36 кадров. книга стихотворений, 2012г

*   *   *
Я не смогу,
Нет, я их не сожгу –
Те снимки, вложенные в книжку
С обложкой безмятежно-голубой
Еще тобой, твоей рукой.
Укус щелчка, яд фотовспышки
Нас навсегда оставили вдвоем:
Лежим под глянцем, словно подо льдом,
За руки держимся, мертвы, прекрасны.
Не знали мы тогда, что не напрасно
Мы эту хронику ведем.
;
*   *   *

Сосны словно пальцы в танце буто .
Здесь все беды так мелки, как будто
Маленький жучок заполз за ворот…
Я оставил за плечами город,

Где одна в квартире коммунальной
Бывшая жена тревожно курит
В нашей бывшей спальной, переспальной,
Где в гардины въелся запах дури,

Свалены как в мусорном овраге
Книги и бутылки с алкоголем
И уже не нужные бумаги
По работе, с коей я уволен.

Это все оставив за спиною
Я кормлю поваленной сосною
Мой костер. Ничто здесь не тревожит.
Только лишь жучок щекочет кожу.
;
*   *   *
Закат, горячий подводя итог,
Доводит до истерики кобылок.
Ты из-за уха вынула цветок,
В траву воткнула, будто так и было.

Про смерть цветка, и за нее вину
Мы оба забываем в одночасье...
Уже не повторить и не вернуть
То лето, безнаказанное счастье.
;
*   *   *

Никого не любя, не горя, не страдая
У живых я ворую тепло, кислород,
Время, место и прочие блага – такая
Участь, словно корона, которая жмет.

Что с того, что колышут полотнища легких
Вдох и выдох? Зачем чует кожный покров
Боль и ласку? К чему издевательски ловко
По канатам венозным так прыгает кровь?

Опротивело все. Одиночество в радость.
Лишь себе да бумаге порою не лгу.
Что-то в жизни сломалось. Верней, потерялось
Нашей ночью последней, в траве на лугу.
;
*   *   *

Дождь – шуршащая тишина,
Не слыхать ни машин, ни чаек.
Третий час. И сейчас она
Уж наверное ставит чайник,

Или, может быть, из вина
И корицы готовит зелье…
Нынче площадь Труда видна
Хорошо, как объем безделья:

Стой да мокни. В груди насос
Гонит кровь без воодушевленья.
Я пошел бы домой, но мост…
И семейное положенье.
;
*   *   *

Музыки в наушниках тараканий шелест
И мышиная возня мышки по столу –
Этот приторный коктейль тихой канители
Под подушкой матом я крепко посолю.

Отчего она не спит, что такое пишет,
Тихо музыку включив, чтобы не будить
Мужа бывшего (меня). Кто же, о Всевышний,
Сможет это выдержать! Словно бигуди

Крутит из моих ушей шарканье ночное…
Вдруг к подушке подошла, шепчет надо мной:
«Милый, как же мы с тобой?... Как же сердце ноет!
Что же с нами сделалось?… Боже! Спи, родной…»
;

*   *   *
Я хочу прийти с тобой проститься.
В комнату войду, не сняв пальто –
Вздрогнешь, как испуганная птица,
Вспыхнешь, как раскрывшийся цветок,

И тебя запомню я такую.
Я скажу, что мне безумно жаль,
На прощанье нежно поцелую,
Улыбнусь и вытру кровь с ножа.

;
 
*   *   *
Мы попрощались безмолвно.
Город был холоден, словно
Этот застрявший в спине
Взгляд. Бьется крыльями вьюга
В клетке проспектов и линий…
Мы не убили друг друга,
Стало быть, стали сильней.

Что от меня тебе нужно?
Больно, недужно, натужно
Вымолвить, что не могу
Быть с тобой… Это не жалость,
Горло мне пальцами сжала –
Просто  на холоде липнет
Острая сталь к языку.

;

*   *   *

Сам себе господин,
Как всегда – один.
Ни строки в голове, – хоть тресни.
И шевелится боль…
Но ведь есть алкоголь, –
Что еще может быть полезней,
Если и без того третьи сутки пьян,
Если пуст холодильник, постель, карман,
Если  кофе уже не лезет?

