Живот или реквием по гипперреалисту

                …ровно через год после трагической смерти
                Елены Майоровой, известной актрисы
                МХАТА, сгоревшей на очах у толпы, внезап-
                но умирает от рака ее муж и мой друг
                Сергей Шерстюк. Свой каталог последний
                раз Сергей подписал мне в шутливом
                тоне со словами “Олежке от Сережки-
                картошки.” В этом же каталоге
                я отыскал пару репродукций
                его гипперкартин, которые зафик-
                сировали живототрепещущие мо-
                менты Одна гипперкартина назы-               
                вается “Поэт”, в другой мы изо-             
                бражены вместе               
                подымающиеся на лифте. На
                зывается  “Люди с юга”.
                Ушедшему другу Шерстюку,
                трудившемуся над апока-
                липтическим натюрмор-
                том  летающих ножей-
                посвящаю поэму-
                реквием.

     - Что с тобою? – спросил   
     отпущенник, в испуге               
     подбежав к бассейну.               
     - Ничего!.. Сонливость               
     какая-то!..               
     Знаешь, я сейчас видел сон…         
     - Что же тебе снилось?               
     - Я видел во сне любимую свою         
     жену Цецилию Метеллу, умершую      
     в прошлом году; она звала меня             
     к себе.               
     - Не обращай внимания, Сулла.               
     Все это суеверие.               
     - Суеверие? Отчего ты такого мнения               
     о снах. Я всегда верил снам и постоянно         
     делал то, что в них указывали мне боги.      
     И мне не приходилось жалеть об этом.               
                Из римских хроник         


I.
Сережка, картошка, Шерстюк, Шерстючок
Потешник, рассказчик меж звона –чок! –чок!
Зачем погубила тебя тьма сует?
Зачем возлюбила и стерла на нет?..

С тобой уходящим уходим и мы.
Отвесно погнался вслед жрице судьбы.
Актриса проворней в смертельном спектакле.
Художник вещует в картине-пентакле.

Ты в кратер театра запрыгнул за Ленкой.
Там магмой страстей великих дышал.
В Иное рванулся – за Еленой Нетленной.
Взмахнула крылами душа.

Уж за Еленой клубится по берегу Стикса неоновый след.
Но ты ли отстанешь? Уходишь как свет…
Внове лучиком прянешь
Зайчиком смеха меж стен
Где тебя нет.

О, други мои! Без вас я не тот.
Но судьбы живых Ариадна плетет
Каскадами белых прозрачных нитей
Меж сотов домов – человечьих  клетей.

Нет! Не те мы по смерти друзей, по смерти соратников юности-ртути!

Не зачеркнуть, не перевернуть страниц Книги Жизни моей
И не рвануться из объятий прочь - памяти-спрута.
Это даже Богу  трудно
совершить.
Время нас толкает
Жить…
Время бесом в кровь бежит.

Дьявол ль погоняет стрелки часов?
Шерстюк шагнул…
Роняя пульс, рванул засов.

Позволь твою смерть не принять, но отвергнуть, художник, практически…
В дурмане цветастом, меж брызг пропадая, горбатился молча, о, волче.
В тумане пинена  без сна исчезая меж брызг аэрографических…
Давай на твою жизнь взглянем исторически!
Ведь жизнь твоя, в общем – не вотще.
Быстра, но прекрасна иероглифически.

 II.
Гетон и Базиль … Что им делать без друга Сережки?
Укусит ли муха гипперреалиста?
Пробудит отвагу кто и в воображеньи барокко растает?
Неистов фотохудожник – ретив! и глаз его быстр у холста.
Сознанье как  рыба во омуте мглистом блистает.

Шерстюк – тот, кто мыслил дуплисто, кто бреял в полете
На запад не ползал, копируя слепо – что жвачкой плюете.
«Абстрактным» он не был, не был тошнотворным как Шилов.
Москва променяла то шило на мыло.
Москва пропотела – то шила, то мыла.
Москва поглотила тебя и забыла как вдох.
Хох!

Лужков надсел над городом как овод-исполин.
Хоть ростом мал, да жадностью всех превзошел сквалыг.
Троянские кони Зураба  городищем разбрелись.
Штампует «чудеса», суть ляпсусы скульптуры
Под вой всесветный прачечной для денег.

