Незнакомка

Рабочий день закончился, и он немного усталый вышел, он глядел без цели и какой либо определённости вперёд, вдыхая приятный холодный, но совсем не морозный воздух. Снега было много, он лежал большими кучами, по обеим сторонам. Прохожие, когда их набиралось более трёх, старались протиснуться между куч, то, обегая друг друга, то, задерживаясь в нетерпеливом ожидании. Снега навалило вчера, за короткое время целые сугробы, но они, почему-то начали таять. Причём таяли довольно странно, в тех местах, где был положен асфальт или каменная плитка, он таял так стремительно, словно камни кто-то грел изнутри, но это было совершенно невозможно и поэтому представлялось странным. Островками и довольно часто попадались места покрытые льдом, они были очень скользкими, и приходилось их обходить, внимательно выбирая безопасный путь. Слово «безопасный» немного развеселило его, и он стал подшучивать в душе сам над собой. Он вспомнил, как утром, ожидая поезда, он чуть не упал на перроне. Там было много, ночью оттаявших и к утру снова замерзших луж. Так что приходилось очень осторожно двигаться, опасаясь поскользнуться перед приближающимся поездом. Он вспомнил то ощущение приходящей уверенности движений, когда ты начинаешь справляться с новой, и потому неожиданною проблемой, и понемногу становишься способным подшучивать над окружающими и улыбаться происходящему, с видом уже бывалого знатока. Он шёл привычной дорогой, которую выбрал себе давно, и ходил этим маршрутом, как ему казалось один, не обращая никакого внимания на простой, но вполне очевидный факт, что путь этот был не самым коротким. Перепрыгивая мокрые напитанные свежо-талой водой сугробы  и обходя ещё часто встречающиеся  островки льда, он приблизился к последнему повороту, там, где на перекрёстке со светофором, улица уходила вправо, и впереди показывалось здание вокзала. Часы на фронтоне здания вокзала показывали без восьми четыре, и это означало, что он, как и всегда успеет, и останется ещё время, хотя, не совсем было ясно, для чего ему нужно это время. Толи как страховка, чтобы не пропустить поезд, толи возможность посмотреть на попутчиков, находя среди них порой интересные лица и давая себе фантазию додумывать за них, и предполагать интересные жизненные коллизии.
 Он повернул. Прямо перед ним было ещё четверо. Двух первых он узнал сразу. Это были женщины в годах, возможно, они работают на небольшой фабрике неподалёку. Одна из них курила, держа сигарету далеко на вытянутой руке, а другая что-то зло выговаривала, одновременно оправдываясь. Это происходило почти каждый день и потому не вызывало ровным счётом никакого интереса. Эти постоянные жалобы и недовольство преследовали только одну цель, как можно выше приподнять себя хотя бы в своих глазах и в глазах своей коллеги по работе и по совместительству попутчице. Затем они менялись ролями, и всё повторялось снова. Опять можно было слышать как неумело поступает мастер, как неправильно всё делает руководство, но при всём, при этом они обе, конечно же из последних сил, но стойко и даже от части героически справляются с этими перипетиями судьбы.
 Четвёртым шёл подросток школьного возраста, небрежно толи тащивший на спине толи волочивший за собой школьный ранец. Он был ему неприятен той расхлябанностью, которую, похоже с удовольствием, тот выказывал окружающим, и ещё даже в большей степени тем, что он болтался из стороны в сторону и этим закрывал вид на ту, что шла третьей...
 Заметив её краем глаза, он мгновенно ощутил лёгкий укол и вздрогнул, в груди что-то слегка сжалось и захотелось пить. Он знал, и это ощущение, и она показалось ему знакомой, не то что он знал её, а просто уже один раз за год или полтора до этого видел, и почувствовал опять то же самое, что и тогда. Это была грусть, смешанная с тоской по чему-то несбыточному, и пересыпанная сладкой всепоглощающей надеждой. Опять он видел её только со спины, как и в прошлый раз. Он видел, как она одета, и это доставляло ему удовольствие, ему нравилась вязанная толстой вязкой шапка, заломленная как у опричника на половине назад. Он не знал точно, как одевались опричники, но был уверен, что это было как-то так. Свободного покроя куртка, хорошо сочеталась по цвету шапки и по манере её носить. Но главное, необыкновенно притягивающее, и не поддающееся описанию, были её ноги. Описывать их глупо и напрасно, потому что они никогда не оставались в каком либо положении, а жили, казалось сами не зависимо от хозяйки. При  движении, они каждая менялись сами по себе, оставаясь вместе с тем одним целым. Это не были быстрорастущие и часто потому упрощённой формы девичьи ноги, и не худые тонкие ниточки подростка. Это были ноги, в той степени гармонии, когда все сравнения и преувеличения становятся напрасными и совсем ненужными. Это были ноги слегка скрытые под колготками от холода.  И там, просто не могло скрываться ничего лишнего, там под тёмными, тёплыми и одновременно тонкими  колготками, которые, к его удовольствию передавали все, самые малости изменений в очертании форм, передавали все нюансы движения, когда одна ножка, выдвигаясь вперёд, вызывает лёгкую, едва заметную волну, пробегающую от ступни наверх, не портя, а наоборот усиливая восторг от изгибов форм, особенно там, где обе ножки сходились вместе. И эта образовавшаяся волна не пропадала, а просто перебегала с одной половинки на другую. Что говорить о том, что ему захотелось, непреодолимо захотелось, быть единственным доверенным хранителем этого сокровища, встать надёжнейшей охраной, от холода, от забот, от чужих глаз, и ещё от бесконечного числа того, что только может и не может быть на свете.