А еще книги есть, интернет, диван,
Сигареты, тетради и соль для ванн,
Да и день еще только начат, –
Можно шторы повесить, замки сменить,
Можно бабе какой-нибудь позвонить,
Ты, в конце-то концов, мачо.
Да и жизнь еще, в общем-то, впереди:
Доживешь то еще до седин, поди…
Сам себе господин
Плачет.
;
*   *   *
Я грежу или вспоминаю:
Там, где окно – входная дверь,
Вся комната вокруг другая,
Не та, где я живу теперь.

Там, где трюмо, в оконном блеске
Стоит герань и, словно пульс,
В дверях трепещет занавеска.
Нет, это плащик твой. И пусть

Сейчас исчезнешь, я же знаю:
Вернешься в дом (не твой, не мой…)
Когда стоишь ты, как живая,
Я тоже, вроде бы, живой.
 
;
*   *   *
Умирать нелегко, необычно,
Даже страшно (пока ты живой).
В тот момент по трусливой привычке
Я не верил, что это со мной,

А сейчас уже даже не помню,
Когда именно умер. Странней,
Что сейчас я в спокойствии полном
И что все вы не верите мне.
;
ИЗО

Оживает все тело мое: кожа, мышцы, скелет
Под твоими руками легко, постепенно и ловко,
Как под карандашом. И большого значения нет
В том, что смята под нами уже простыня-драпировка.

Солнце нас прорисует с прилежностью ученика, –
Мы продолжим, ведь утренний свет постановку не портит.
Для тебя спать с натурщиком так же естественно, как
Пить вино из бокала, что был на твоем натюрморте.

Но сменилась картина: одеты, сидим за столом,
Говорим об искусстве и планах на вечер за чаем…
Что-то новое, странное вдруг между нами легло
Неестественной тенью, но мы ее не замечаем.

;

  *   *   *

Рана рта до кости обнажилась в улыбке.
Каково быть собой? Это дрожь, это боль –
Умирать, задыхаясь в подавленном крике,
Биться раненным зверем в тебе и с тобой.

И когда все смешалось в единственном теле:
Я и ты, он, она или этот и та,
И, когда даже личность уже отлетела, –
Остается танцующая пустота.

;
*   *   *
Под нагрудным карманом алеет пятно,
А из центра пятна смотрит в небо черно
Безупречная круглая дырка.

Я проснулся. Ты, видимо, чтобы заткнуть
Эту рану из сна, прилегла мне на грудь.
Прижимаешься к сердцу затылком,

Губы чуть приоткрыты и веки дрожат.
По тебе проскользнувший мой падает взгляд
За окно, тонет в сумраке сером.

Затыкай, прижимайся, но я не с тобой,
Я опять с ненасытной моей пустотой,
Моей черной дырой вместо сердца.



;

Предложение

Вот сердце, вот рука, они – твои.
И весь я твой. Бери, не пожалеешь.
Мы будем жить, как на заре алеет
Аллея, где свистают соловьи –

Банально и бессмысленно. Один
Лишь миг мы будем счастливы, а кроме
Я буду навещать тебя в дурдоме
А после – на могилу приходить.
;

*   *   *
Что значит быть собой? Вторые сутки пьяный
Возлюбленной звонишь за вечер сотый раз
И, смехом смерть поправ, лежишь в кровавой ванной,
Читая в сотый раз любимый свой рассказ.

А дочитав рассказ, перебинтуешь руку,
На улицу пойдешь, мечтая на убой,
Чтоб ветер уронил случайную сосульку,
Сравняв тебя с землей в правах на «быть собой».
 
  *   *   *

Брови смеются крылами колибри,
Радужное оперение глаз…
Выстрел в упор (пусть ничтожен калибр):
Любишь ли ты? Не тогда, а сейчас?

 – Резкий укол и немедленный сепсис,
Перед глазами все поплыло –
Всепожирающий, мертвенный скепсис,
Птица бровей сломала крыло.
 

;

*   *   *
Когда заканчивается роман,
Разумнее забыть про поцелуи
И прочий эмоциональный план, –
Лишь повернуть дверную запятую.

Я был спокоен, я ведь смог уйти
Безмолвно и ничуть не удивиться,
Едва заметный шорох ощутив
Переворачиваемой страницы.
;
*   *   *
Щекочет кончик сигареты
Чуть высунутым языком
Свеча, и я смотрю на это
Внимательно, хоть мне знаком

Конец несчастной свечки, мощность
Ее огня: он тут же стих, –
Прав на малейшую оплошность
Нет, если ты у губ моих.

Во мраке тотчас потонули
Предметы. Я в моей судьбе
Предвижу все. Не потому ли
Настолько мерзок сам себе?