Вампир России – сей гигантский клоп - столицей важною зовется.
Трясут-трясут гривами, задницами  звезды попа…
Попы да раввины брадатые гордятся  Третьим Римом
Менты на всяком пятачке одергивают пешехода
Взглядом да окриком потусторонним Вия.
Чеченцы, террористы, опоясанные тротилом, партизаны, наркоманы и алкоголики бродят как брага.
Восставшие пенсионеры и инвалиды с оранжевыми бантиками.

Ангелы – ласточки.
Ум – буря грядущая.
Я – итог и ладья.
Воля моя несется на потоках сознания.

Смерть улыбается сознанию.
Воля страшится смерти.
Сознание влечется ко смерти в азарте.
СМЕРТЬ – ЛИШЬ ПОГРАНИЧНАЯ ЧЕРТА ТРАНСФОРМАЦИИ.
Так человек увлекается путешествиями в чуждые страны…

А было ль то? Было!
Году 1978-м на Горького (Тверской) показывал ты мне, Сережа, слайды
Светоскоп направив в темную гряду домов и на кучи туч лучом.
Умницей блистал, шелестел кожаным пальто трофейнымидучи
Брадатым студентом университета имени «Раскольникова с топором…»

Анархист, традиционалист: один из первых в ту эпоху
Безумных чаепитий проповедник маковый
Метафизических боев солдат усталый
Хиппи праведный и грешный
от неведения, что молился Хоху!

Лилит – жрица сновидения – киевская манекенщица – лысый
Сфинкс обожала тебя и… обожглася тобою, тем, кто был зачарован взглядом
Иной… Белой богини.

Мистик, вкусивший папоротника листик,
Белогвардец, сын советского генерала,
Исследователь кругов Рая и Ада.
На перинах первых надежд нашед… чужие очки!
Тогда был ошарашен с тыла ударом
Со слезами рассматривая милые сына закорючки.
Покоритель американского континента без забрала
Не выходя из мастерской на Трубной.
Живопись философу давалась не трудно
На зависть маститым испитым малярам.
Господь, их прости.

В искусстве ты шел к Эвересту
Напористо, интересно.
О, так вглядывавшийся в Смерть, Шерстюк-мертвописец
О, живописец зацвевших гнилых овощей!
Воды мертвой истец,
Хохлацких песен певец,
Бурсаче в кругу магическом у гроба ночи с панночкой.
Протирая запотевшие очки,
Один на один перед картиной в заброшенном храме мастерской.
Откуда глазела Смерть в тебя, не мигая
Очами Иного – нарисованными на веках.
Смерть явилась, увы – не с косой; была красавица нагая!
Вий был  началом нового Века.
И гулкое донеслось - «Подымите мне мои веки!!!»
/где-то завопил истошно лысый монстр/
Ох!

III
Двадцатый уж канул век.
Малевич, Филонов, Шерстюк… человек
Наших дней. Отмерено было неполных полвека тебе.
Родился на грани, где сломлен хр****
Культуры на зоне, где ловля жрецов входила в привычку.
Родился назло твердолобому коммунизму-бычку.
Родился рассейскому вопреки «после меня хоть трава не расти»
И скрупулезно тянул, как если б воду тростник; напивался мудрости книг
Наспех закусывая булкой с супрематическим рубцом
Шагая гулко под сводами библиотек
Витая меж раненых криков белых бойцов
В гражданской усталой бойне без героев
В дыму крушенья империи в тартарары.
Твое волновалось естество в краю
Роёв гвардейцев,павших за Белое Отечество
В несуразной драме метаистории.

Вперя очи в Кандинского, иль то «лактионовские дыры»
Тешился мозаиками Дейнеки в метро Маяковского по соседству
Музыкой Прокофьева вертинской поры…
Кастанедой и Борхесом /по переводам Макса Добровольского / зачитывался
Всласть до дури!
И скрипел пером ночки напролет, поправляя очки /ты писательствовал/
под гипнозом эпилептика-пророка Достоевского
Пером не хуже взбалмошных витий!
Но кто дорожит талантами в эпоху Смутного времени
На зоне одичалой колонии картофельной республики белых негров
Где век величайшего унижения человека не проходит? /Но…
тебя в «Тенях забытых предков» запомнит мальчиком
дядь Сережа Параджанов/.
Через отца-генерала доносилось о беспрестанных интригах
злобных крысаков
во имя личных амбиций
Готовивших развал  Страны /в угоду западной дипломатьи
паучьей                по плану Даллеса/
И кульбитах в кулуарах правительства, породившего Перестройку
Потом — Неонэп и …Неопродразверстку!
На волне общественного наивного воодушевления, выплеснувшего
к зениту власти разнузданных мазуриков
вернувших народу орла двуглавого общипанного
и без короны,зыркнувшего уродцем скрюченным
византийским – клоном поистине из кунсткамеры
петербуржской.

