Глава вторая

С тех пор почти закончилась зима,
переболев снегами и ветрами,
и те, кто не успел сойти с ума,
теперь ругали слякоть под ногами.
И птицами проложен был маршрут
на постепенно воскресавший север,
и солнце походило на грейпфрут,
устало замирающий на небе.
И город постепенно отмирал,
как будто прежде пребывал в погромах,
и как зимы торжественный финал -
крошился лёд на местных водоёмах.
Уже темнело позже и закат,
теперь, казалось, выглядит иначе...

Над письменным столом висел плакат,
где говорилось: МУЖИКИ НЕ ПЛАЧУТ.
На письменном столе лежала тьма
исписанных тетрадей и блокнотов...
В календаре опознавался март,
как некий знак в судьбе переворотов...

Переворот, ненужный поворот,
как первый дождь, что так усердно капал,
когда в ту ночь его Аэрофлот
над океаном уносил на запад.
Посадка в дальнем городе Нью-Йорк,
из багажа - одна смешная сумка,
в которой жизнь он уместил, как смог...
И в первом баре выпитая рюмка,
с торжественною речью перед тем,
как влить в себя отнюдь не русской водки,
забыть тепло сырых московских стен,
которое подкатывало к глотке,
которое ещё жило внутри,
и слёзы на глазах, а это значит,
что что бы там плакат не говорил,
но мужики, поверьте, тоже плачут...

Проходит время. Он уже привык
к скитаниям по замкнутой чужбине:
он подтянул хромающий язык,
работает в каком-то магазине...
Но каждый вечер воротясь домой,
как будто бы подходит к краю бездны,
картиною любуется одной
и по привычке курит у подъезда:
горит окно на верхнем этаже,
что расположен меж седьмым и пятым,
и на заборах не рисуют матом
всё то, что воспаляется в душе
по вечерам соседские ребята,
в палатке рядом с домом взяв дюшес,
как он когда-то, в поистёртых датах...
Лишь циферблат помноженный на шесть,
бегущих стрелок много тысяч жертв,
ему напомнят сахарную вату
и детство безвозвратное нашест-
вием, пришествием, дебатом
откликнется в подкорке и уже
не потревожит ни одной заплаты
его души, ни в чём не виноватой,
раздельно написав все бы, ли, же...
А по ночам не побеждённый сном,
о девочке далёкой вспоминая,
он создаёт ненужное письмо,
чернилами бумажный лист марая.
Он вспоминает славный новый год
в компании едва знакомых граждан,
двери подъездной позабытый код
и за окном стоявшие пейзажи,
и то, как вместе вышли на балкон,
а за балконом просыпался вторник,
чтоб покурить тогда она и он,
на деле создавая треугольник,
что был тогда совсем недопустим,
как отвечая поцелуям всё же
она себя просила отпустить
к тому, который выглядел моложе...