Kнига Падение в колодец 1. 2. 3

ПАДЕНИЕ В КОЛОДЕЦ

(избранное )

I 

ПАЛИМПСЕСТЫ

МОЛИТВА

  Без тебя, ангел мой,
  без твоих крыльев,
  не парить над землёй,
  мёртвой быть  пылью.
  Для  тебя, жизнь моя,
  трепещу , сгорая,
  как на море маяк,
  как  звезда у края.

  Для тебя, ангел мой,
  для твоей улыбки,
  я прижмусь щекой
  к теплой деке скрипки,
  прикоснусь смычком
  к неземной молитве,
  чтобы в горле ком,
  чтоб погибнуть в битве.

  Ты пари, ангел мой,
  с высотой в обнимку,
  не окончен бой,
  в небе солнце-нимбом.
  Для тебя, жизнь моя,
  я из тьмы воскресну,
  за тебя молясь-
  как у сердца крестик.

  2011



 ***

   Россия паволок и пав
   и синих взглядов с поволокой,
   хочу, в глазах твоих пропав,
   остаться болью и морокой.

   Хочу уйти в твою парчу
   морозных окон, в тьму келейки.
   Открыть псалтирь. Зажечь свечу.
   Унянчить  гусли на коленки.

   Персты на струны. Звон да стынь.
   Да слов летящих Гамаюны.
   Огонь в печурке. «Чур!» да «Сгинь!»
   Да зев отверстой домовины.

   Верста к версте. Да взмах пера,
   с крыла упавшего на битву.
   Ещё не время, не пора.
   Ещё хочу  допеть молитву.

   2000 г.

 
 ПРОВИНЦИАЛ

  Люблю Москву и москвичей,
  провинциал её заезжий,
  я без нёё как бы – ничей,-
  полынь степей и бездорожий.

  Я горечь терпкая её –
  гулящий ветер в диком поле,
  я свист нагайки, сердца ёк,
  Голем, слепившийся из пыли.

  Люби меня, моя столица,
  как я тебя, твои останки,
  к тебе я, чтобы – помолиться,
  не- по парламенту из танка.

  Дай мне арбатской толкотни
  и тишины на Новодевичьем-
  я начитался столько книг
  а эту  вот прочесть мне где ещё?

  Ведь я в атаках умирал,
  я завоевывал просторы,-
  твой Магадан и твой Урал,
  твои Курилы-Командоры.

  В цусимском месеве тонул,
  валил леса и сталь ковал,
  когда стояла на кону,
  России всей моя -Москва.

  И я опять стремлюсь к Кремлю,
  к его стенам, к его иконам,
  чтобы вот здесь припасть к комлю,
  откуда вглубь ветвятся корни.

  Там –под брусчаткою гробы
  твоих святых и твоих  бесов,
  они туда ушли, дабы
  рвалАсь ты кроной в поднебесье.

  Я с древней фрески -   пилигрим, 
  свеченье  лика полустёртого
  ты мой  сакральный   Третий Рим.
  Вовеки не бывать четвёртому.

 2012

 РЕБРО
 
  Я тебя сотворил из ребра.
  Неужели не видишь-зияю!
  Бок разодран-сплошная дыра,
  а в дыре пустота ледяная.

  И опять на поверхность с утра
  из "метра", как из рваного бока.
  Все мы , все мы , как есть из ребра
  в попыхах убиенного бога.

  Мир из рёбер скривлённых пространств,
  словно остов обглоданной рыбы.
  Геометрия , вроде, проста,
  а поди, разбери без поллитры!

  Нет, возьму -ка эвклидов стакан,
  погрущу над загадкою этой,
  чтоб кого не ввести мне в обман-
  бок прикрою вчерашней газетой.

  Всё , как мир дыроватый старо,
  всё банально, фатально, неумно.
  И стучит каблучками ребро,
  и спешит по делам на метро,
  и возносится в лифте бесшумно.

  1991 год, "Средокрестье"

 ***
  Давай  сбежим в наш маленький Эдем.
  И там начнём сначала. Всё сначала.
  Давай в саду эдемском заведём
  хоть дикую ранетку для начала.

  Давай с тобою в том саду ходить
  нагие , как туземцы на Таити.
  Давай под сенью пальмы будем жить,
  используя лишь листья для прикрытья.

  Когда ж ранетка наша подрастёт,
  наварим мы из диких яблок джема.
  И к нам на чай всевышний наш придёт,
  не думая изгнать нас из Эдема.

  И добрый Змий не станет искушать.
  с тобою нас, чтобы не ввергнуть в беды,
  а будет с нами сладкий джем вкушать
  и слушать философские беседы.

  1991 год, "Средокрестье".

 МУДРОСТЬ

  Как смородины куст запах!
  И чернеет во всю ежевика.
  Так обидно пропасть за так-
  так что, видно, мой друг, живи-ка.

  Смерть - мура! Так спешит мураш,
  так червяк шевелится под камнем,
  как же истина эта стара!-
  все мы сгинем, конечно, и канем.

  Но пока нам  о чем тужить,
  хоть, конечно, не за горами?
  Так в соломе шуршат ужи
  перед тем, как  займется пламя.

  Кто ту спичку подносит? Зачем?
  Чтоб спознаться нам с истиной горькой?
  Стог соломы пылает в ночи
  с затерявшейся в нём иголкой.

  Знаем это мы всё наизусть.
  Отцветёт. Облетит. Отпылает.
  Зачернеет  смородины куст.
  Но всё ж надо закончить дела ведь.

  Выпить шкалик. Поправить забор.
  К ночи печь  затопить по привычке.
  Мудр, как филин. Хитер, как бобёр.
  Вот найти б запропавшие спички.

  2011

  БАЛЛАДА О ЛЮБВЕОБИЛЬНОМ ВЕЛИКЕ

                «Я буду долго гнать велосипед..»
                Николай Рубцов

  Да, шансы всё ж, увы, не велики,
  чтоб  -раз и навсегда – Марину ль, Нину…
  Я приезжал к тебе на  старом велике,
  рискуя  цепью повредить штанину.

  Цепь с шестернёй – коварное содружество,
  и чтоб не повредить моднячих клёшей,-
  прищепку на штанину…В том и мужество,
  что приходилось состязаться с Лёшей.

  У Лёхи всё ж имелся мотоцикл,
  и он на нём носился Агасфером,
  и начиная свой любовный цикл,
  везде, стервец, оказывался первым.
   
  В обнимку с ним, прильнув к его спине,-
  Марина ли, Ирина  или Нина…
  А я на двухколёсном скакуне,
  который не овёс жевал,- штанину.

  Но всё же твой идальго в латах, с крыльями ,
  заляпанными грязью придорожной,
  наш шестерен союз -от Лёхи  скрыли мы,
  хоть это было, в сущности, несложно.

  Ведь был и у тебя велосипед,
  и  жили мы на городской окраине.
  Ты только-только поступила в пед,
  всё остальное мы держали в тайне.

  Крутить педали, чтоб потом в стогу
  валясь, целоваться до истомы,
  о том, понятно, Лёхе ни гу-гу…
  Выходит только ты и я- и кроме…

  Ты наизусть читала Пастернака…
  А так же про тревогу   в сердце мглистом,
  но успевала между тем , однако,
  и с Лёхой флиртовать -мотоциклистом.

  Есенин, Пастернак и Мандельштам,
  срывались с губ твоих, филологиня.
  Cтихов поначитать - чего уж там…
  И снова я цеплял к своей штанине

  прищепку. Словно волкодав,
  куснуть  была готова шестерёнка
  плод крайне вдохновенного труда
  закройщика - и помогла сестрёнка.

  Оно, понятно дело, те клешИ,
  явились в подражанье ливерпульцам,
  а ты ( чего и сколько не пиши),-
  ко мне прильнула, словно струны к пальцам.

  И хоть , само собою, я не Сид,
  не Баррет с   песенкой его про велик,-
  крутя педали, уезжал я в сад
  эдемский, круче всех Мезаамерик.

  Pink Floyd- психоделичен, но стога,
  которые стояли за поселком
  в полях, простершихся на много-много га,
  где мотоцикл Лёхин серым волком

  ночами рыскал, фарою пронзив
  вселенский сумрак, чтобы ню возникла,
  в луче…Та светомузыка! На зов
  её слетались , чтоб в стогу возню
   
  затеять- Эльфы , Феи,Сильфы, Фавны…
  То, кажется, второй был курс филфака,
  тебе хотелось рассказать о главном-
  и так вот просто, ставя перед фактом,

  ввела ты в параллельные миры,
  где вместо фары мотика - Луна,
  и шестерни Вселенной до поры
  щадят нас – хоть  и смерть   предрешена.

  Но  этот стог! Но руль велосипеда,
  рогами Овна выгнутый, но ты…
  Ты стала всё же выпускницей педа,
  как бы женою сразу двух Толстых.

  Да, зажевала жизнь  меж шестерёнкой
  и цепью. Цепь событий. Знать, судьба…
  Клешей штук десять сшила мне сестрёнка,
  моднячих, как армстронгова труба.

  А что же Лёха? Да чего там Лёха!
  Увидев ночью нас тогда в стогу,
  конечно же , взъярился он малёха,
  но тут очередная , вишь,   дурёха…
  А я так –вечно в сердце берегу…
   
  Конечно, Лёха всё ж не Дэвид Гилмор,
  чтоб мне, как Сиду, потакать в улётах,
  с тех пор сказал:  в гостях моей ноги, мол,
  не будет у тебя… Кончалось лето.

  Кончалась что-то, что-то начиналось,
  век-волкодав кончался, шестернИ
  входили в цепь зубцами…Что за малость!-
  с тобой мы распрощались у стерни.

  Как силы тяготенья велики!
  Таинственны загадки параллелей.
  С трудом мы расцепили наши велики,
  сцепившиеся накрепко рулями.