Шерстюк, ты не стал черным революционером как я, но Эпоху портретно
Отворил уверенною рукою, хотя это и посеяно по Америке невозвратно
Помилуйте, зачем был нужен портрет русского поэта Мингалева
работы не кисти, но аэрографа Шерстюка
заокеанской Жаклин-президентше (Кеннеди-Онасис), сгребавшей в коллекцию экзотический художественный беспредел… из страны, породившей Хрущева и Карибский кризис?

Итак, взирали уж иностранно лики друзей закадычных – из Лондона или Нью-Йорка…
Коммунизм не достроил еще Вавилонской башни
Все звезды путеводные, горевшие содержимым алым
Гигантских клопов на шпилях башен кремлевских – пропили…
А «рыночники»  разграбили все дочиста.
Году… эдак 1997-м… вопрошал ты меня – когда-то вернусь в Москву
из-за границ?
И вопрошал Соломуха в Париже за пузатым бокалом Carlsberg
– когда-то вернусь
в Париж-альмаматер из заграниц?
Теперь возвращаю тебя в культуру из-за границ Потустороннего мира.

IV
Шерстюк летит, в тумане утра млея. Под ним другие берега.
Там… ангелы ль поют – белеют; там… демоны ль рычат – алеют?
Там – папа-генерал в домашнем, без регалий
И сердце, ангел Лилия-Елена.
Но вот – в пространстве ветров, где рои бесов наглеют
И где герои бьются смерти вопреки.
Не упрекни, Господь. Не упрекни…

Зарвался в схватке. Головой поник.
Вергилий, не покинь меня.
Веди сквозь входы-выходы-пещеры.
И видит – ад уж пасть ощерил…
Господь, не упрекни.

Молитесь за Сережек – за страдальцев – метафизических боев солдат
Вы, нувориши Жизни без Культуры
На жвачке с телемылом быт воздвигнув
Отечество продав за грош
И перебив друзей в охоте за достатком.
В вас нету Чести-Совести укора.
Нет идеала для полета.
В почете голый практицизм.
В быту, на сцене и экране – цинизм… цинизм… цинизм…

Молитесь за Сережек, о жрецы культуры.
Культуру обглодали добела.
Достойное вы задушили, оболгали
И недостойные возобладали.

Критериев оценок нету у дебила.
Махровый Запад – поводырь слепым.

Молитесь за Сережек, о, монахи!
Чего там черные раскаркалися птахи?
Святые спят. Послушники храпят…
Художник Временем распят
Покуда Церковь и Культура враждуют в Чаше Нации, увы..

Но вере русов – тыщи лет!
Давайте заглянем в Велесово преданье…
Да будет Слово Древнее преломлено во Зданье
Живого Храма берегущих сил.

На берегу соборы возноси
И с точкой новою отсчета геополитической оси.

Шерстюк летит над Индией, Ираном
И с того света свет укажет ненароком — как солнце рано.
Народ, воспрянь и бдительность усиль.
Монархия из Веча пр***дет во Руси!

V
Задуем, Сереж, родимую гипперкартину
России, слывущей кривой побирушкой
Смертельно больной с аллюминьевой кружкой
Убогой, ведомой на откуп вождю иль кретину…

Всяк водкой кусаем – змеей подколодной.
И зри, вырастает Змий над Россией голодной.
Железною хваткой таскает на дно миллионы.
В бездушном ютимся краю обезнадеянных обделенных!

И так – весь золотой запас был вывезен куда-то за пределы
И сбереженья народов ликвидированы.
Затем уготован был шпионский раздел на отдельные государства
С тем – чтобы концы – в воду…
Генсеки ордынские в открытую кланами неоханскими султанскими
роднятся теперь

В стране, где люд не празднует друг друга
Где хама идол бдит бетонным истуканом
И соплеменники в крови купаются без круга
Спасательного…
Дела решаются похмелия стаканом.