;

*   *   *
Ночью во мне, в полутьме, в тишине
Еле заметно шевелится вера,
Так неясна, будто отсвет во сне
Воспоминанья о запахе ветра.

Вера в себя, в правду действий моих,
В чувство, поступок, движение, стих –

Как я на людях ее тормошу,
Марионеткой плясать заставляю,
Чтобы смеялась, как будто живая!
 То я шепчу над ней, то ворожу;
То ли молитва, то ли проклятье…
Верочка, мертвая девочка в платье
Белом, хоть грязен потертый ажур,
Все-таки белом.








;
*   *   *
На видимость еле заметный намек:
Луна на секундочку только зависла.
Вдали пританцовывает огонек,
Пути придающий подобие смысла,

Как будто бы от новогодних свечей
Под кожей трепещет предчувствие чуда.
А смысл, если есть, не значительней, чем
Тень дыма костра в километре отсюда.

;
  *   *   *
…Бог умер.
Ф. Ницше
Собор: меж ребрами колонн –
Торчит холодный небосклон –
Пустой – так страшно и так просто.

А звон кружит, как воронье…
Больней, страшнее чем твое,
Его кромешное сиротство:

Ты быстро понял, что к чему,
Его же медному уму
С потерей не смириться скоро…

Ты взглядом судорожно мнешь
Лохмотьями висящий дождь
На плечиках собора.

;


*   *   *

Недоверия и подозрения полные взгляды
Окружают меня, я дрожу в их кривых зеркалах
И не верит никто из людей, находящихся рядом,
В то, что я одинок. Что им ведомо в этих делах? –

Жив и вроде здоров… Неизменная мука немая
Как всегда прерывает мой непродолжительный сон.
Та, кто нынче со мной, не задумываясь принимает
Крик о помощи за наслаждения стон.
;


*   *   *

Тишина. Вокруг мертвым мертво.
Света нет. Я зажигаю свечку.
С полусладким гаденьким Мерло
Коротаю одинокий вечер.

Другу я сказал, что он – говно,
Девушку послал… Я как в могиле –
Одиноко, душно и темно,
Ни сбежать, ни крикнуть: «помогите!»

И, когда настанет смертный час,
Каяться, паниковать не стану –
Я себя к могиле приучал
Долго, планомерно, неустанно.

;

*   *   *

Будто застоявшуюся кровь,
Ноту «Ре» вытягивал комар
И сдох под пальцами.

После лежбища морских коров
Снился эротический кошмар
Про бабу с яйцами.

Я проснулся, покурил, поел -
Если жизнь абсурдна и легка,
Как завтрак вечером,

Будь спокоен, радостен и смел:
Смерть придет, как выдох табака, –
Лишь пощиплет кончик языка.
Бояться нечего.
;
*   *   *
Как я, ты равнодушен и ленив.
Я, как и ты, почти не существую,
И – никаких приятных перспектив.
Чем общность объяснить еще такую,

Как тем, что я есть ты, а ты есть я?
И к черту все условности, законы…
Зачем же ты как некий судия
С тоскою смотришь на меня с иконы?

;

*   *   *
Жду у моря погоды.  Волна за волной
Исчезает у ног эскалатор –
С шумной пеной людскою прибой заводной.
Когда-то

Здесь совсем я других ожидал бригантин,
Дожидался, как правило. Все же
Отчего-то тревожно. Скорей проходи,
Прохожий.

Где же носит ее? Сердце скачет, шалит,
Как под куполом шарик воздушный.
Царь подводный (подземный), терпенья пошли
Ждущим.
;
*   *   *
Если плачет земля об отважном своем рыбаке,
Это значит, русалочий взгляд был прекрасен.
Надо мною смыкаются волны, и ты на крючке, –
Мы единый в агонии бьющийся кракен.

И, отхлынув горячей волной, нас оставил отлив
В брызгах пота лежать, содрогаясь всем телом,
Жадно воздух глотать, пересохшие губы раскрыв,
На открывшейся отмели смятой постели.
;
  *   *   *

Смотрел в глаза и думал: потону.
(Без страха думал, хоть и шел ко дну –
Я знал – мне шелком будут эти воды).
Я потонул уже и потому,
Я сам – уже не я, а часть природы.

Уехала, и я теперь – как дом –
От свай и до лепного ангелочка –
Холодная пустая оболочка
Утопленника, что жил раньше в нем.

