Мы слушаем радио и смотрим балет

А в девяносто первом произошел слом. С чего началось – не помню. Наверно, со слухов. То один, то другой, то друзья, то соседи приходили к нам давать советы. Говорили одно и то же: «Спички запасайте, мыло и консервы. Ой, будет война гражданская! Ой, будет кошмар!». Наших запасов  хватило на все голодные девяностые.
На даче старый телевизор. Из тех еще, что стояли на круглых черных ножках на полу. Радио с самодельной антенной из проволочки. Они то ловят сигнал, то нет. Пару ударов по крышке телевизора и, возможно, сегодня удастся посмотреть «Маппет-шоу» или «Шерлока Холмса». Теперь и радио и телевизор включены целый день.
Зачастую герои романов о революции выглядят довольно таки всезнаесто.  Как будто бы каждая пешка знает заранее общую картину игры, и партия эта уже подробно и четко прописана в школьном учебнике. В Одессе, сидя за городом на даче мы, если честно, совсем уж смутно представляли себе что происходит и чем эта неразбериха  закончится. Быть войне или обойдется? Если развалится Союз, так к кому нас присоединят? Кто мы теперь? Под чьей защитой?
Вокруг  тишина, мнимое безвременье. А там, в Москве, люди вышли на улицы. Перенимаешь, будто зверек, нервное напряжение взрослых. Сама тоже, поневоле, начинаешь тосковать о покое. Дальше, чувствуешь, бездонная дыра. Что будет? Первое осознание фразы: « а вдруг никогда …».
Радио передавало противоречивые сведенья. Телевизор пялился бельмом бесконечного «Лебединого озера». Удавалось уловить обрывки, слухи: «Горбачев на даче», «его убили», «нет, он жив», «похищение... как так?». Путчисты. Застрелился Пуго. Новая круговерть слухов: «Застрелили?». Вдруг информационные каналы прорвало. Время ускорилось. Мы не успевали следить: «Беловежская пуща», «договор о создании СНГ». Независимость всех от всех (обязательств, наверно). У нас провели референдум.  Большинство жителей УССР проголосовало «за» не из-за внезапно возникшего националистического восторга, а лишь бы побыстрее развязаться с этой неразберихой в Москве. Вдруг дело дойдет до штыков.
Я тогда написала первое свое произведение. Что-то вроде басни. В чем мораль – не помню. Запомнилась только фраза: «пришел хитрый, толстый кот Кравчук» (первый президент нашей, Независимой). Хозяйка дачи, у которой мы домик снимали, шутила:
- Да тебя бы за такое в 30-е расстреляли бы!
Вот таким вышло мое детское невольное диссидентство.
-  Неужели  меня можно у мамы запросто забрать и повести расстреливать?
- Расстреливали даже за подобранный в поле колосок, деточка – вещает  добрая хозяйка, пока мы смотрим по телевизору фильм о Мэри Поппинс. Задумываюсь о том,  как мы постоянно обираем соседские фруктовые деревья.
В девяносто первом я перехожу из начальных классов в средние. Вместо привычного портрета «дедушки»  Ленина над классной доской «рушники». Старые ритуалы – новая идеология. Я так хотела быть пионером, даже училась повязывать галстук, но не успела всего лишь на год.
Постепенно ПУТЧ стал прошлым. Страну пропутчило,  грязь в стакане осела на дно. Началась другая, совсем уж новейшая история. «Лихие 90-е», куда более гаденькие и циничные, чем августовская революция.