  И если то сравненье продолжать,
  в стране, дававшей больше всех металла,
  то двухколёсные должны бы нарожать
  малюток - трехколёсных , ведь рожала

  страна, в эскстазе, больше всех ракет,
  боеголовок, и для шин резины,
  хоть не ломились в эту пору, нет,
  от колбасы копчёной магазины.

  «Не провожай!» -сверкнуло. Только молнию,
  между лопаток пальцы ощутили, -
  и сразу став       иконою намоленной,
  расстаяла… Лишь звёзды, ощетинясь,

  как шестерни, что смалывают время,
  светили колко, как солома сжатая,
  за шиворотом…Потный между тем я,
  пустился вслед,  нацелясь  в провожатые.

  Прищепку потеряв, я рвал штанину,
  я падал, догоняя, я рыдал…
  Но не вернуть - ни Нину, ни Марину…
  Лишь в поле стог. Да  ледяная    даль.

  Да звездочка – слезой у горизонта,
  в ночи, чернее пашни антрацитовой,
  и есть, наверно, всё-таки резон в том,
  что то светила  фара мотоцикла.

  2011

 МОЛИТВА ИОСИФА

 Куда бежать? Ну разве что в Египет,
 хотя и там спасение какое,
 когда свет рождества до капли выпит
 пустыни зноем, в сердце нет покоя?

 Когда  и солнце вслед, сжигая дали,
 блистает шлемом и  колючка -злючка
 царапает лодыжки, рвет сандалии
 и  сыплет семя малышу на личико.

 Центурионом смотрит эта смоква,
 и луч сверкает в ветках, словно меч,
 сплести из ивы колыбельку смог я,
 но вот смогу ль от римлян уберечь?

 Моей Марии и младенцу нашему
 я наберу в оазисе плодов,
 из ручейка ладонями, как чашею,
 водицы зачерпну среди трудов.

 Мне строить дом, мне камышом крыть крышу,
 помогут в том пила и молоток,
 пока дыханье Иисуса рядом слышу,
 свет истины - как золото в лоток.

 Как рыбы серебро в сетях предтечи,
 как истины хлебы в моей котомке,
 уже рукой подать до этой встречи,
 уже два шАга, я уверен в том, как
 сам в себе...


  2011

ИДИЛЛИЯ

  Лесковские шкатулки расписные,
  поленовская тихая Москва,
  вы как давно несбыточные сны,
  как зимник под копытами расквашенный

  и вдоль него тесовые, кондовые
  дворы да флегматические псы.
  Надымники. Наличники. Ендовы.
  Да с гирьками чугунными часы.

2012


 ФОРМУЛА КОНЯ
 
  Воздействие вожжи на бок, или  в ноге   пружина,
  в движенье  приводимая уздой,
  оглобля  с  хомутом, или  пролётки шина,-
  под мыслей ход за лобовой звездой -
  неужто, сеном да овсом всё это
  воспламеняется, как в двигателе с поршнем
  бензиновые    помыслы    поэта,
  полётом одержимого всё больше?

  Неужто, крылья прячутся в лопатках?-
  усилье лишь – и   ты уже паришь,
  а до того, ты что-то там лепечешь-
  копыта не туда, по наледи скользишь,
  заклинила коробка передач и,
  не ощущая жжения  гужа,
  ты тащишься –не скачешь, хуже клячи,
  а ведь бежал,  бежал, как от ножа!

  Где ж твой жокей? Кассиры? Жеребьёвка?
  Иль разве всё же  по росе –не я
  летел резвее даже   жеребёнка,
  по кругу,- как лошадка карусельная?
  По лугу за кобылкою игривою.
  Да –было, было. Все же ты уверен?
  Что ж ты трясешь повылезшею гривою,
  не зная даже- кто ты , конь иль мерин?

  Задравши голову, заржёшь - и  в вышине
  себя увидишь  белого, гривастого,
  летишь, как это было, на войне,
  Кентавро-всадник,  грабя и грабастая
  копытами у  времени с пространством
  их   сокровенное . Такой вот  ты герой уж! 
  Но  битва кончена.  И  впав уже в прострацию,
  за финишем  подковой звезды роешь.

  Конечно, эта формула коня
  подходит  для меня , а не для всадника,
  и мне, поди,  седло с гужом   кляня,
  щипать  траву,   торча у палисадника.
  Да,  мне нести свои репьи в хвосте,
  как  за бои почётные медали,
  и, в медь отлившись, рваться к высоте, 
  увязнувши копытом в пьедестале.

 2011 г.

 

ПЕСЕНКА ВИФЛИЕМСКОГО ОСЛА


  Ты въезжал на мне в Иерусалим,
  говорил о том подхалим Селим.
  Я воды не пью, я колючку ем,
  я пою свою песню про Вифлием.

  Помню я - как когда-то с волом вдвоем,
  как светила звезда в дверной проем.
  Как волхвы подносили Марии дары,
  как шептала Мария звезде : «Гори!»

  И скрипела звездного неба ось,
  и Иосиф тебе мастерил колыбель.
  Время в нить плелось, время в ткань ткалось,
  время  набело переписывалось.

  Лучик звездный в кровле  нашел просвет,
  ангел по снегу шел, оставляя след,
  но невидим был, но неведом был,
  только шелест ступней, только шорох крыл.

  Словно сор на гумне – эти звезды все,
  Млечный путь- сияющая полоса.
  Да и я-то сам  хоть, как есть, осёл,
  ну а вместе с волом воспарил к небесам.

  Проросло из семечка деревце ,
  чтобы посохом потом твоим стать,
  чтоб с улыбкою ангельской на лице
  аки по суху по сердцам ступать.

  2011

  МОНОЛОГ ВИФЛИЕМСКОГО ВОЛА

  Я только вол в хлеву твоем, Мария,
  в волнении забывший свою жвачку,
  ведь даже в небесах звездой гори я,
  не буду я мычать, поря горячку.

  Притихну, глядя на тебя, младенца,
  сопением согрею вас негромким,
  пока волхвы подносят полотенца
  и блесткой луч звезды у самой кромки.

  В зрачке моём, как в линзе, отразятся,
  все кто пришел к тебе, толпясь у входа,
  откуда здесь легионерам взяться,
  когда пока ещё только начало года?

  Пока ещё ведь не в Египет бегство,
  пока мы здесь с псалмами, псами, утварью,
  и, словно вечно длящееся детство,
  ночь длится,  и ещё не скоро утро.


  2011

  ПЕСЕНКА ВОЛХВА

  В небе полночном
  свет вифлиемской звезды,
  в мире непрочном
  ищем мы чьи-то следы.
  Кроны деревьев,
  словно из печек дымы,
  а за деревней
  тонут в сугробе пимы.

  Ослик с дарами,
  что ещё надо волхву?
  А за дворами
  дева Мария в хлеву.
  Если младенец
  дарит улыбку, смеясь,
  значит нигде не
  прервалась молитва моя.

  Примет мадонна
  все для младенца дары,
  в небе бездонном
  звёздочка ярко горит.
  Дымом из печки
  истаем в  бездонности мы,
  а за крылечком
  тонут в сугробах пимы.
   
  2010

 У ГНЕДИЧА МАНЕРА...
 
  У Гнедича  манера- гекзаметры слагать,
  когда была бы мера, а то – ни дать ни взять,               
  скульптурно мускулисты – ахейцы и троянцы,
  как будто культуристы толпой пришли на танцы.

  Народу в «Илиаде», как будто на футболе,
  иль в праздник на параде по Зевсовой, по воле.
  Вот он выводит войско, а на галёрке боги,
  потом – уж ты не бойся! – он подведет итоги. 

  Афине не до фени – что будет с Ахиллесом,
  колышутся на фоне троянцы частым лесом,
  и вот она с  Зевесом затеяв болтовню,
  Еленину в замес – троянскую родню.

  Казалось бы интрига спортивная всего лишь-
  кому – какая лига, но книга не о том-вишь!
  Ну а о чем? Не скрою – о том, мой юный друг,
  как  победили  двое   троянский свой недуг.

  Слепым певец Гомер был, и Гнедич слеповат,
  а вот светили зрячим на столько киловатт!
  Два  чемпиона слова – таков итог войны,
  вот с чем в скрижали  славы  они   занесены.


  2011

 
 
ВИТРАЖНЫХ ДЕЛ МАСТЕРУ

  Когда витраж впадает в раж,
  чтоб ткать на стенах гобелены,
  ты в латах весь, стоишь, как страж,
  у врат  зияющей вселенной.

  Селена светит или звёзд
  лучи шуршат в утробах  трубных
  иль по небу кометы хвост,-
  тот  караул нести не трудно.

  Всё это бликованье жизни,
  всех этих красок  перегонка,
  лишь луч, явившийся из линзы,
  в руках беспечного ребёнка.

  Что фуга! Только стружка плотника,
  бегущая из- под фуганка,
  когда уже два потных латника
  в затылок дышат на Таганке.

  Соседство стёкол и свинца,
  как краски в буквице заглавной…
  И вот Архангел шлёт гонца.
  И  цепенеет воск оплавленный.   

  И льётся песня а капелла
  до капилляровой прожилки, 
  и ввысь возносит, как пропеллер,
  чтоб путь по небу проложить.

  2.июнь.2010 г.

  МОНОЛОГ ЧИТАТЕЛЯ "ДОКТОРА ЖИВАГО"

  Возьмусь за "Доктора Живаго",
  наверно, всё-таки прочту,
  для этого нужна отвага,
  и я, конечно же, учту,
  что это некий плод запретный,
  секретных служб зубная боль,
  сплетенье тем и чувств закрытых,
  но я сыграю эту роль.
 
  Когда уже на сцене Гамлет,
  не мямлить надо, а кричать,
  как от удара тока - Галич,
  но только вот с чего начать?