Порнухой и «мокрым» забьют тебе баки, детина.
…Приходишь домой – плюх! – из Тьмы фосфоресцирует телевизор – трясина!

Наркотик мелькающих теней трясет.
Мур-котик мяукает жалко, истошно ль орет.
То Вий Голливуда встает над Россией!

Прет хамством из щелей мерзейших сортира…
Стою по щиколотки в мочи общественного туалета
Я – в Москве, столице воров и вертепов.
Иду мимо – в рубищах пенсионеров
Под стенами казино… А там, внутри все сверкает
для стерв, воров, изуверов…

Хам правит над Страной, размахивая бутылем
И рыкает пацан безусый на старушенцию с кулем.
Он инвалида дубасит американским сапогом
И – дальше рыщет злость свою сорвать на ком?

Толпа мимо проскользает мышью…
Оглянется… Каб чего не вышло, а то из Москвы вышлют.
Всем рабочим – не зарплату… выдать им по мастурбатору!
Так повелось в стране перевернутой морали.
Зря, чтоль, за конституцию орали?
На русскую почву перенесли из Вашингтона…
«ОРТ» американизацию раскручивает под обертона.
Меж тем, гробим генофонд в горах, домах терпимости тлетворных
Расхваливаем крематорий национальных экономик – открытий рынок
Для товаров ввозных, то бишь, китаезных
С коими народец-то наш один на один ведет поединок
Под рукоплесканье большевичков дерьмократической возни.
Страна – на игле опиума Запада, на игле харчевой и медикаментозной
Кредитных вливаний под невыносимый процент
На игле Голливуда и на игле страха пред тотальной анархиею
В беспрестанной чехарде законов
На игле предателей и шпионов у власти…
Грабителей народа ненасытных людожеров внутренних
стоящих пятою колонной.
Стоит народ, глазами пучась, над бездною дыша
Того гляди, сорвется маковкою вниз соборного Рода – Душа.
Ух! Ушла… в Небытие под визг всемирный, вампиров вытие.

И вот летим в тартарары! Дух захватывает…
Мороз пробирает космический и страх нарастает мистический
Народца – за рога ухватившегося Вакулы.
Уж никак не догонят империалистические акулы.
Летим себе не то пулей, не то плевком чахоточной души зэка

Уши открой свои, муж – а не отрыжка алкоголика
Воин трезвый, а не тряпка-истеричка.
Проснись и видь – кто есть они – грабителей клика!
И не падай безвольным падением.
Останови себя резво еженощным ли, ежедневным бдением ежа
У коего на кончике острия внимания – злопыхатель, подталкивающий
тебя вниз, подливая зеленого змия.

Выя народа дрожит – выпрямляется из изб
В пространстве иссиня-черном Его Душа
Из труб кувыркается
Не икает и не кается.

Народ на почве родимой ногами твердо стоит
Околачиваться не желая где-то в очереди ко всемирному банку…
За собственной зарплатой, где вместо зарплаты – заплатку
Иль кукиш дают.

Интернациональную нечисть выгребай лопатой! И когда
Скажем – нет! сексуальной колонии в перьях
Инвалид получит «Ладу», кушанье, а не сивуху, теплый дом
Да бденье нянь – не тычки да оплеухи рэкетиров,
Яко тем щедра ментовских дрянь.

Тарковский провидел – на зоне живем
Меж сталкеров, рэкетиров и прочим жульем.
Икорку, семгу, расстегаев жрет банковский дока
Пока мрет народец – пока жрет… до срока.
Искать на Руси – Правду – трудно извечно.
А коль правдолюбец – тебя изувечат…
Цензурой, ментами да голодом-хладом…
Но веруем, Веча, что вновь подымает Россию с колен
Ждать недалече /к неописуемому ужасу Запада/
В России больной и убогой народ ль околел?
Дурак Ваня-царь над Страною безвольной доколе?

Русь-дурь
Над лесом хмурь
Под избами рвань-срань
Пьяный околел в такую рань.

Вот уже какой век мы бредем туда
Сами незнаем куда.
Над нами потешается кто хошь
Ленивый не лягнет лишь
Да с жиру осатаневшая не грызнет вошь.

Когда пьян ужо я
То меня ты не трожь!
Проходи… али налей
А потом околей.

