Князь Ярослав Владимирович. Около 1054 года

                I.
Варяги, у дверей сменясь,
Молчат угрюмо.
Седой конунг, великий князь
Не любит шума.
Не любит вспыхнувшей свечи
И лязга брони,
Не любит, если вдруг в ночи
Забьются кони.
Кругом  огня и звука нет:
По княжьей воле,
В его покоях только свет:
Колдует, что ли?..

                II.
Расплываются строчки стройные,
И глаза — что песку полны…
Приходи ко мне, мать бессонница,
Прогони бесовские сны…

…А в Предславине — благолепие,
Травостой да жужжанье ос.
Ходит матушка в красном летнике,
По-девичьи не пряча кос.

Ах, стройна она, даром за сорок,
Даром, что сыны при мечах!
Князь-отец пожаловал засветло,
Гневен, вышел вон при свечах.

Уговаривал да примучивал:
«Жить бобылкою — знай предел!»
Ей в мужья сулил мужа лучшего,
Да к сему — немалый удел.

Знать, виною давнею маялся:
С глаз долой, чтоб жить не скорбя…

В очи князю смеялась матушка:
«Мудрый кесарь, мне жаль тебя!
Нынче я княгиня великая,
Хоть и брошенная тобой;
Мне коснеть ли в Турове, в Листвене,
Бить поклоны, смирясь с судьбой?..»
 
Ночью — крики, огни запалены,
Терем воями окружен…
Оказалось, жена опальная
В княжью спальню вошла с ножом.

Здравствуй, матушка, лебедь гордая!
Палачу тебя не ломать…
Утром кесаря встретят в горнице
Сыновья, заслоняя мать.

Не посмеет.
                Хлестнув без памяти
Жеребца, — долой со двора…

Государь был весьма злопамятен,
Не простил он того утра.

…Годы хмурые, годы давние
Умирали в черных лесах…
Сын Рогнеды выслан подалее,
Новгородский ведать посад.
Годы злость копили в посаднике —
Сущий волк, откуда ни глянь…
От отца наезжали всадники,
Собирали тучную дань.

Взбунтовался.
                За вольность ратуя,
Тех послов повелел согнать!
Кесарь в Киеве, будто радуясь,
Против сына готовил  рать, —
Да Христос отозвал Крестителя,
Посадил у правой руки…

Сыновья, бирюки несытые,
Воздвигали свои полки.
Святополк орду печенежскую
Из далеких привел степей:
Мало проку от братской нежности,
Твердость гривны, она верней!..

И доверье к родным — растерзано;
И, дивясь, крестилась толпа,
Когда в Новгород шли берсеркеры*,
Космы сальные до пупа…

Ночи хищные, в язвах факелов,
Снова встали перед крыльцом…
Не отпеты и не оплаканы,
Братья падали вниз лицом.

…Полдень. Степь гудит наковальнею.
Озверясь в кровавом бреду,
Окаянный над речкой Альтою
В бой последний повел орду.
Но повержен в прах лютый полк его,
И норманн, усталый слегка,
Волчью голову Святополкову
Лихо вытряхнул из мешка. 

Светлый князь расплатился с гриднями,
Пир велел готовить, — а там
Долго плакал один во гриднице,
Припадал к разбитым устам,
Брата звал именами детскими,
Злые раны его ласкал…

Преклонялись земные деспоты
От Византа до шведских скал,
Слали сватов к княжнам-красавицам,
Крепло Киева торжество…

Только лучше садов предславинских
Нету в памяти
                ничего,
Слаще меда из бортей стареньких,
Мягче сна под липой в обед…

Жизнь — воистину, злу пристанище,
Мертвый сон, суета сует!

Из кровавого мира, душного,
Где царит безысходный крик,
Есть одна лишь, одна отдушина —
Мудрость букв, узорочье книг.
В них — цветет, оплетая буквицы,
Та, предславинская трава;
В них нанизаны, словно бусинки,
Слезные, святые слова…

До утра свеча негасимая
Отгоняет бесовский сон.
До утра головою сивою
Старый князь над мечтой склонен.
Внятно шепчет строки премудрые…

Тень свечи дрожит над листом.
Бледный ангел во тьме предутренней
Тихо водит княжьим перстом.


*Б е р с е р к е р ы (берсерки) — «бешеные» викинги, воины отчаянной храбрости, иногда перед боем употреблявшие растительные наркотики.

                1975