  Свеча, положим, на столе,
  Христос, бредущий по сугробам,
  отбрасывая тень в столетья,
  друзья идущие за гробом.
  Мело метелью лепестковой
  по всей земле, по всей земле.
  И о рождении сверхновой
  волхвы узнали, обомлев.
  Как обещала, не обманывая,
  стояла смерть среди погоста,
  и всё прочитывалось заново,
  и получалось так непросто.

  Совсем чуть-чуть, совсем маленечко,
  осталось нам посуперстарить -
  и вот уже Губанов Лёнечка
  в объятьях дюжих санитаров.
  То не дубы, поди, на венички,
  для Венечки, для Ерофеева,
  а Кремль стоит печатным пряничком,
  как стих Евангелья Матфеева.
  А волхв к Марии -в хлев подсвеченный
  свечёй- Звездою Вифлеемской,
  а я-главу к главе- о вечном,
  а, вроде, просто доктор земский.

  А, вроде, роды, лики бледные,
  в хлеву, в крови ли революции,
  последом времени последнего...
  Какие фресковые лица!
  Свеча горела - с ночника ль,
  то воск узористый накапал,
  но в КГБ, как в ГубЧК,
  стукач, конечно же, накапал.
  Был преп, по-диссидентски сед -
  дал почитать, но -хали -гали,
  профилактических бесед-
  мы всё -таки не избежали.

  Он пропартиен был, а я
  прокомсомолен,
  отчислен в эти числа я,
  а он уволен.
   
   30. мая,    годовщина смерти Бориса Леонидовича Пастернака. Весной 1960 года поэт серьезно заболел, и 30 мая 1960 года жизнь Бориса Леонидовича Пастернака оборвалась. Хоронили поэта при стечении многих сотен почитателей, ярким летним днем 2 июня.




 


БУНТАРЮ. ПОДРАЖАНИЕ АРТЮРУ РЕМБО

  Сколь бунтаря в бутылку не затаривай,
  он вырвется , сияя и горя,
  стремясь к судьбе полётной и икаровой,
  чтоб, как комар, в тюряге янтаря
  явиться нам через столетий толщу.
  Казявка, вроде! Жалкий коррелят
  истории -чего казалось проще?
  А ведь питался кровью короля!

  Он «тру-ля-ля!» мог петь, на эшафот
  всходя,  звенеть крылом у носа самого,
  садиться и на нОс, и на живот,
  и ниже, как Джузеппо  де   Бальзамо,
  бросая вызов, будоража, жаля,
  вонзая шпагу, бормоча стихи,
  но нет его! Всё ж откровенно жаль, а
  то бы  всё ему лишь «ха!» да «хи!»

  Хитёр Артюр, да и Верлен не лучше,-
  по тюрьмам, площадям и кабакам.
  Жена в слезах? Да что им эта клуша,
  когда Рембо уносит к облакам?
  Но как же так? Какие тут вопросы?
  Какие там Парнасы-без питья,
  битья небритых рож и опороса
  в свинарнике –до рифмо -забытья?

  Куда ещё теперь свиной табун,
  на  бойню, на бекон или щетину?
  Какие не нарушены табу,
  какие  не известны   щекотанья?
  Так  что, когда вонзаешь хоботок,
  браток крылатый, знай - ещё не поздно!-
  понять,  что  над тобой, как  молоток,
  ладонь  монаршья   нависает грозно!
   
  2011

  БАЛЛАДА О ФОЛЬКЛОРНОЙ ПРАКТИКЕ
 
  Под шуршание звезд и соломы
  Соломоном, с тобою вдвоём,
  познавал я коленок изломы,
  и меж веток бездонный проём.

  На плече твоём голом- галактики
  млечно-призрачный зыбился свет,
  извлекая уроки из практики,
  из фольклорной, молчал сельсовет.

  Он частушки копил для тетрадки,
  он в столовую слал поварих,
  чтоб студентик, заезжий, украдкой,
  мог поглядывать всё же на них.

  Чтобы в клубе совхозном ваш рокер
  спел "Шизгаренс" из Шокен из Блю,
  чтоб, уже выполняя уроки,
  весь совхоз впал в языческий блуд.

  Чтоб, как в Ветхом бывало Завете,
  Суламифь, Соломон, виноградник,
  флаг поникший на сельсовете
  и до звездного неба ограда.

  На калитке гремучий крючок
  как на лифчике чудо-крючочки,
  слово "чо?" и стыдилый молчок
  и в тетрадке , конечно, ни строчки.

  И старуха , напевшая всё ж,
  чтоб я мог записать для зачета,
  про звезду, про примятую рожь,
  про любовь, по несчастную, чо-то.


  2011

  ТЁМНАЯ НОЧЬ

  Я сегодня сыграю на площади "Тёмную ночь",
  разве может быть проще, чтобы нищему в кружку помочь
  подсобрать хоть немного того колокольного звона,
  чтоб светился всенощно в углу алкогольной иконой?

  Ты у детской кроватки утри что ли всё же слезу,
  даже если остыли креветки,- подливку слижу,
  даже если на ветке ещё не черемух салютные грозди,
  жди меня у калитки, как освободителя в Лодзи.

  Эти встречи и проводы ветром гудят в проводах,
  только б не было повода...Водка идёт как вода,
  не обжечь этой глотки ей, даже когда без закуски...
  Что ж утремся пилотками, тихо сховавшись за кустик.

  Накидали на выпивку, зачем нам ещё закусон,
  посмотри-ка на выправку, всё-таки не закосил!
  Всё ж пришел на солют ты, чему я неистово рад,
  ты солдат в абсолюте, побитый,  рогатый мой страт.

  Пропоёшь ты бернесисто или шульженисто,
  раззудившись развесисто, будто кто женится,
  кепка полная мелочи, добежать бы уже до ларька.
  Ой, вы глазоньки девичьи! Как  "фронтовая"-горька!
       
  2011


   ПЕГАС

   И вот крыло невольно выпирает
   над гривою - и пыхает ноздря,
   быть может, и добрался б до пера я,
   но , видимо, овёс истрачен зря.

   О, вес копыт с подковами на счастье-
   никчемный! - он не даст взлететь до звёзд,
   хотел поэму только что начать я-
   но вдруг из-под хвоста летит навоз.

   2010



 ПАДЕНИЕ В КОЛОДЕЦ

  На дне колодца вовсе не вода,
  а небо звездное. Созвездий невода
  там ловят рыб   пугливых   зодиаков,
  и голову к Полярной задирая,
  смотри не стукнись о ведро - не счесть
  несчастий, что случились у колодца,
  гробница фараонова за честь
  сочла б  несметные загадки дна холодного.

  На бревнах плесень - песенный картуш,
  и цепь безмерная, как леска на катушке,
  ты пойман, словно рыбина прохладой,
  и потому глоток - дороже клада.
  Здесь у колодца, как веретеном
  лучём звезды - в два счёта уколоться,
  не отыскать в Галактике подветренной
  тогда тебя, хоть шарься эхолотом.

  И вот ты падаешь в колодец, и полёт
  затянется на сотни тысяч  лет,
  хоть в затяжном ты и без парашюта,
  но в вечность превращается минута,
  когда  ты в срубе,  будто в телескопе
  лучом бежишь, -а линзою вода,
  чтобы на дне, как будто  в перископе,
  ночная обнаружилась  звезда.

  Она тебе награда за геройство,
  и в каждое бревно как в том заройся,
  но знай, что  те толстенные тома
  не одного уже свели  с ума.
  Их корешки –сплошь зелень с позолотой,
  болотом пахнут все энциклопедии,
  но в том и упоение полёта,
  что можно обратиться к «Википедии».

  Грибов и мхов свеченье фосфорическое,
  округлость брёвен, как колонн дорических.
  Гармония во всём и соразмерность,
  но если выйти  всё же за трёхмерность
  покрытых лишаями древних догм,
  на нас  набросятся кикиморы, русалки,
  как будто бы читаешь  скучный  том   
  эпических полотен    «Салки Валки».
   
  Но тут недалеко до ближней свалки,
  и как ни сдерживают брёвна-оковалки,
  нахальный натиск  непотребных рож -
  не  удержать - припахивает всё ж,
  и это ложь, что лампой Алладина -
  сияет разум – в темноте норы.
  Колодец  заколодевший, прости нам
  порывы наши в дальние миры.

  И долго ли учёностью нам маяться,
  чтобы лежать на дне твоём под маятником,
  и слушать, как сечёт  секира воздух,
  сквозь щель навеса созерцая звёзды?
  В какие ещё  нам упасть Мальстремы,
  неверующим ни во что Фомой,
  ловить ангстремы, строить теоремы,-
  чтобы в итоге – по миру с сумой?

  Ты всё –таки - явление природы,
  и в этом-  достояние народа.
  Напиться бы прозрачности безмерной,
  заветов и преданий,  сказок Мерлина,
  на ворот наворачивая цепь.
  Как в камне меч-прохлада ледяная,
  наверно, это праведная цель,
  и  всё же только эта, не иная.

  О, колокол ведра, куда ты падаешь?
  И что скрипит санскритом Прапхупада,
  застывший возле сруба в позе лотоса
  лягушкой дышащей? И что тебе дало то всё,
  что опрокинуло скиты замшелых срубов,
  ушедших в землю, словно в воды Китеж?
  Ну в чем здесь квинтэссенция и вытяжка,
  какие ещё выводы для снобов?

  Как нам очнуться от падений в бездну?
  Стяжав богатства, не остаться бедными?
  Как нам на срубе том грибами бледными
  не прорасти с руладами победными?
  Цепь на бревёшке. Мы - Коты Учёные.
  И ручка ворота в натруженной руке,
  крутни ещё- взревут поршня моторные,
  и ввысь рванутся  храмины   ракет.

  12, июнь, 2010 г.

