Выпуск 22 завтраки на обочине

22-0.

                * * *

                Я получал воздушные шары
                из ничего. И делался доволен.
                Чудесные! Годятся для игры
                в свободную и радужную волю.

22-1.               

                * * *

Теперь мы узнали друг друга –
      (… так буднично было свиданье:
             без трепета, без упованья,
             без преодоленья испуга…

        … приучены к долгим сомненьям
             вторичного поиска – души
             томились все тише, всё глуше…) –
И больше не ждали сближенья.

Тогда нас нежданно спокойно
объяло бессмертие встречи.
     (… так входят в таинственный Вечер…
      … так День утоляется знойный…)

22-2.

                * * *

Мне доктора при жизни клад скопили,
а сверху возвели – дурацкий храм.

Там много солнца, ласточек, и пыли,
и прихожане тащат всякий хлам…

(Но в их расчётах движется помарка,
на лицах виден неумелый грим…)

Пожалуй, откажусь я от подарка.
Мне от него ни холодно, ни жарко…
но и не жалко, если б стал моим.

22-3.

                * * *

Как трётся приятно о мрамор пальто
в роскошном московском метро.

(Он весь состоит из прожилок ума,
что в мраморе вьёт и ветвит бахрома.)

Да я б и рождённые кости свои
Истёр об узор, где в ветвях – соловьи!..

(Они ведь оттуда тебя узнают,
и разве что воду не пьют.)

22-4.

                * * *
                С  разрешения Компоэтора –
                Альбине Синёвой

Я выучил паучие движенья –
ты видишь, сколько смыслов я плету,
земле переменяя притяженье,
чтоб не давать ей выпасть на лету               

за кромку яви. Все, что вам наснится,
но по-отдельности – сплету теперь в одно…
И знаю, что когда погнутся спицы –
то прилетят лучи, заштопают пятно…

Стою на коврике. В вокзальном светлом холле
ручной работы. Из травы и птиц.
И разница лучей глазницы колет,
и пальцы ранит щебетанье спиц.

22-5.

              * * *

Мы играем именами,
вызывая из могил
плоть, спеленатую снами…

Слышишь, плачут вновь над нами?
Души живы. Вот шаги…

(Мы-с-тобою-не-враги.)

22-6.

                * * *

Если звёзды напророчат,
выстилая этот сон,
выйти ереванской ночью
в многоликий Вавилон –
 
не возьмусь достроить башню
(предлагайте – откажусь!)
и к тоске моей, и к кашлю
добровольно ворочусь,

а ворочаюсь излишне
в ереванском страшном сне –
это лепестками вишни
холод давит веки мне.

22-7.                4-2-3-4-1

                * * *
Немыслимо. Но жизни жить осталось,
как паре строф, такая ерунда.
Я выйду в двери, под ногами – талость,
а в небесах ждёт полая вода.

Не дай, Господь, Твоей мне укоризны,
не выразить, как я Тебя люблю:

на папертях гордящейся отчизны
последним сиротой стою,
и день и ночь пою, и стыну люто!..

Виновен ль я, что так клубок запутан,
Что паркам стыдно нити разбирать?
Бомжом, каликой, крытый смертным потом –
Я нищим стал, ходячим анекдотом…

Едва ходячим, если не солгать.

22-8.

                * * *

Капитаном студёного судна,
всблянь плывущего в рюшах больших –
я трясусь беспробудно, как будто
вглубь крущу в омерзлениях всих.

Лёд слоится, за нажитью нажить,
в снах ветьвидится солнце их дна…
И Ковчег начинает куражить
густокряжных эвонов блесна.

Солнце бляшет и дщерится в щели –
сорок градусов, пламень-вольфрамм,
м-м-дяшка возду… ха! – плоть испеченья:
по-над нёбный и сладший миррам!