Ха-ха-ха
Русская сонная муха
В сетях паука
Х-ха!

Не нужна мне соха и изба
А ни бабы ни чада не надо.
А налейте – не то уж издохну
Напоследок икну или охну
Мордой во мху ни гу-гу.

Только национальное государство, которого, увы, пока у нас нет, сможет защитить наш народ от интернациональной своры к неописуемому ужасу Запада.

Нельзя доверять власть любому кретину
Ведь власть благородным всегда здесь претила
И трусами-хамами ломилась палата полна
Под белыми храмами, под рослыми травами лепечет волна.

Поэтому встань, воин-муж астральных духовных битв!
Да будет плодоносить /любимейших его/ слив-груш ветвь!


IV
Смещает даты Инобытие.
Освещает лик.
Вещает глаголом. Идет напролом
Взлетая орлом.
И кличет над вершиною
Верши новь. Верши новь!
В просторах ОМ
И лон ложбин
Лагун
Где безмятежно восседает ум
Где нежная встает заря
И эхом раздается – кря!
И холм растает за крылом
И озеро, горя.
Глаз жертвы мертв.
Увы – се туловище лишь навозом стало.
А помнишь как блистало на ристалище оно?
Но вмиг обрушилось и обветшало…
Впереди пространство, застилаемое пыльными клубами.
Позади пространство заснеженных вьюг.
По правую руку – валуны, ледники
По левую – океан великий
Под ногами – тяжесть планеты
Над головой – обнаженная оглашенная и блаженная пустота.
Голова твоя не обременена мыслями
Оттого так легко нести
Оттого так легко брести…
Города бывают прекрасными и безобразными, но хорошо там, где тебя нету.
Чтобы было тебе хорошо всегда
Лишь только поэтому – растворись.
Хотя его можно было ощупать
Все ж таки он растворился…
В свет? В пустоту? В небытие?
Нет. Он растворился в твое представленье о нем.

Патриотизм чаек, хорьков, змеи, медведя ли, крокодила, человека –
– на худой конец – оправдан.
Даже ангелы привязаны к блаженной Родине Духа.
Смерть ему была нипочем, так же, впрочем, как и жизнь сама.
Хотя долго не умирал и медлил с самого рожденья.
Была оправдана короткая шерсть.
Ножи стерлись; в пустоте осталось воспоминанье.

Откровение или отверстие в пустоте
В мире нет и не может быть добра… Да!
В мире нет и не может быть зла… Да!
В мире нет и не может быть мира… Да!
Переменчивость явлений сродни небытию…О-о-о!
Поэтому в мире есть только две вещи: Пустота и Дух.
Ибо вещественный мир лишь только покров Пустоты
Колеблющейся волнами Совершенно Пустого, либо Относительно Пустого,
Растянутого на протяжении Сгустков вибраций меж полюсов
безмятежности… ости… ости…
То, что станет твердым – рассыплется в прах трухлою лодкой.
Жидкое, огненное, полое – все едино – не вечно
Дух возникает из Ничего и уходит в Никуда… куда? куда?
Он существует и простирается Повсюду.
Дух вечен, Причина и Конец всех вещей.
Дух – неявленное Благое.
Поскольку Мир порожден Духом - он Сродни Духу и Хоху.
Поскольку Мир есть Пустота, поэтому Пустота сродни Духу,
но Дух не пуст, ибо не Материален.
Сознание является причиной Материи, но Материя не может быть
Причиной Сознания, а только Его, Сознания слепком-плевком.
Сознание Сродни Духу; оно невещественное неявленное, но оно
есть Причина и Конец всех вещей. И поэтому не жалей
о затерянных в пустоте руках Венеры Милосской.
Ох!

Спасай же, Москва, там горит на ветру
Актриса Майорова свечой поутру.
Священно горит, полыхает как сон.
И в пепел врастает Шерстюк невесом.
Друзей провожает и взглядом слезит.
Стрижом, глядь, порхает над кладбищем плит.
Меж толстых дерев уют и покой.
И снова корпит один в мастерской.
Сей пары прекрасной смерть в Безвременье
Жертвоприношенье и мановенье
Эпохи иной… пока здесь политики делят чужое добро
Народец согбенно несет олигархам оброк
Чиновников-паралитиков наседают рои
И кажется – над страной восседает Молох…
Господь упоенно просторы кроит
И слушает песню влюбленных двоих ненароком.
То дух поющих друг в друга двух
Над зыбью течи завершает многократный круг.
Ух!
Где плит столбняк – гнилье хранимо.
В склепы завинчены гордые скелеты.
Под взмахами лопат тело Земли – ранимо.
Харона плот колышут волны Леты.
По днищу бухают его штиблеты.
Старик горазд свирепо требовать билеты.