  II 
ЛЕГЕНДА

 ***
 Наш «уазик» уткнулся в крапиву  вдалеке от машин и людей.
  За калиткою дом молчаливый встретил нас, как желанных гостей.
  Отворились скрипучие двери . Мы вошли и уселись за стол.
  О земле, о поруганной вере  разговор между нами пошёл.

  И пока мы с тобой толковали, зачернели пустые углы.
  Мы от спора смертельно устали, замолчали и на пол легли.
  Словно в саванах - в спальниках тесных мы забылись - камнями на дне.
  В вышине только кровля из тёса, только звёздное небо над ней.

  Но вздохнули во сне половицы, вспомнив топот лихих каблуков,
  будто силился кто-то пробиться сквозь  древесную толщу веков.
  Дрогнул сруб и заохал пазами – это сам я взбежал на крыльцо,
  и, войдя, в изумлении замер - в чёрной балке сверкало кольцо.

  И кольцо, растекаясь, погнало дивный свет к самой дальней звезде,
  словно капля в колодец упала, и поплыли круги по воде.
  Забурлили  вселенские воды. Дом тонул, наливаясь свинцом.
  От круженья небесного свода завращалось кольцо за кольцом.

  Закачала волна, завертела, подхватив челноки наших тел.
  Это балка над зыбкою пела. Это ворот колодца скрипел.
  Это мы, возвращаясь  к истоку, плыли в кочах по зыбким морям,
  и несло нас, как щепки, к Востоку, по шурщащим о днища мирам. 

  1990 , 2010 г., из книги  «Средокрестье»

  СТАРАЯ ЦЕРКВА

  Вот он –эта старая церква
  в этой богом забытой глуши.
  И последняя, верно, зацепка
  для твоей окаянной души.

  Ты её поразмыкал по свету,
  поразвеял вразмёт и вразброд,
  как печальную церковку эту
  весь честной, весь колхозный народ.

  Где киоты её и иконы?
  Где окладов златая фелонь?
  Только груды мышиной мякины
  да зеленый чекистский патрон.

  Я  подую в патрончик тот горький.
  Я присвистну в него, как в манок.
  И слетятся- крылатый Егорий
  да мальчонка – святой ангелок.

  И взлетим через рухнувший купол,
  вознесемся в небесную склень
  реактивно, форсажно и круто
  над притихшей землей деревень.

  А внизу – из проселков и весей
  темный лик во свеченье ломпад
  да осеннего тихого леса
  золотистый узорный   оклад.

  Скажет молвь убиенный Егорий
  за упрятанный куль толокна.
  - Это, вишь, не великое горе,
  пока в целости всё же она!

  И натянет свой лук ангелочек,
  чтоб пустить золотую стрелу.
  И очнусь. И проснусь среди ночи.
  И уже никогда не умру.

  1992г.

  ИСХОД

                Александру Денисенко

  Шел Христос по деревне Мотково.
  по буграм и канавам ея.
  И глазами светил васильково,
  свет из них на руины лия.

  И в свету том вставали, как вживе,
  кондовея на стылом ветру,
  деревенские все старожилы,
  чтоб собраться на синем юру.

  Синий яр. Голубая ендова.
  Ни души запоздалой окрест.
  Шел Христос по деревне Мотково,
  навалив на плечо тяжкий крест.

  Чтоб ему пособить по привычке,
  подставляли миряне плечо…
  И далекий простук электрички
  ни о чём не напомнил ещё…

  Тракторист, весь сгоревший от водки
  нёс тягчайшую долю креста.
  Председатель, две вдовых молодки
  да пацан  подхватил у моста.

  Не спроста, навалясь всем колхозом,
  как бывало-спасать урожай,
  шли на помощь двум русским березам,
  чтобы небо в ветвях удержать.

  Тлел огарочек тоненькой свечки
  во перстах у юнца – исполать.
  И далёкий простук электрички
  вдруг напомнил: пора забивать!

  И над яром инюшинским где-то
  вдруг разъялась небесная гать.
  И Матфей из районной газеты
  поспешил это всё записать.

  Вот тогда-то на высверк, на высвист,
  да на молнийный вылет гвоздя
  громыхнуло – и горние выси
  содрогнулись – и пала звезда.

  И в прореху, откуда внезапно
  наземь пало её вещество,
  стали, словно вода, безврозвратно
  вытекать все -то до одного.

  И пока они так истекали,
  и пока отлетали, струясь,
  свет от свечечки тёк во печали,
  свет из глаз излучался, лиясь.

  1992 г.

 

  ЛУБОЧНЫЕ КАРТИНКИ

  1.
  Читала присуху, звала повитуху,
  гадала у печки по черной золе.
  Не верила слуху, боялась старуху
  за то, что мальца принесла в подоле.

  Присуха усохла, старуха подохла,
  малец  стал верзилой и сгинул в ночи.
  Ни любо, ни плохо, ни аха ни оха.
  Что было - остыло   золою в печи.


  2

  Голик у порога.
  В углу темный лик.
  А скарба у бога-
  псалтирь да рушник.

  Пимы-скороходы-
  брильянова пыль,
  лежат огороды,
  как епатрахиль.

  Куда ты, родимый!
  Окстись! Телешом!
  Лишь росклубы дыма
  да пар над ковшом.

  На небе повозка
  оглоблей -в звезду,
  по ярому воску,
  себе на беду.

  …Лишь сна жаркий окат.
  На донышке тьма.
  Да лунки вдоль окон.
  Да в бане кума.

  3

  У плошки-бидон.
  У таёжки-байдон.
  У Глашки-занозистый деверь.
  Зовет её в дебри,
  влечёт в  ухорон -
  утырить мечты её девьи.

  Упырь не упырь,
  а возникнет во тьме,
  как  кедр под окошком, - мохнатый.
  Бормочет, хохочет - в своем ли уме?
  Не тетерев. И не сохатый.

  От хатки до катки-
  медвежьи ухватки.
  Капуста  с брусницей.
  Аль это все сниться?

  И ныне и присно!
  Глядь - рыло в твориле…
  Знамение крестное
  всё ж сотворила.

  Ещё что ль орешков?
  Щелкай, не помешкав.

  4
  Под стрехою веники-нетопыри.
  Со страха такое ль примстится?
  В предбаннике голос: «Кума, отвори!»
  Ну кто это может проситься?

  А мысли - то в миске  на дне - лунный воск,
  дожить бы до дней сенокоса.
  Чтоб веники резать, как в  первый укос,
  чтоб змеями -русые косы.

  На донышке встреча-лешак да змея.
  Напарилась, доня, намылась.
  Да голос в предбаннике тихий: «Моя!»
  Ну кто там-скажите на милость?

  5.  Ревность   

  Продышу во льду
  лунку-скважину,
  речи поведу
  очень важные.

  Ты да муж за столом.
  Печь протоплена.
  За узорным окном
  ты-утопленница.

  Сигану я в прорубь,
  донырну до дна.
  Для кого-то ты - проба,
  для  меня -жена.

  Пока ахала-охала-
  сколь накалядовал,
  хахаль шастал за окнами
  да подглядывал.

  БУКОЛИКИ
 
 1.
  Над пропастью во ржи. В Маслянинском  районе.
  В дали, куда таращатся глаза автовокзала,
  дорога, как петля на Франсуа Вийоне,
  последний стих бормочущем—веревка б не мешала,

  тогда и про Париж, и про друзей вагантов
  из горла  бы рвалось сквозь темноту мешка.
  Не мешкай, коль запел под стукоток вагонов,
  а вот перекричать, видать, тонка кишка!   

  Да сможешь ли  ещё ты так же менестрелить,
  под бряк сенокосилок, как под хлопки петард?
  Ну кто тебя услышит здесь –паяца и пострела,
  И кто ж воображение твое будет питать?

  Буколики писать - нелегкая работа!
  Где напастись гусей для перьев? Где выискать чернил,
  бумаги раздобыть? Вот ведь о чем  забота!
  И кто б на тряской бричке колёса починил?

  Езжай хотя бы так! Зевая, как Потемкин,
  как Чичиков томясь, чтоб мертвых душ набрать.
  В ревизсской сказке –рифм, как на плетне в потемках
  махоток на жердях –и все звонят в набат. 

  20.07.2002


  2.

  Ну что ж ты, Александр! На битву  с саранчёю!
  В Неведомский уезд. В Тудыкские края.
  Идальго-ты. А  степь – черна, как сарацинов               
  полки. И победить их – вот маята твоя!

  Над злаками треща в хитиновые фалды,
  куда они летят? Кто полководец их и
  к чему  здесь денди лондонские? Изысканные фаты?
  Чтоб тростью с набалдашником срубать цветы гречихи?

  Зачем здесь байронизм? Онегинские строфы?
  Штиблеты-зеркала? Дуэльный пистолет?
  Коль колос весь изъеден и бледен, как дистрофик.
  И с этою напастью борись ты хоть сто лет,

  но не родит земля, и русский бог убогий,
  воспетый князем Вяземским, одетый в епанчу,
  переодетый даже в твоих элегий  тоги,
  собой являет ту же, Сашуля, саранчу.

  Усы его торчат. А челюсти, побеги
  сжирая, шевелятся. И слышен жуткий хруст,
  пошибче Пугачева тотальные набеги…
  В том можешь убедиться, лорнируя сей куст.

  На нем крылатых тварей, как щеголей на Невском,
  как на Фонтанке ловких гусаров-прощелыг,
  до Натали охотников... А вот стреляться не с кем!
  С одними ты сквитался. Другие – прощены…

  Один из всех остался – повеса венценосный,
  красавчик Николай…Несноснейший паша…
  И сводник Бенкендорф строчит ему доносы,
  что, мол, жена поэта юна и хороша.

  Как мужа устранить? Брюзгу и рифмоплета…
  Дать порученье что ли Кутузову под стать?
  Пусть отрастит хитиновые крылья для полета,
  чтоб в войске саранчи ловчей было летать.

