Заметки. Four

Тогда мне оставалось только дрожать под его руками. Что называется "трепетать". Мое тело не умело трепетать. Я умела бояться, раздражаться, бить руками в грудь; я умела мерзнуть, но не укрываться одеялом, закатывать глаза, недовольно цокая языком и гладить свои колени, представляя, что и меня кто-то мог бы любить. Но трепетать я не умела. А его руки уже опускались на мою грудь, и я чувствовала поволоку в своем взгляде. Я знала, что мое выражение лица сейчас не как в кино: не приподнята бровь, рот не застыл в полуоткрытом состоянии и губы не дрожат от прикосновений. У меня была неумело прикушена губа, та, нижняя, что искусана в кровь. Брови не меняли своего характерного положения. Глаза. Они были как у впервые попробовавшей алкоголь девчонки: пьяные, дерзкие, боязливые, затуманенные. Его руки тем временем калечили нежными прикосновениями мои бедра, все ниже опуская границу возможного, как планку. Губы искали не тронутое ими же самими место на груди и животе. Но самое сексуальное - это дыхание. Ничего более горячего в своей жизни я не ощущала. Не ощущала за всю свою жизнь, до этого вечера. А потом почти каждые два-три месяца меня обдfвал новый жар, новый кардинально; каждые два-три месяца источником этого жара был новый гейзер.