила запрещенную литературу, спорила о новых людях, влияла на своих подруг.
Постепенно эта горячая увлеченность, «красней кори на собственном теле», прошла, как проходит детская болезнь. (Она сменилась другим увлечением: Наполеоном и его сыном «Орленком»).

Это были годы роста:
Рост – жесток.
Я не расцветала просто –
Как цветок.

             – напишет она позже, в 16 лет.

       Зрелость же приходит с первыми вкушенными ягодами – «слаще яда!». Заметим, что соседство двух парадоксальных слов уже придает тревожный оттенок этому мотиву, в то время как в начале стихотворения «как плесень на чане» и затем –  «красней кори на собственном теле» только настораживали слух. Вкусовые ощущения от ягод – это уже жизненный опыт, отнюдь не детский: «запекшейся крови – вкус!».   
Красные ягоды бузины воплощают образ мятежности, страстности натуры, «ростопчинский костер» души, не знающей меры. Эта тема, поначалу мажорная («Синева – до скончания дней!»), затем, по мере созревания ягод и взросления героини, переходит в минорную тональность («А потом – водопад зерна, а потом – бузина  черна») и к концу приобретает грозное, роковое звучание:

Бузина багрова, багрова!
Бузина – цельный край забрала
В лапы…

       Так, переплетаясь, то сливаясь в один, то сменяя друг друга, звучат эти два мотива стихотворения.
Теперь, казалось бы, темы исчерпаны?
Но почему в последних строках:

Я бы века болезнь – бузиной
Назвала…

                Что это за болезнь века?
                * * *

      Марина Цветаева вообще придавала очень большое значение последним строкам любого стихотворения. В «Нездешнем вечере» она писала, что «всякие стихи написаны – ради последней строки, которая приходит первой».

      Вслушаемся… и услышим сквозь голоса первых двух нарастающий голос третьей темы. Чтобы он прозвучал для читателя, ему необходимо знать не только биографию поэта, но и прочитать многое из его прозы, писем и дневников, что значительно расширит и углубит представления о его личности. И тогда читатель будет просто потрясен Бетховенским масштабом этой темы!

       Цветаева говорит о расколе мира на две огромные исторические эпохи, который пришелся на годы ее молодости, и своей позиции поэта и человека в этом процессе. Называя бузину – болезнью века, она тем самым как бы меняет масштаб восприятия, переходя от своей личной судьбы к судьбе своего века, с которым вместе росла. Можно проследить, как  постепенно мятежность детской души перерастает в мятеж всей страны, а к концу стихотворения и в мятеж всего века. Назвав этот мятеж болезнью, Цветаева говорит о своем отношении к тому, что происходило.

        Дочь Цветаевой – Ариадна Эфрон – в 1967 году в письме к Павлу Антокольскому напишет о своей матери:
«Между десятилетиями ее возраста проходили столетия роста; между нею 22-го года и 32-го – бездна, или вершина; и то и другое: спуск в глубины – подъем к вершинам от поверхности (горизонтали)».

        Марина Цветаева быстро опережала свой век и поэтому могла более здраво, чем остальные, оценивать его болезни. Она всегда четко осознавала свою позицию в той эпохе, в которой жила:
«Это – эпоха (1900 г. по 1937 г.), – пишет она А.А.Тесковой в 1937 году. – Между этими датами – двух всемирных выставок – кончился один мир и начался новый. Я осталась в старом».

         Или еще раньше, в 1936 году, ей же:
«Оборот назад – вот закон моей жизни. Как я при этом могу быть коммунистом? И достаточно их без меня. (Скоро весь мир будет! Мы – последние могикане)».
Этот лейтмотив, очень важный для понимания мировоззрения величайшего поэта ХХ века Марины Цветаевой, часто звучит в ее письмах 30-х годов.

         Из письма Ю.Иваску (1934 год):
        «Может быть, мой голос соответствует эпохе, я – нет. Я ненавижу свой век и благословляю Бога, что родилась в прошлом веке. Благословляю Бога за то, что застала то, конец того, что есть конец царства человека, т.е. Бога, или хотя бы божества: верха над низом. Ненавижу свой век потому, что это век организованных масс, которые не есть стихия. «Изнизу» организованных, не упорядоченных, а именно организованных, т.е. ограниченных и лишенных органичности, т.е. своего последнего…
Мы – есть. Но мы – последние…
       Эпоха не столько против меня, сколько я против нее, я ее действительно ненавижу, все это царство будущего, на нее наступаю не только в смысле военном, но буквально – ногой: пятой на главу Змия…
Эпоха против меня не лично, а пассивно, я против нее активно.
Я ее ненавижу. Она меня не видит».         
Но вернемся к стихотворению «Бузина». Теперь, когда мы прикоснулись к ее душе, строфы:

Бузина казнена, казнена!
Бузина – цельный сад залила
Кровью юных и кровью чистых,

и т.д. могут быть восприняты более широко. Это не просто воспоминание о первой русской революции и, может быть, о казни ее кумира – лейтенанта Шмидта, это казнь всей эпохи XIX века, эпохи «юных и чистых», которая вместе с «кровью сердца – твоей, моей…» ушла навсегда. Плоды этого процесса отнюдь не светлые:
 
А потом – водопад зерна,
А потом – бузина  черна,
С чем-то сливовым, с чем-то липким.
Над калиткой, стонавшей скрипкой
Возле дома, который пуст, –   
Одинокий бузинный куст.