  Ты, словно мавр ревнив, как он – такой же пылкий.
  На лире благозвучной бряцаешь невпопад.
  Они ж, вонзая в фалды свои ножные пилки,
  перепилить тебя ну так и норовят!

  Когда б  ты был простым жучочком колорадским
  в пижаму обрядясь, вгрызался б в  хлорофилл ,
  о, как бы ликовали они бы и злорадствовали…
  Но в войнах насекомых ты,  словно грек  Ахилл.
               
  Пусть силы не равны. И в панцире есть дырки.
  Быть может эпиграмма сатрапа заведет -
  пошлет подальше в степь…И «Ниву» на подтирки,
  гневясь на пасквилянта, конечно, изведет.

  21.07.2002г.

  3.

  Давай, Тургенев, сходим на охоту!
  Чтоб в селезня прицелиться, как с трех шагов в туза.
  Мерцают в темноте утиные болота,
  как  Виардо Полины манящие глаза.

  Таинственная связь любви и мазохизма…
  О, сладостный момент нажатья на курок!
  Ну, как постичь загадку простого механизма?
  Прищурен глаз. Хлопок. И падает чирок.

  Дыра в тузе. Крыло у кряквы перебито.
  И тушками набит тяжеленькифронтоваяй ягдташ.
  Навылет прострелить все то, что не забыто…
  Как все же хороша! За сорок, а не дашь!

  Что ж! Время перечесть печальные трофеи.
  Кусочек дописать нечаянной главы.
  Побит пиковой дамой, твой верный туз трефей и
  Бежин луг простерт крылом ночной совы.

  Твой сеттер поутих. И сам ты, утомленный,
  уставился в костер – под бок клочок скирды
  подсунув. Он такой же упруго-раскаленный,
  как тело без корсета Полины Ви-орды.

  Не морщься ты, Иван, ведь то не опечатка!
  Ведь, как по тем полям, вскачь двигалась орда,
  так  голых баб табун купальской ночью, чавкая
  ступнями по болотам,  вскачь движется сюда. 

  На селезневый кряк. На ржанье жеребячье.
  На выстрелы ружья. На хохот в камышах.
  Для них, Иван Сергеевич, вы верная добыча.
  Ведь все они мечтают о рае в шалашах.

  Охота так охота! Тургеневских  красавиц
  мечтательных и юных печальный перелет.
  А мы с тобой в скрадке. При нас один мерзавец
  такой же похотливый, как книжный переплет. 

  Тряхни –ка ягдташом—и вылетят, оживши,
  крылатые  мечты тех барышень, что ты,
  сводил с ума романами, ночами сна лишивши,
  их души обращая в стеклянные цветы.

  Зачем  тогда стрелять? И по стеблям косою
  удары наносить, тревожа эту тишь?
  Но близится рассвет. Ружье твое росою
  покрылось, охладев. И ты, Тургенев, спишь.   

  20. 07.2002.

  4.
  Не знаю для чего стрелял по чайкам Чехов,
  выращивал крыжовник и вырубал сады
  вишневые на сцене. Да, жил он не для чеков
  для банковских , игр биржевых и прочей лабуды!

  Конечно, он бы мог спустить в трактире вексель,
  когда он путешествовал один на Сахалин,
  ведь жил он в том ещё нам непонятном веке,
  когда людьми играли блажь и английский сплин.

  Какие все ж причуды ,- в грязище колыванской
  по ступицу колесами увязнув, смысл искать,
  и с истовостью прям-таки какой-то пуританской
  для подвига, для нравственного в такую даль таскать

  чахоточные легкие. Ведь эта часть империи
  проедена  до дыр острожною   тоской…
  И разве же словесностью ты вылечишь теперь ее!
  К чему  здесь мизансцены и тонкий юмор твой?

  До  Томска б дотянуть! А может быть в Китай уж
  свернуть. И с приживалкой зажить в такой глуши,
  куда и Пржевальский не забредал, скитаясь,-
  средь сосен, глухарей, в отшельничьей тиши…

  Чахоточный румянец. Пенсне на том шнурочке,
  которым снова, Чехов, хоть удавись—тоска…
  И меркнущая у ворот она – в ночной сорочке.
  Как свечка поминальная. Как пагода в песках.

  Колывань-Новосибирск, 25.07.02.
   
  5.

  У Льва Толстого бзик– поближе быть к народу.
  Он косит луговину. Он ходит босиком.
  На коромысле Софья с утра таскала воду
  и чистила картошку огромным тесаком.

  Безнравственно богатство. И он рассвет встречает
  в полях с обычной сошкой. Куда он все же гнет?
  Неужто деспотизм тем самым обличает
  и призывает свергнуть самодержавный гнет?               

  С утра он косит луг, а ночью пишет книжки,
   в часы досуга он в лачугах у ребят,
  пока в гостиной дворня сражается в картишки,
  и бабы, словно бороду, лен в поле теребят.

  У графа оппонент – с бородкою, как сошка,
  он в Шушенском с Надюшей   и любит пострелять.
  Меж ними пробежала матерьялизма кошка,
  но оба знают толк – как глубоко пахать.

  Граф – снова за соху. А ссыльный-- за ружьишко.
  У Наденьки у Крупской –два селезня к столу.
  У Софьи у Толстой  мечта – колоть дровишки,
  самой…И с чистой совестью берется за пилу… 

  У каждого своя возвышенная схима.
  Затеяли на старость лет неразрешимый спор.      
  И дотлевает в раке тлетворный дух Зосимы,
  у Роди у Раскольникова дрожит в руке топор.

  Зачем же нам носить ту правду под полою,
  зачем шептать: «По совести!» «Покайся!» «Не убий!»
  И Федр Достоевский, посыпав плешь золою,
  за неименьем пепла, глядит как будто Вий.

  Насквозь через века. Духовные атлеты,
  вздымаясь из могил, идут на этот взгляд,
  все это дым отечества, дух рисовой котлеты,
  наш путь за той сохой и нет пути назад.

  Идет  Толстой с косой, до косточек истлевший,
  за ним  досель нетленный бредет Ильич с ружьем,
  он с Наденькой под ручку от гнили располневшей,
  и с Инною Арманд –они всегда втроем.

  У Пешкова усы немного перезрели.
  Он хмуро смотрит в землю, как бы читая «Мать».
  Дошли до той лужайки. В кружок тихонько сели.
  И ну вести беседы разумные опять.

  Закурит Йоська трубку, а Клюев самокрутку
  из ленинской из «Искры». И будут толковать,
  пока Надюша Вове под зад  подсунет утку,
  чтоб мог он завещание партийцам диктовать.

  Сойдутся на лужайке задумчивые кони
  на призраков туманных  немного посмотреть.
  И скажет  бык задумчивый, и наземь кал обронит:
  - Вот даже по-людски не могут умереть.


  Пастух проснется Ваня, измученный кошмаром,
  и комара на шее, прищучив, скажет:   
  - Н-н-да!
  И погрозивши в темноту  бычарам и кашарам,
  добавит:
  -Вот приснится же такая ерунда!

  И Бежин луг замрет. Кикиморы, русалки,
  возьмут в свой хоровод пришедших, хохоча,
  и станут, бья хвостами, играться с ними в салки,
  под бледною, как лампочка, луною Ильича.

  26-28.07.2002

 





ПОСЛЕДНИЙ СНЕГОПАД

  1.
  Последний снегопад, как паруса триеры,
  как известь на лесах поспешного ремонта,
  как Ника в небесах, как символ светлой веры,
  и мягче бороды безумца  из Вермонта.

  Лопатить мне его  веслом моей надежды,
  грести, пока волна зализывает борт,
  пока кроит он городу античные одежды,
  и крошит блеск на крыши, как на бисквитный торт.

  Он крутит будто черт,  засев в своей воронке,   
  он что-то там бубнит про «Бесов» и «Метель»,
  задиристее, чем Меркуцио  в Вероне,
  бузит, и баламутит  и тянет канитель.

  От дворницкой моей до  храма на пригорке
  он будет  ветви елок  и  тополей      ваять- 
  лепить дома, трамваи и ребятню на горке, 
  и, чудо прятать в горстке,  и  дурака валять.

  И надо налегать  с упорством  аргонавта,
  чтоб  складывать гекзаметры при помощи пихла,
  коль глубина фарватера  дана, как доминанта,
  и лед на тротуаре  упрямее осла.

  Не проморгать Колхиду бы  за этими делами,
  о главном  не забыть бы, что мы сюда, Ясон,-
  за золотым руном, что светит куполами,
  и пением во храме мерцает, словно сон.

  28 января 2005 года. Томск.

  2.Рождество

  Январь дохнет, но так и бережно и нежно,
  что не погасит снегирей  в подсвечнике ветвей,
  чтобы  светили   ровно,   тепло и безмятежно,
  пока  о том рассказывает   евангелист Матфей,

  как  в нашем Вифлееме  звездою в акушерской
  всю ночь окно сияло, чтоб созывать волхвов,
  и в гулком коридоре Иосиф -  на кушетке,
  ждал с новым одеялом и  веником цветов.


  3.Сибирские Афины

  Паросские снега России.
  Афины. Фидий. Парфенон.
  О как метели голосили,
  чтобы плутать между колонн!

  Циклоны выли, как Циклопы,
  чтоб по-варначьи, до нага
  ограбить нищую Европу,
  сюда сгребая жемчуга.

  Они идут, как Македонский
  ходил до Индии, сомкнув
  ряды, и скалясь мордой конской,
  алмазной гривой льнут к окну.

  Блестя каменьями в иконном
  окладе - правдою без лжи,
  светясь брильянтами в короне
  с чалмы  премудрого раджи.

