Мистерия влюбленности

(почти поэма)


…А клерки оступились и упали
в траву густую – черные костюмы
и механические поцелуи,
как прах, взметнувшиеся.

И дамы чопорные
в платьях утонули,
под крыши зонтиков попрятались,
за спины
их командоров, выживших из лет
мстительной ревности.

Садовники бросали лейки, грабли,
а повара – половники и плошки.
Монашка томною змеёю
вокруг скамейки
с истошным криком обвилась.
Торговки съели все, чем торговали.
Гробовщики пустились вскачь
за жеребящими гробами.
Таксисты оторвались от земли
и тяжело, с сопением, парили.
Сомнений не было –
в сетях прозрачных крон
майоры сотрясались от приказов
неведомо кому
с любовницами – мраморными кошками,
явившимися прямо из часов.

…А грудь твоя была.
как синева, открыта.
ладони пахли яблоками, мятой,
и ковшик, полный меда, – твой живот,
когда ты резко вскидываешь руки,
и солнце золотистою каймой
плясало вдоль течения волос,
и русый, бархатистый лоскуток,
когда ты выходила из воды,
дразнил причудливою, радужной игрою
капель и впадин…

Что это было?
Темная листва
с призывами к Армагеддону.
Медузами отринутых сердец
наполненные черепа.
И смерти с рыцарем метафизические споры
о сущности и неизбежности конца.
Родившие мышиный трупик горы.
Пробитый лучезарным древком змей,
в твоем же чреве обретающийся, ныне -
приваленный расщепленным стволом,
и – музыка:

из флейт, пищалок, скрипок и волынок,
фаготов, клавесинов, медных труб,
лир и гитар, шарманок и сопилок
в шальной телеге, пущенной с горы
сутулым, не мигающим возницей,
чьи профили – Иуды и святого –
напоминают: это – Вечный Жид.
Он в поисках пережитого
за мазохистскою ценой не постоит…

Но выбита затычка, и из бочки
струится влага жаром от огня
вина, расцветившего кочерыжки пьяниц
разноглубинным цветом винограда.
Шуты, что от сохи и от престола,
играют бесконечный свой гамбит
жертв и насилия. И бабочкой парит
от ласк не отошедшая Психея,
и блудный Сын, вдруг осознавший:
время – есть лишь намек на Родину,
которой до горизонта мрак не постижим.
А между ними – статуи без пола,
с собой себя сроднившие.
И далее, над бездной, - волно-голос
пророчицы, связавшей дни и годы
в соломенное чучело кукушки,
которая такое говорит:

- Любовь – что флаг на древке молнии,
древесная листва в лесном пожаре,
как колокол несущая вода,
как солнце, поместившее зрачок
в свои неисчислимые орбиты,
как паутинок бриллиантовые нити
и трепет опустившейся пчелы
на тлением не тронутый цветок…

- Ты слушаешь?
Что ж, в этом – твой итог!
Любви положено оглохнуть к ухищреньям
доступного всем опыта. Она -
двойной источник горечи и семени -
несовершенной радости полна,
и потому – так счастлива!

И тень,
едва лишь различимая вначале,
циклопом стала вдруг противовеса.
Что высоты кружение? Что леса
прозрачность одиночества вдвоем?
Что поцелуи, выжегшие память,
когда движенья не остановить
все клятвы вечности свергающей кукушки…

Была подружка,
миг –
и нет подружки…

Пронизанная коридором тьма,
секунд, рванувшихся в погоню кутерьма,
времен других скрежещущий остов,
тоскливый,
                бесконечный
                вой псов…

Безносица и тощий пост в ходу.
В суму кладут то головы, то стружки
презренной плоти…
- Ага! - сказали, -
Мы теперь в расчете!..
И клерки, как мишени, поднялись
и, между прочим, пересчитали деньги.
- И правильно! – мужья укрыли
целлофановыми снами
своих по-страусиному прозревших дам.
Вилки и ножи
зачиркали о потные тарелки.
Торговки изобрели, чем торговать.
Таксисты презервативами наполнили
бездонные карманы.
Змея оттаяла от злого сквозняка
и оказалась восковой монашкой
со шлейфом валерьяновым…

Вот так и стало все, что есть,
как есть,
лишь громыхает гром,
как брошенная жесть
с какого-нибудь небоскреба,
и день стал днем в любое время года,
и сколько утекло воды –
не счесть…


*** ***