 В это время разболтанный подросток заслонил её собой, и злясь на него, и не обращая ни на что внимания, он прибавил ходу, наблюдая при этом, как она пытается обойти слева двух курящих жалобщиц. Очищенная от снега часть тротуара была не велика, и по этому, ей не удавалось задуманное сразу. Она, прибавив скорости, хотела было обойти по краю, отчасти заходя в снег, но потеряла скорость и была вынуждена приостановиться. И то, как она это сделала, и как она шла до этого, становилось понятно то, что она находится в том чудесном отрезке жизни, который по большей степени происходит после тридцати, когда безграничные радужные фантазии, благополучно растворились в жизненной круговерти, и сформировалась ясная, осязаемая и вполне достижимая, если к ней стремится, цель – счастье в пределах семи, нормального достатка, повседневных забот, которые не приносят счастья сами, но дают чувство выполненного долга, как залог и предпосылка семейного равновесия, и приемлемой гармонии. Дети,  спокойная любовь к мужу и мужа к ней довершат картину. Ну ещё пожалуй, красивое платье и приятная кампания в предстоящие праздники, а дальше и не нужно ничего знать.
 Она, все-таки смогла проскочить вперёд и стала быстрым шагом удаляться, не настолько быстрым, чтобы можно было представить женщину, спешащую к мужу, но и не беззаботно медленным, который предполагает полное отсутствие каких либо обязанностей. Он сразу увидел в ней или одинокую мать, или женщину, живущую с давно нелюбимым мужем. И то и другое, на его взгляд, давало ему повод, хотя бы мысленно, пригласить её поужинать вместе, и за ужином наговорить ей всяких приятностей. Идти до здания вокзала, было всего метров сто, и он уже знал, что совсем скоро она свернёт вправо в направлении того места, где была сделана запруда и на образовавшемся озере среднего размера, устроено место для купания. Он хотел уже не один год, пойти туда при случае купаться, но никак не удавалось, постоянные пустяковые занятия отодвигали это, и казалось, уже отодвинули навсегда. Но вот теперь он хотел позвать её туда, вернее в стоящий там же на берегу ресторан. Он был там один раз с приятелями и остался очень довольным. Ему припомнилось живо, то ощущения удовольствия, которое он испытал от вкусно приготовленной рыбы, и тогда оставшись не вполне сытым он заказал мидии, увидев как их, нахваливая просто уплетает один из приятелей, и поняв, что принесённое количество окажется велико, тут же поделился с сидевшим напротив. Он был в кампании из восьми или десяти человек, это были коллеги по работе, некоторых он считал своими приятелями. И заказанное, и тут же выпитое белое вино было чудесно, в нём переплетались аромат юной виноградной лозы и лёгкий приятный запах муската. От съеденного и выпитого, становилось великолепным настроение, сильно захотелось делать комплименты и восхищённо, обязательно восхищённо, любоваться изяществом женских линий, притягательностью и глубиной глаз со скрытой в них непознаваемой тайной. Последовательность представлялась вполне чётко и вместе с тем полностью размытою. Хотелось убедить себя в том, что только созерцание и есть высшая благородная цель. Потом, это дополнялось желанием пригласить танцевать и танцевать что-то красивое, чтобы не только ощутить близость дыхания, но и почувствовать гармонию взаимного движения, всенепременно это должна быть гармония, заключающаяся в предугадывании движений и мыслей другого, наполняясь от этого все проникающим удовольствием. Далее почему-то всё пропадало в размытости неясных серых полутонов. И он снова выныривал из них, с ней вместе, и почему-то на кухне, где они готовили что-то, хотя трудно было разглядеть, что именно.

Она, как и год или полтора назад, удалялась. A он, заходя на платформу, жалел, даже не о том, что не смог обратиться к ней и пригласить её поужинать, и не о том, что он так опять и не смог даже увидеть её лица, а о том, что это не может случится, никогда...