  От белых  статуй на фронтоне
  до золотого алтаря,
  валясь в зевесовы ладони
  на протяженье января

  с времен Платона и Перикла-
  философично и светло
  на крыши, ели и перила -
  идут они, как стреж в весло.

  4.
  Я наймусь пойду пильщиком - кольщиком.
  Буду чурки колоть, словно книжки читать.
  Буду жадно хватать воду ковшиком -
  ломовая   сыть, богатырская стать.

  Напилю, наколю - кубометр по рублю.
  Закурю, засмолю.  Звякну кошельком.
  Я тебя люблю, я тебя люблю.
  Вот зачем пошел  пильщиком-кольщиком.

  5.Профессору

  Профессор, да, лекция ваша, как месса,
  в замесе которой звезда и бацилла,
  как будто троянцы по воле Зевеса,
  идут в наступленье на ум имбицила,
  клюющего носом над толстым конспектом,
  успеть бы чего  записать впопыхах,
  когда вы меня добивали контекстом,
  от плюшки столовской свело потроха.



  6.Снежинка

  Не тай, снежиночка, не тай,
  другая будет - да не та,
  иной резьбы, хоть и кристальная,
  останься - туфелька хрустальная!

  7.Колядки

  Какого ляда-
  Коляда!
  Рога козлины,
  борода
  у нашей Нины.
  Не глуп я, вроде бы,
  а вот
  заколготили у ворот-
  и шиворот на выворот
  тулуп овчинный.
  Ты жинка -злюка
  не тирань,
  не без причины
  я был мамлюк,
  а стал баран-
  в мешке дивчины.

  8.Сочельник

  Голик у порога.
  В углу темный лик.
  А скарба у бога--
  псалтирь да рушник.

  Пимы-скороходы-
  брильянтова пыль,
  лежат огороды,
  как епитрахиль.

  Куда ты, родимый!
  Окстись! Телешом!
  Лишь росклубы дыма
  да пар над ковшом.

  На небе повозка
  оглоблей - в звезду,
  по ярому воску,
  себе на беду.

  …Лишь сна жаркий окат.
  На донышке тьма.
  Да лунки вдоль окон.
  Да в бане кума.

  9.Благодарение

  Спасибо дочурке, сопевшей в кроватке,
  спасибо Снегурке под елкой на ватке,
  котенку на печке и псу в конуре,
  протекшим годам,  холодам  в январе,

  конфетке на ветке, подаркам в мешке,
  что сразу - не мешкав. И что - налегке,
  треух нахлобучив, уйду, взявши посох,
  красивый, счастливый   и голый, и  босый.

  10.Машкерад

  Лед морозом  отглажен
  да отлакирован,
  как с дурнушкой на ложе
  шут Балкирев он.

  Фейерверков султаны,               
  канонада  петард,
  у пресветлой у панны,
  муж - кавалергард.

  Усы мазаны сажей,
  с   еще теплой вьюшки.
  Сколько здесь экипажей!
  Как сельдей в кадушке.

  11.Смысл

               
  Сходить что ли по воду?  Дров наколоть.
  Колодезь ведром потревожить.
  Есть повод. Когда обезвожена плоть,
  душа - тоже вдруг занеможет.

  В обнимку с березовыми-и в дровяник-
  слагать там поленья, как оду.
  Как будто заветную запись в дневник
  вносить, предсказав непогоду.

  А пот меж лопаток, как миро с икон.
  От пят до макушки  ты  пышешь.
  Как конь  на извозе. Как дом до окон
  просевший в сугробные пышки.

  Натоплено впрок. И воды наносил.
  И - все. И на гвоздь коромысло.
  И вечером этим, конечно же, сил
  достанет, чтоб  жить не без смысла.

  В приземистых сенцах, где фляга, как Будда,
  греметь, словно витязи,  в битву.
  И влагу глотками могучими буздать,
  как будто читая молитву.

  12.Кистью мариниста. Шторм
               

               
                Виктору Звереву

  А ветер рвал шкоты на фоке,
  а шкипер кусал  мундштук,
  а боцман ругался: «Фак ю!»,
  считая по восемь штук.

  Волна за волной вздымалась,
  и рвало из рук штурвал,
  осталась самая малость-
  осилить девятый вал.

  13.

  Бледный снег, бедный свет-
  Рождества послед.
  Конфетти на снегу-
  на лету,  на бегу.

  Серпантин да пробки
  шампанские,
  да следы на сугробе
  шаманские.

  Декабрь 2005, январь 2006г.г. Томск-Новосибирск.


  14.

  В последние дни уходящего года,
  в последние ночи и дни-
  такая погода, такая погода,
  такие на елках огни,

  такие, как в прошлом году, в позапрошлом, 
  как в бедственном детстве, как встарь,
  и хочется слышать о чем-то хорошем-
  чего неосознанно жаль.

  А все остальное давно осознали,
  а все остальное-сожгли.
  Из свечек-огарков затеплить едва ли
  такие ж, как прежде огни.

  Ну, жалости, что ли хотя б маломальской.
  Хотя бы еще помолчи.
  Сгорает души огонечек бенгальский
  в такой непроглядной ночи.
  1999

  3

  У плошки-бидон.
  У таежки-байдон.
  У Глашки-занозистый деверь.
  Зовет ее в дебри,
  влечет в  ухорон -
  утырить мечты её девьи.

  Упырь не упырь,
  а возникнет во тьме,
  как  кедр под окошком, - мохнатый.
  Бормочет, хохочет - в своем ли уме?
  Не тетерев. И не сохатый.

  От хатки до катки-
  медвежьи ухватки.
  Капуста  с брусницей.
  Аль это все сниться?

  И ныне и присно!
  Глядь - рыло в твориле…
  Знамение крестное
  все ж сотворила.

  Ещё что ль орешков?
  Щелкай, не помешкав.

  4
  Под стрехою веники-нетопыри.
  Со страха такое ль примстится?
  В предбаннике голос: «Кума, отвори!»
  Ну кто это может проситься?

  А мысли -то в миске,  на дне-лунный воск,
  дожить бы до дней сенокоса.
  Чтоб веники резать, как в  первый укос,
  чтоб змеями -русые косы.

  На донышке встреча-лешак да змея.
  Напарилась, доня, намылась.
  Да голос в предбаннике тихий: «Моя!»
  Ну кто там-скажите на милость?

  5.  Ревность   

  Продышу во льду
  лунку-скважину,
  речи поведу
  очень важные.

  Ты да муж за столом.
  Печь протоплена.
  За узорным окном
  ты-утопленница.

  Сигану я в прорубь,
  донырну до дна.
  Для кого-то ты - проба,
  для  меня -жена.

  Пока ахала-охала-
  сколь накалядовал,
  хахаль шастал за окнами
  да подглядывал.


 

 Сон кержака
                Моему закадычному лешаку Геннадию Шадрину

  Кухта на пихте. На  сосне - куржаки. Подборье, как сон кержака.
  Ты снег огребаешь охлупнем руки, ладонь же - краснее жарка.
  О, как в чернотале горит ожеледь, на лунном свету чешуясь!
  Как будто русалка забралась в подклеть, хвостом  сребросканным виясь.

  Снег- жемчуг. А хрусткая наледь- парча.Невестится  весть по распадку.
  Зияет зерцало. Сияет свеча. И девушка, как куропатка.
  Как селезень- тесть. Как чирочек-зятёк.И кряковой утицей-теща.
  И свадьба выкатывает на бугорок, чтоб жить натуральней и проще.

  У деверя -дверь нараспашку рубахи, не ахай, когда он пойдет в кулачки,
  а коль за ухватец ухватится сваха,тогда обкопытятся все мужички.
  Тогда шишаков и рогов понаставят,неписанный драк соблюдая устав,
  чтоб кругом ярило катило на ставнях и сахарней были невесты уста.

  Когда  с золотыми  сватами на ты, кумой обзавесться недолго.
  Под глазом у шурина краше святых иконных шурыга наволгла.
  А небо синее его синяков, а церковка - вечная  скрепа,
  и у иконостаса среди мужиков ты замер и баско и лепо.

  Ударит ли пуля в косулю, коса ль пройдется по согре, срубая ромашки,
  бес в ребра, иль  нить серебра в волоса - кого нам винить? Разве черта в рюмашке?
  Гадать по следам удалося ли лосю лосиху нагнать, наколовши груздок
  на вилку, припомнив Марусю и Люсю, брусничные губки, прихватный гузок.

  Лосю удалось. Кабану  надо в баню. Налиму - в голимую надо уху.
  Как бредню - мотню, так Ивану - матаню. Как уху подушку, зерна - петуху.
  Косится косачь. Кастрюки заострились.И харю такую наклювил глухарь,
  что  даже саранки в кудряшки завились,и ты, не крестясь, опрокинул стопарь.

  Ты грешен, как леший. Знахарка в предбаннике шептала заклятья, лила ярый воск.
  И видела там мужика перестарка,который к товаркам ломился, как лось.
  И зрила, как вызрев в кондицию фавна,чтоб древних традиций заветы сберечь,
  в парную клубами и тайно и явно,к Любашке и Маньке  вструялся , сиречь,

  вселяясь и в ковш, и в березовый веник,в вихотку, в смолевые доски полка,
  чтоб рдели и пыхали  камни  коленок, калёней камней, горячей   кипятка.   
   
  2005?

 ЗВЕЗДА

  Меж поляной в ромашках
  и Полярной звездой-
  небольшая промашка -
  серп луны молодой.

  Кинь краюху мне в кОшель,
  я уйду за сарай,
  ручка звездного ковшика
  зацепилась за край.

  Пропаду за околицей.
  костерок разожгу,
  лучик звездочки колется,
  пробивась сквозь згу.

  Посмотри на лучистую,
  помолись за меня
  это во поле чистом-
  я сижу у огня.

 2011

  РЕПЕТИЦИЯ

  Писали граждане петиции
  в инстанции - кассационные,
  а я сидел на репетиции-
  гудела репетиционная.