Насвистывает песенку свою
На горлышке моей пивной бутылки
Тот ветер, из которого в затылке
Я собственную песенку совью,

И голуби едят из рук моих
Снежинки вперемешку с грязным тестом
Близ дома, где мне холодно и тесно
(Хотя в нем было место для двоих).
;
  *   *   *

Оставив недописанной строку,
Я буду водкой поливать тоску,
Которая уже не плодоносит.

Ты тоже просидишь всю ночь одна,
Зеленою тоской оплетена
(Слеза ползет по ней, как долгоносик).

Давай, глотай свой чай и трихопол,
И у меня еще бутылки пол.
И в этом парнике разъединенья

На остроту проверим каждый лист,
Поймем, о чем нам ими шелестит,
Родная, наше общее растенье.
;
*   *   *
Кошка смотрит на меня.
Ложка падает звеня
На пол со стола.

Я один. И что теперь?
Постучу по ДСП,
Чтобы не пришла

Та, кто виделась во сне.
Умирай скорей во мне,
Не держи меня

Чувство глупое мое!
Не могу жить без нее…
Боже, в дверь звонят.
;
*   *   *

Четвертые сутки в огне – как ты ни
Крути, дорогая, а это стабильность.
Иероглифы мятых шелков простыни
Понять не смогли, как на ней мы ни бились.

Восточный орнамент в постельных волнах;
Ты, я (и бутылка колышется буем).
Что толку во всех письменах? – Ну их нах,
Я сам знаю, что будет дальше: мы будем

Болтать и трюизмы любви повторять,
Все путать, шутить только нежно и плоско,
И будем гореть, словно крейсер «Варяг»
Трагически гибнущий в море Японском.
;
  *   *   *
Вновь ощутить, что ты была
В моих руках, как ручка эта,
И осознать, что робость ласк –
Косноязычие поэта –

Насыщенней, чем болтовня
Рукастая глухонемого,
Понять, что страсть – как страх огня,
А не огонь – страшней намного,

Заметить в памяти пробел
И в теле ватную усталость –
…Все это сделать я успел,
Пока ты с лестницы спускалась.
;
*   *   *
Под утро привычно кладу на весы явь и сны –
Колеблются чаши, и веки, и свет сквозь гардины…
Южане в оранжевой форме – солдаты весны
Свергают лопатами с крыши тяжелые льдины

И горбится ветхий февраль, обреченный на снос,
Капель – будто меж перекрытьями топот крысиный,
Пульсирует солнечной мышцы сверхмощный насос,
Под облака белою грудью небесно-красивой.

Я вижу весь город: неспешно сужая круги,
Легко опираясь на теплый поток ахинеи,
Мой сон точно чайка, расправил крыла-лепестки
Снижаясь к постели летучим цветком орхидеи.
;
  *   *   *
Твои легкие синие крылья трепещут в груди,
Сердце мордочкой тычется в тонкие гибкие прутья
Теплой клетки уютной. Ничто нас не ждет впереди.
Наши мысли срослись, наши пальцы сплелись, точно спруты.

Ничего не случится. Безвыходность счастья проста:
Мы вдвоем, остальное уже совершенно неважно.
Счастья яблочный вкус расцветает в смеющихся ртах:
Мы остались в Эдеме, отца не послушавшись дважды.

Ты уснешь. Я склонюсь над тобой, поцелую в висок,
Закурю и допью твой бокал, у кровати забытый.
Наша жизнь – неприученный к службе веселый щенок,
Ото всех убежавший, сорвавшийся с цепи событий.

;
*   *   *
Значит, будет и что-то потом,
Если я, ограниченный телом,
Уместиться в тебе целиком
Не могу, как бы мне ни хотелось.

Значит кем-то за все я прощен,
Если Губ Твоих был причащен –
Это так незаслуженно много
Для меня,
и достаточно для
Доказательства Бога.

;

*   *   *
Теряю тебя словно нить
Ночного с тобой разговора о том что
Мне нужно забыть твои аську и почту
И больше тебе не звонить.

Поверить нет силы, но ведь
Припомни, в тоске загибался давно ли,
В подушку ревел как ребенок от боли?
И вырос, чтоб снова реветь…

Теряю тебя, словно нить
Зигзагом ведомую пульса стежками
Все мельче и мельче по кардиограмме,
Когда больше незачем жить

Вслепую в руках теребя
Убогий клубочек из порванных нитей
Всех мыслей, поступков, событий…


Теряю


                Себя.