        (Здесь мне хочется дать сугубо личную ассоциацию. Мне в этих строках так и видится: Чернобыль. Брошенный семьей дом с садом. Созревают плоды, но они никому не нужны… Как будто она предугадывает этим другую болезнь нашего века: Чернобыль!
Вспомним ее жуткое замечание: «Стихи сбываются. Поэтому не все пишу». А в ответ на вопрос, заданный ей в Москве перед войной в 1940 году: «Вы сейчас не пишете стихов?» – прозвучало: «Я не позволяю себе писать. Если бы я стала писать, камни с мостовой затрещали бы!»).

         В стихотворении есть одно грамматически незавершенное шестистишие (предпоследнее). Обращаясь к «новоселам моей страны», Цветаева не заканчивает фразу. Моя версия концовки такова.

        «Новоселами моей страны» она называет тех, кто, говоря словами Маяковского, «вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден», т.е. советских граждан, оставшихся в России и принявших новый политический режим. Но она, в отличие от Маяковского, который «с теми, кто вышел…», не может быть среди них. Почему? Об этом можно догадаться, зная всю ее предшествующую судьбу, письма и стихи этого периода.
          Из письма к А.А.Тесковой 1936 года:
        «Я в Москву не хочу, жуть! (Детство – юность – Революция – три разные Москвы: точно живьем в сон, сны – и ничто не похоже! Все – неузнаваемо!)».

Стихотворение 1931 года «Страна»:

С фонарем обшарьте
Весь подлунный свет.
Той страны на карте –
Нет, в пространстве – нет.

Выпита, как с блюдца:
Донышко блестит!
Можно ли вернуться
В дом, который срыт?

Заново родися!
В новую страну!
Ну-ка воротися
На спину коню

Сбросившему! (Кости
Целы-то – хотя?)
Эдакому гостю
Булочник – ломтя

Ломаного, плотник –
Гроба не продаст!
Той ее – несчетных
Верст, небесных царств,

Той, где на монетах –
Молодость моя,
Той России – нету.
Как и той меня.

       Мы знаем, какие трагедии на нее обрушились в годы революции и гражданской войны: муж пропал без вести, умерла от голода младшая дочь Ирина и чуть не умерла старшая – Аля… По-видимому, следующие строки стихотворения есть отражение этих событий:   
   
…(По сей день – ночьми…),
Яда – всосанного очьми…   

       Итак, незавершенное шестистишие, на мой взгляд, как бы заканчивается словами: я не могу быть среди вас. Но возможна и иная трактовка…

        Переболев, как корью, революцией в детстве, взрослея быстрее своего века, Марина Цветаева восходила к новым вершинам. Но век распорядился иначе: он этот революционный мятеж ее детства взял и привел к власти:

Бузина багрова, багрова!
Бузина – цельный край забрала
В лапы: детство мое у власти.

        И теперь, когда ее детская революционность превратилась в настоящую, жесткую и кровавую политическую власть, то чистое, невинное чувство «детской жажды моей багровой» представляется ей как:

Нечто вроде преступной страсти,
Бузина, меж тобой и мной.

        Победителей Марина Цветаева не любила никогда, а любила всегда одиноких, погибающих, обреченных. Поэтому и в 17-м году она воспевала белое движение, а не победоносную силу красных. В одной из пометок 1938 года к своей поэме «Перекоп», писавшейся в 1928-29 годах, она замечает: «И вот, 20 лет спустя, повторяю: Христос на Руси в тот час укрывался за пазухой добровольца, весь Христос – за тощей пазухой добровольца…».

        Ей не нужна бузина, которая так пышно разрослась, победив целый край, не нужны «Дворцы Искусств» и множество прочих лишних для нее вещей, а как насущное, родное, свое нужен «только этот бузинный куст» ее детства. Она часто говорила, что кроме своего детства, так ничего больше на свете и не сумела полюбить.

        Еще лучше уяснить три последних шестистишия поможет следующее ее интересное высказывание в письме 1935 года А.А.Тесковой из курортного местечка Cote d’Azur в Фавьере:
        «Мне вовсе не нужно такой красоты, столькой красоты: море, горы, мирт, цветущая мимоза и т.д. С меня достаточно – одного дерева в окне… Меня эта непрерывность красоты – угнетает. Мне нечем отдарить. Я всегда любила скромные вещи: простые и пустые места, которые никому не нравятся, которые мне доверяют себя сказать – и меня – я это чувствую – любят. А любить – Cote d’Azur – то же самое, что двадцатилетнего наследника престола, – мне бы и в голову не пришло…
   
       …Так же как не могла бы любить премированную собаку, с паспортом высокорожденных дедов и бабок (то, из-за чего обыкновенно и любят!)».