  Орала девушка про Русь,
  про первозданную, посконную,
  судить об этом не берусь,-
  светилась благостью иконою.

  Ей подпевавший бородач
  брал терцию баритонально,
  копался люд себе на дачах,
  как это было  ни банально.

  А мы тональность ля мажор
  не от обжорства все ж эстрадой,
  возделвыали -нотный жар
  раздув, и вокалистка рада

  была то в терцию, то в сексту
  попеть, чтоб быть ещё народней,
  тем ближе были мы к контексту,
  и тем звучало огородней.

  Тем хороводней сарафан
  на юной деве раздувался-
  и нота "до", и нота "фа"
  звучали -я им отдавался,

  как девушке в большом стожке
  пахучем, скошенном недавно,
  торчал кокошник на башке
  а лапти на ногах подавно.

  Но нет - не скошен, перекошен
  он был и в сено мощно вдавлен,
  ошибка здесь, но о хорошем
  хотелось думать и о давнем.

  Не ошибаться никогда,
  петь просто ,чисто, незатейно,
  идя как рыба в невода
  водой текучей постатейно,

  за нотой нота, за акко-
  рдом , беря ещё один аккорд,
  в стогах ночуя за Окою,
  чтоб от оков бежать, милорд!

  За око -око-зуб за зуб,
  не надо никаких метафор,
  когда забит заботой зоб,
  тогда уйдёшь ли от мента фар?

  Почувствовал я - на прямой
  пробор пошёл мой перебор,
  а на дворе -то месяц май,
  и лучше б положить с прибором

  мне на народность, на народ,
  на сарафаны в клубе гулком -
  да и слинять бы в огород,
  а лучше прямо в Акапулько.

  Да окопаться на пляжу
  среди гитар, самбреро, пончо, 
  а то ведь это просто жуть,
  того гляди -фольклор прикончит!

  Куда -нибудь на острова,
  обнять бы пальму, не берЬёзу,
  там, где не пухнет голова,
  от фольклористского серьёзу.

  Не на Фолькленды, нет, туда
  пусть лучше лезут англичане,
  уж слишком  их нудна дуда
  и в рок-н-ролле одичали.

  А мне б причалить во печали,
  на тот причал, где тишина,
  и все б сидели и молчали,
  не надо больше -ни Гуна.

  08.05.2011 2




              III

ПЕРОМ ГОГОЛЯ

 
 ***
  Полет гусиного пера
  по савану мертвячки.
  Куда ты, брат? Пора, пора.
  Во храме гаснут свечки.

  Когда все перья заскрипят
  полтавскими поверьями,
  тогда промолвит дьякон:"Свят!"
  схватив Псалтирь проверенный.

  Тогда голик - на черенок,
  и лик в углу чернеет,
  тогда метлою между ног
  философ цепенеет.

  Ухмылка Гоголя и нос
  в таком античном вкусе.
  Скрипит пером весёлый гностик,
  гогочут его гуси.

  Спасли они когда то Рим,
  он мир спасёт от скуки,
  его полеты повторим,
  когда -метелка в руки

  и телка в стайке, и петух
  на прясле возле церковки,
  и у иконы не потух
  огонь, как коготь, цепкий.

 ТРЕТЬЯ НОЧЬ ХОМЫ БРУТА

               
                «Один раз во время подобного  странствования  три  бурсака  своротили  с
  большой дороги в сторону, с тем чтобы в первом попавшемся  хуторе  запастись
  провиантом, потому что мешок у них давно уже был пуст.  Это  были:  богослов
  Халява, философ Хома Брут и ритор Тиберий Горобец.
       Богослов был рослый, плечистый  мужчина  и  имел  чрезвычайно  странный
  нрав: все, что ни лежало, бывало,  возле  него,  он  непременно  украдет.  В
  другом случае характер его был чрезвычайно  мрачен,  и  когда  напивался  он
  пьян, то прятался в бурьяне, и семинарии стоило большого труда  его  сыскать
  там.»
                «Вий».  Николай Васильевич Гоголь


  Возьму свечей, Псалтирь, кусочек  мела, который прихватил с собой из бурсы.
  У Бога слов спасительных немало. Да ведь и петь я научился басом.
  Псалмов мне на ночь хватит от  Давида, для вида же, а так же для задора,
  я табачку нюхну. Мужик у хаты кисет мне сунул. Кончится не скоро. 

  Уже на небе звезды - светляками. Скрипит ступень. Насупились иконы.
  Намерен воевать я с ветряками? Похоже - да. Алтарь, как пасть дракона.
  Я запалю побольше -трепетуний.  Могучей силой круга мелового
  отгорожусь от упырей, - не втуне крестясь, уйду в молитву с головою.

  Ведь я не ритор – я философ, значит, мне ведьм возить на шее не пристало,
  я колос - средь мыслителей - колоссов и потому – горилки бы и сала,
  тогда и сам Сковорода Григорий – не горе - одолею  в пол-присеста.
  Но панночка! То сущая Горгона! Как тайный текст  с изнанки  палимпсеста*.

  Учили в семинарии – в посты нельзя уста нам осквернять  скоромным,
  но  Горобец Тиберий –враль нескромный, ввернет мне байку в уголке укромном,
  по кромке балансируя греха, огладит ус, мигнув, примолвит «Ха!»,
  и за Халяву, вишь, поди расплата. Ведь он, подлец, -   ума полна  палата!

  …Уже стоит в гробу. Уже летает! Уже мой круг таранит краем раки.
  (Как каланча -  свеча у края тает.)  На лбу  - каббалистические  знаки.
  Намедни - не она ль меня   в сарае ловила, как навильник сена? Глупо,
  чтобы казак, - топорщась волосами  засаленного старого    тулупа,

  дрожал. Уже - хвосты и жала – чешуйчатых, ушастых и хромых
  в меня уставились, чтобы верней сграбастать. И –шасть  за круг ужами, будто мысли
  о  колоколе медном. На монеты его расплавили два  чёрта прошлой ночью,
  Четьи Минеи**  кинув на растопку. Мне только бы не видеть гарны очи!
  Не подниму чугунной головы я! И жгут, как кузни горн,  глазищи   Вия.
               


  *Палимпсесты- тексты средневековых переписчиков, написанные поверх смытых или счищенных более древних.

  **ЧЕТЬИ-МИНЕИ  – сборники оригинальных и переводных памятников, житийных и риторических церковно-учительных слов и других сочинений отцов церкви и предназначавшихся в средневековье для ежедневного «душеполезного» чтения в течение месяца.


  2010



 ВАКУЛА ЛЕТИТ

  У Вакулы сводит скулы-
  слишком высоко взлетел.
  Вол в хлеву. В подклети -куры.
  Хруст пимов да скрип петЕль.

  Он ковал певучи шкворни,
  гвозди ладил для подков,
  пока мать варила корни
  для привады мужиков.

  Ведьмы сын, кузнец, художник-
  он рисует неспроста
  эту ночь на бычьей коже
  кистью чёртова хвоста.

  Долетит ли до столицы
  иль запьет с Басаврюком-
  для любезнейшей девицы-
  по сугробам босиком.

  С похмела завалит в сенцы-
  бас сватов да смех девичий,
  а на шитом полотенце
  две хрустальных черевички.


 


ГИМН ПОТУСТОРОННИХ


  Ты зачем , Хома, чертил
  мелом круг по доскам,
  ты зачем грозил чертям
  иль в молитвах дока?

  Ты зачем листал Псалтирь
  да бубнил Писание?
  Я упырь и он упырь-
  и тебя достанем мы.

  Знаем, круг твой не ослаб
  этими ночами...
  Не уйти от наших лап,
  от клыков с когтями.

  Ну чему учили вас
  в вашей семинарии-
  штоф с гарилкою да квас-
  да хромой звонарь и

  ректор с проповедью бурсе,
  чтоб не воровали и
  на дубовой палке бутсы,
  лужи с боровАми?

  Тут тебе, Хома, не кур
  на халяву хапать,
  тут, мой милый, Вий да Щур,
  а не лыков лапоть!

  Ты пошто обидел Панну,
  милую покойницу
  да пришёл на читку пьяный
  эту упокойную?

 ПЕСНЯ ВАКУЛЫ

  Ночь черна, как угольный мешок,
  до кишок морозец пробирает,
  валится ль с охлупня лемешок,
  хлопец на бандуре ли играет?

  Грает ворон, ведьма ль из трубы
  возносясь, взлетает на ухвате,
  к сватье ль кумовья-набить зобы,
  иль колдует кто-то в жаркой хате?

  Запою колядоньку звончей,
  из мешка повытряхну всё сало,
  мне ли не ходить среди ночей,
  чтобы ты моею Ладой стала?

  Не нужны мне пряники, изюм
  да гуся зажаренного запах,
  мне бы скинуть на сугроб озям
  да тебя сграбастать в сивых лапах.

  Я на чёрте ведьму обгоню,
  я слетаю за подарком в Питер,
  удивлю похмельную родню,
  так что перекрестится пресвитер.

 ЗАКЛИНАНИЕ ПАННОЧКИ

  Я летала на тебе,
  дурень стоеросовый,
  ты да Горобец Тиберий-
  дети опороса.

  Да ещё Халява -ритор,
  с бодунища -где уж там!
  ты бы харю что ли вытер,
  чтоб с любовью к девушкам!

  Выставлю остатний зуб
  в хохотке старушечьем,
  Горобца-совою-в зоб,
  клятвы не нарушу.

  Буду верной упырям,
  да сестрёнкам -ведьмонькам,
  а внесут с молитвой в храм,
  лешаков не выдам вам!

  Но тебя, пойми Хома,
  я не пожалею,
  в третью ночь сведу с ума,
  не кури елея!