            Сон Шерстюка, ужаснувший его  о Звере.
                Марш Шерстюков

«…Ты, может быть, последний человеце, Шерстюк, но своим существом шерстистым многое напророчил о нас самих, о самом сокровенном естестве нашем.»
                Из последнего разговора автора с С. Шерстюком осенью 1997 года.

В нас волчья память во человецех
И в клочья рвать нам слабых любо.
Нам человеческое чуждо, ведь наше
Естество подло и грубо.
Религии отвергнув разом не моргнув и глазом
Насилие приняв за разум
Торжественно бредем за унитазом
Иль указом «ближнего любить», а надо понимать… убить
Или ограбить сразу
Иль притеснять до срока.
Волчищу снятся окорока, леса и зоны
Ведь в оных матереет волк.
Да будет толк в грабителе, убийце
Российском гражданине натуральном
Или гражданке – проститутке мировой.
Духовность нашу мы овцам оставим
Мораль же волчью дальше устремим.
Дичайший строй на горах трупов громоздим
десятки лет
десятки лет.
О жалости в кустах чего там, кто… овцою блеет?
А ветеранов всех – на свалку за жалкою похлебкою вповалку.
Народ-пропойца нам куда милее.
Плебей же властелин тогда решимей и хитрее.
Нам умный ненавистен как никто.
Пускай издаст лишь только писк… и в клочья разорвем
за это и за то.
Р-р-р!
Америка сильнее… Лобызаем пятки.
Подачкам рады и донельзя.
Когда ж долги отдать – играем в прятки.
Когда прижмут – бросаем ферзя.
Закладываем мы тогда за плечи ноги.
Ну а что в итоге?
Да! Был таков на нашей грядке
Как их… по имени отчеству?
Некий управляющий Государством
Отнюдь не герой!
Клевещем лжем направо и налево
Шагаем далее куда велит мораль нутра
Горды собою, шерстью и клыками
Очами лунными, когтистыми руками.
Нам ненавистен свет утра
Нам ненавистен свет утрат.
Нощами длинными живем
Нощами длинными жуем
Мы жертв живьем
Горды собою.
Да!
А на что ж нам еще ориентироваться
Как не на Хама с золотыми цепями!
Но вдруг раздается громово:
Нет, лжешь пес.
Даешь возвращение старинной и новой аристократии!

VII
Шерстюк над кучей облачной едва означен.
Лениво бреет тих прозрачен
И благодарный, улыбаясь, шлет поклон
Не клоун и не ерник, ни актер
Но полон самой сокровенной сути на пути своем
Во череде рождений и смертей.
Шерстюк, твое я сердце подхватил.
О-о-о!
Зачем мне сердца два?
А-а-а?
Я пеплом праха твоего посыплю волосы
И выпью девясил – священный сок-сома в меду и браге
И в святой отваге дышу едва…
Рот полон ритуальных мантр…
Я с духом Друга говорю сквозь сон
Он
Точь-в-точь как если б древний ант.
Я к духам умерших иду на вы.
Ы-ы-ы (это выдох)
Лишь только имя вынь из гущи синевы
Спиральной сей астральной Шерстюка души.
О, Вы! Но вот и Мы – ужели не мужи?
Я духов предков вопрошаю.
Слезами предков орошаю
Словами предков говорю
Борю, беру, ору!!!
УРРА – А – А – А – А –
В груди несу я сердца два!
Аминь! ОМ! Инь и Янь!
Не я ль?
Шерстюк, пролетай над Украйною тихой.
В стране этой щедрой, где нив благодатных
И жен благонравных дары
Магический камень – зарыт…
Я имя дам сыну – Сергея.
Шерстюк, возродись на заре!
На древнем кургане-горе.
На память о маге, не портьте бумаги
В писаньях пустопорожних о… смысле картин.
Искусствоведы – Шерстюк объявил карантин!
Хоп! Хэй хоп…
                Июль-август 1998-го года.