        Активно не принимая новой эпохи, всегда оставаясь в меньшинстве, Марина Цветаева тем не менее была современником своего века в самом высоком понимании этого слова. Она говорила:
        «Я идейно и жизненно могу отставать, отстаю, ушедшее – там за краем земли оставшееся, отстаиваю, а стихи сами без моего ведома и воли выносят меня на передовые линии».

И еще:
«Быть современником – творить свое время, а не отражать его, то есть с девятью десятыми в нем сражаться.
Современность в искусстве есть воздействие лучших на лучших, т.е. обратное злободневности: воздействию худших на худших…
Современник: всегда меньшинство.
Современность есть совокупность лучшего». («Поэт и время», 1932).

         Это было сказано в 1932 году, И стихотворение «Бузина» было написано в эти же годы (1931-35). Прошло более 50 лет, и мы видим, как права оказалась Марина Цветаева, «внутрь зрящая», этот одинокий Дух, который мерил свое время сосем иными мерками, чем большинство так называемых «зрячих».

         Она считала, что поэт состоит как бы в насильственном браке со своим временем, из которого постоянно рвется дальше, к Вечности, к Богу.

         Болезнь ХХ века, которую она имеет в виду, – это мятежность, переросшая во всеобщую увлеченность романтикой революционной борьбы, когда в жертву идее Революции приносилось все, вплоть до собственной жизни. Захваченность вихрем Революции и идеей коммунистического будущего приводила к представлению о коммунизме как о единственном и неоспариваемом средстве устройства счастливого  будущего на земле в ущерб всем духовным достижениям человечества, которые так расцвели к началу ХХ века – поистине «серебряного века» нашей культуры. Вот как она об этом пишет в том же 1932 году:

         «Но равно как земное устройство не главнее духовного, равно как наука общежития не главнее подвига одиночества – так и коммунизм, устроитель земной жизни – не главнее всех двигателей жизни духовной, ни надстройкой, ни пристройкой не являющейся…

         Служение своему времени есть заказ с отчаяния. Только данная минута века, только эта мера веса у атеиста и есть, обратный и родной лик «лови момента», ибо дальше крышка. Царство земное с отчаяния в Царстве Небесном.
Атеисту ничего не остается кроме земли и ее устройства.
Прогресс? Но доколе? А если и до конца планеты – продвижение вперед – к яме?    («Поэт и время»).

         Иногда возникает мысль: почему вообще воспевается бузина, а не рябина, например, – тоже красная ягода ее детства? Это не кажется случайностью… Видно, все дело в том, что бузина – несъедобная, ядовитая ягода. За внешней привлекательностью, восхищающей глаз:

Бузина, без ума, без ума
Я от бус твоих, бузина!

таится опасность «яда – всосанного очьми», «запекшейся крови – вкус…».

         Сейчас диагноз болезни как будто поставлен. Люди, одумавшись, не рвутся так вслепую к светлому будущему, а оглянулись назад: по крупицам собирают, реставрируют, восстанавливают остатки так ею любимого «старого мира», чуть было не исчезнувшего с лица России. Только с этим старым миром, не утрачивая его духовной высоты и многообразия, не нарушая эту текучую связь, мы можем идти в будущее. Иной путь – гибелен. Обо всем этом в тридцатые годы среди немногих одиночек пыталась говорить и Марина Цветаева, но это был глас вопиющего в пустыне.

                * * *

          На этом нельзя поставить точку и сказать, что прочтение стихотворения «Бузина» исчерпано. Нет, как и всякий шедевр в искусстве, оно остается чудом и тайной… Может быть, еще придется не раз поражаться его новым глубинам при всем лаконизме выражения.

          Пути искусства непредсказуемы… Люди ХХ века, уставшие от его болезней, войн и кровопролитий, вновь вызвали к жизни так необходимую им гармонию музыки Баха. Она, забытая было в прошлые столетия, оказалась самой нужной именно в наш неспокойный век. Так и Цветаевская музыка сейчас звучит с новой силой: она нужна людям как хлеб насущный. Потому что Цветаева – это не просто стихи, это еще и понимание, осознание каждым своего места в этом больном современном мире.

          А в XXI веке люди, наверное, будут по-своему, еще глубже понимать и открывать Марину Цветаеву, как сейчас мы открываем Чаадаева, Лермонтова, Достоевского, которые больше сказали нам, чем своим современникам. Стихия Цветаевой настолько значима, что будет проступать сквозь века, как старые фрески проступают сквозь множество слоев побелки.

                Верьте Музыке: проведет
                Сквозь гранит,
                Ибо музыка – динамит.

                ДЕКАБРЬ 1989 года
                _____________________