  Не снесешь ты эту жуть,
  ткнув иголкой с пялец,
  в наказанье насажу,
  прям на Виев палец.

 
 ПЕСЕНКА ТИБЕРИЯ ГОРОБЦА

  Сыграем, хлопцы, на бандурах,
  пусть бабы -дуры млеют в юбках,
  бык, словно антик на котурнах,
  горилка закипает в кубках.

  А в урнах шевелИтся пепел,
  то петел в третий раз кричит,
  в церквах срывает двери с петель
  и что-то светится в ночи.

  Мы на базарах воровали,
  на ярморочных площадях,
  мы в лужах вместе с боровами
  с пяна, сукна не пощадя,

  валялись, ставили вертепы
  про Ведьму, Вия  да Хому,
  но чтобы так, как он -нелепо,
  зачем , ей Богу не пойму!

  И вот Хому вперед ногами
  из церковки на солнце прут,
  неуж виновен пред богами,
  иль просто притворился, плут?


 СВАТОВСТВО ВАКУЛЫ

  Санным следом за Оксаной
  засылать сватов пора бы,
  да в соборе петь "Осанну",
  месяц в небе, как корабль.

  У Солохи чёрт за вьюшкой,
  да в  мешках по хахальку,
  вот подбросить бы понюшку
  в ноздрю печки угольку!

  Чих да пых! Табак- то добрый
  да кабак  у шинкаря,
  жинки злючие , как кобры,
  рожки ставят втихаря.

  Но  Оксана да Вакула-
  голубки у алтаря,
  весть о том несется пулей,
  что на чёрте, мол, не зря

  наш кузнец летал в столицу,
  лица - торжества стихарь,
  да и Голова не злится
  среди прочих пьяных харь.
   



 ВАКУЛА КАЛЯДУЕТ

  Акула мне в ребро,
  когда я не Вакула,
  за чёрну девки бровь
  накалядую куль я!

  Морожена сома
  пусть сунут мне - пустое,
  знай, прибежишь сама,
  ведь дело не простое.

  С чертями в прорубях
  для парубков привада,
  когда не старый лях,
  тогда твоя отрада.

  Горилки с табачком-
  да лунный круг, как харя,
  бочком к тебе, бочком,
  ведь я тебя кохаю.

  Те проруби-глаза
  твои, краса- дивчина-
  ой, проподаю зараз,
  хоть вроде, пили чинно.

  Смотри - в мешке карась
  да окорок -дубина,
  когда по морде- хрясь,
  тогда, знать , полюбила.

  Горит моя щека,
  как чугунок в печурке,
  ещё терплю пока,
  но поцелую…Чурку...

  Намазали бровей
  да глаз, да пухлых губок
  такая вот бравада,
  вот это нас и губит!
   
   
 ПЕСЕНКА ЧЁРТА

  В куле у Вакулы сидел не у дел,
  крал месяц-подкову из кузни,
  уменьшась, как мышка, в кармане сопел
  да строил несносные козни.

  Галушки толкаю в хайло колдуну,
  ведь он напервейший мой друг,
  доставить могу в один миг на Луну,
  хоть даже ты не Басаврюк.

  Сожми же коленями рёбра мои-
  на мельнице помнишь гуляли?
  Но если взовьюсь, то уже не моли-
  на Землю вернёмся едва ли.

  На иглах столичных нас, как мотыльков
  нанизано, будто в кунсткамере,
  при свете дневном чудный блеск ангелков,
  лишь ночь - упыри да кикиморы.

  Я в лунном сияньи галушкой в сметане-
  лечу, на спине тебя ввысь унося,
  куда тебе, друже, к царице, к матане,
  подумай покрепче, о чём -то прося!
   
 31.12.2010


 ПЕСЕНКА ПАННОЧКИ

  Ах ты, милый мой Хома,
  я сведу тебя с ума,
  ждут тебя сума, тюрьма,
  а не милая кума.
  На погосте твои кости
  будут гнить.
  Да к чёрту в гости!
  Ткётся паутины нить-
  ничего не изменить.
  Положу на шею ножку-
  покатай меня немножко.
  Наша тайна - клятвы крепь-
  хлев притихший, степь да степь.
  Почитай, Хома, молитву,
  когда кликну упырей,
  выйграешь ли эту битву
  возле запертых дверей?
  Что поставил, милый на кон,
  против Вия, упыря?
  Перекрестится диакон
  да прочтёт из Псалтиря.
 
31.12.2010 07:23

  ПОЛЁТ ЗА ЧЕРЕВИЧКАМИ

  На чёрте для тебя лечу за черевичками,
  влюблённый сын Солохи, неплохо на плечах
  устроившись Лукавого, по набожной привычке,
  знаменьм осеняясь при блещущих свечах.

  Хвост на кулак намотан рогатого подсвинка,
  а месяц подзастрял, за вьюшку зацепясь.
  Щепоть в межбровье тычется. Я слышу голос:"Сынку!"
  И ведьма -на философе- в немереных степях.

  То взгляд императрицы ли? А может просто снится мне?
  А может я лишь дьяк в Вакулином мешке?
  Отправиться мне что ли калядовать с девицами,
  иль возыметь фантазию в расплавленной башке?

  Вакула я или Хома -никак не разберу того,
  неужто круг очерченный с молитвой не спасли?
  И на погост меня несут в дубовый гроб обутого,
  как в лапоть -ногу в цыпках -на самый край земли.

  Ударить что ли молотом по звонкой наковаленке,
  иль ведьму прокатить, хоть мне и не пристало,
  в мечтах горячих о милОй, как бы, однако, в валенке
  её святая ножка для туфельки хрустальной?


   31.12.2010 06:28   


 НОСУ МАЙОРА КОВАЛЁВА

  Пойми,  ты только нос майора Ковалева,
  сбежавший  от хозяина, чтоб получить чины,
  и нюхаешь, чтоб Гоголь опять не навалял,
  какую повестушку втихушку от жены

  цирюльника. Ему уж лучше бы не резать
  буханку по утру, чтоб обнаружить факт-
  да, нос с прыщом на кончике неслыханную  резвость
  внезапно проявил. Здесь кончена строфа.

  А там, глядишь, по Невскому среди других карет
  ты важно направляешься, чтоб  зарулить в Исакий,
  и всякого, кто скажет: «Да это ж -нос!»-  корят,
  что он не так как все. И мыслями инакий.

  И вот уже в присутствии  в отсутствии хозяина,
  блистаешь орденами и крыжишь циркуляр,
  посмотрит кто-нибудь – вон из ноздри козявка,
  но вслух ведь не объявишь. Вот ведь какой фигляр!

  Ну а майор у зеркала, не обнаружив носа,
  стоит как будто вкопанный на пьедестале конь,
  положим,  у него есть к беглецу вопросы,
  но скажут чего доброго – ты тем колеблешь трон!
   
  Но чудеса случаются обратного порядка,
  даже когда кончается хмельное в кабаках,
  и нос майора как бы тот кабачок на грядке 
  отрос на прежнем месте, оставив в дураках

  всех тех, кто раболепно перед тобою пятился,
  кто величал «сиятельством»  с отпиской «самому».
  …Куда ж твоя карета по набережной катится,
  чтоб  Гоголь ухмылялся неведомо чему?

  2010

  ПРИВОРОТНИЦА

  Я уносил тебя в ближайший лес-
  и эта ноша мне была не в тягость,
  я задыхался от твоих волос,
  в которые была ты, словно в тогу

  одета.И как будто на алтарь
  укладывал тебя на мхов перину-
  Тарзан твой, твой индеец, твой дикарь,
  чтоб в жертву принести тебя ПерУну.

  А ,может, все же это ты -меня,
  маня в чащобу леса непроглядную,
  где я уже не взвижу света дня,
  кули таскавший в нашу ночь калядную?

  А в тех кулях моих больших, Вакулиных-
  черт да разрыв-слова для приворота,
  с утра похмелье пьяного загула
  да тихий скрип  Оксаниных ворот.

  Ударит, пыхнув, молния в алатрь.
  Лежу нагой на скользком ,хладном камне.
  Заносишь нож, как то бывало встарь,
  но это всё -таки, скажи, на кой мне?

  Вот почему - несу тебя по лЕсу
  принцессу ли, колдунью -приворотницу?
  несу, не замечая даже веса,
  но выскользнешь русалкою в болотце.

 2010 г.

 МАГИЯ

   И я играл в с русалкой в салки,
   и я топил в ту прорубь санки,
   хватая щуку трепетунью,
   и было это всё не в туне.
   В ту ночь в тунике выходила
   из дымной проруби она,
   светила на небе луна,
   дымило ли паникадило?

   То поп ли пел мне отходную
   или же Панночка, беснуясь,
   долбилась гробом в круг магический
   под Пана флейту элегическую?
   "А ну её! Ту ведьму- панну!"-
   скажу я Горобцу Тиберию,
   но в ужасе уже теперь и я,
   а вдруг я в прорубь эту кану?

   Стать оборотнем - та же смерть
   уж лучше мне на паперть смердом,
   как круга радиус измерить?
   Не радуюсь. В той бочке с мёдом
   посул отца её -сплошь деготь,
   и навалилась темнота,
   была зазноба-да не та,
   озноб -и в сердце Вия коготь.

   Но только эту связь порви я
   я вновь увижу рожу Вия,
   тебя я в ванне утопил,
   хотя который день не пил.


 ****

  Метели крест нательный -
  когда ни зги окрест,
  ну что там  канителиться
  да выбирать невест?
  Свеча отбросит тени
  косматые, чужие,
  но на засове сени-
  и сколько ни кружи,-
  а спутаешь нечаянно
  свою с какой другой,
  но поп уже венчает-
  и кольца под рукой.
   И вот ты в ванне той утопленница,
   в вине вина иль в косячке?-
   что догорает в полной пепельнице
   две ранки в вене на руке.

 2010 г.