Ходовое НЗ черносемья,
тирра – точка, бубенчик во храм…
Похруст –  в солоно, в сткляни – усемья.*
Лик товарища –  венчик для брам.**


МАРКЕРЫ для адаптирования:

* усемья –  палестинские деревушки в древности

** брамы – ворота на погосте

22-9.

                * * *

Приюти, домашний дым!
Одинок я, нелюдим, –
оттого, что кони скачут
в повсеместном и прозрачном
ритме сердца междузначном,
замедляющимся в стих.

Приюти, высок и тих,
в глубину виясь, всходящий, –
отчужденьем настоящим
от спасительных вериг.

22-10.

                * * *            

Я с детства обожаю идиотов, –
спасибо за открытие границ!
Остановился тот и ждёт кого-то,
получит денег и уедет ниц.

Он станет там сейчас миллионером –
нехитрый слесарь, обувщик, подлец,
он отстрадал Россией полной мерой,
он отсидел диету наконец,

он чист своей невинною сетчаткой,
он отражён и глаз не отведёт.
Колхозник, ангел, в поле жил с початком,
и вот теперь – идьёт!

22-11.

                * * *               

Был я в Киеве – писал одни колядки
над Днепром с дорожкой от луны.
(Строфы длинные, как луковые грядки,
навевали репчатые сны.)

А под Харьковом я слышал то и дело
звон хрустальный бьющихся планет.
(Грядки чуть короче, да и белых
там грибов, к примеру, нынче нет.)

Так что в направлении судьбы
если ты дошёл до Белгорода,
ночевал в отрогах Харь-горы,

дальше – смысла нет!.. (Здесь лучшие породы
насекомых!.. И на белые грибы
никогда там не бывает недорода!)


22-12.
               
                * * *

На горный опершись косяк,
здесь цвёл окраинный Акрополь…

Здесь русский плыл в Константинополь,
и вырос гением босяк.

Не знаю дна и глубины,
но эти воды, словно земли,
молчащей памятью полны,
и, как руины, нас приемлят.


22-13.
                * * *
               
Путь заповедан. И мне не обуза –
знать, что он мне не проявлен в глазах.

Звёзды –  соцветья плетут в небесах,
я –  где-то ниже в степях Норадуза...

Охристой вечности просыпь песчаная
Порохом выстрелит в рану медвяную,
ту, от которой паду на бегу?..

Или мне степь – полуночная, пряная –
лоно таит,  где сокрыться смогу?


22-14.

                * * *               
                Саят-Нова

Бабушка! Мне песнь твоя осталась –
На гортанном горном языке –
древняя пожизненная жалость…

Пусть теперь ты  в  страшном  далеке,
но она витает над могилой:
сколько лет – а больно мне до слёз,
что любимый расстаётся с милой…
Лучше б он украл её, увёз! –

в край любой. Пусть даже и бескрайним
был бы путь их в мире, но вдвоём!..

Бабушка! Сейчас ты знаешь тайну
этой жалости – давай её споём.

22-15.

                * * *

Земля – не пух! И ложе не скрипит,
хотя гранит замшел и перекошен.
Под сенью лип, сочтя ворон и кошек,
давным-давно никто уже не спит…

Считая листья, капли и грибы,
Ободранный игольным горе-ушком,
стою перед отверстостью судьбы,
укрыв за пазухой продрогшую лягушку.


22-16.

                * * *

Спешат, спешат метемпсихозы
Рожденьям нумер проставлять,
Но только с дымом папиросы
Способна ты меня принять.

Спешат, спешат кружить спесиво,
По состраданьям колеся,
Туда, где смерть, увы, красива,
Туда, где жизнь, увы, не вся.

И сольным пением – гипнозом –
По глади Чернозёмных вод
Кладут занозу за занозой
Демиургических щедрот.

И с сумасшедшей той легендой,
Где в чёрных волнах – корабли,
До размышлений о заветной
Постройке Храма-на-Любви.

                __________