Бесплодная мечта

            Наталья Александровна, заболела. Врачи обнаружили варикозное расширение вен, и ее  положили в больницу. Отец говорил, что это из-за нас у нее такая болезнь, потому что поднимала тяжести. Каждый новый элемент проходил через ее руки, и фляки, и сальто. Она учила нас на своих руках, может быть, поэтому мы так любили ее.
   Из секции «Динамо» отец решил меня перевести в ЦСКА, потому что чужие тренера не хотели с нами заниматься.
   Мы сидели с папой в метро. Папа на лавочке, а я у него на коленях. Он меня спросил, хочу ли я заниматься гимнастикой. Я сказала, что не хочу. Я боялась чужих тренеров. Я хотела заниматься только у Натальи Александровны. Но отец решил  по-своему. Шли мы мимо елок вдоль забора. Папа у прохожих узнавал дорогу. А я думала, здорово было бы потеряться и не дойти. Но скоро я прочитала буквы АКСЦ.
    Тренер в синем костюме взял меня за руку и повел по центру зала, довел до бревна и сказал: «Походи». А сам ушел на дорожку.  Я не поняла, как это «походи». Мне еще никто так не говорил. Я стояла на краю бревна и думала, что бы сделать.  Я развела руки и пошла на цыпочках. Но потом подумала, а вдруг не правильно. Тогда я стала делать кувырки, перекидки и перевороты.  Потом постояла, постояла и прыгнула фляк. Вдруг ко мне подошел тренер и стал учить.
        Теперь я тренировалась у Владимира Васильевича.  Только я все время забывала, как его зовут. Стояла у брусьев или бревна и ждала, когда кто-нибудь из девчонок его позовет. Уже две недели прошло, а я никак не могла запомнить.
     Как-то  раз прихожу на тренировку, снимают верхнюю одежду, а сердитая вахтерша и спрашивает, у кого я тренируюсь.  Я покраснела, стыдно сказать, что забыла.  Стою и молчу. Вахтерша закрыла дверь и не пускает.  А я тогда выпалила: «У Василия Владимировича». А та и говорит: «Не хорошо, девочка, обманывать, иди отсюда. Нет у нас таких». И вдруг дверь открывается и входит Владимир Васильевич: «А это ты, Аня, что же ты стоишь? Проходи».
  В женской раздевалке вещей было много, портфели, детские вещи. На крючках школьные коричневые платья и фартуки. Помню, как однажды  подвинула чей-то портфель, села на лавочку, достала бутерброд из  сумки. Вдруг зашли какие-то  девочки и стали подозрительно на меня смотреть. И спросили вдруг: Это моя сумка? Я сказала: нет. А почему я тогда ее открыла? Я сказала, что я ничего чужого  не открывала. Я открыла только свою сумку, чтобы взять бутерброд. Девчонки не верили. Стали выпытывать, что же именно я взяла. Я не поняла, и сказала, что бутерброд. Ах, так, значит, все-таки взяла! Да нет же, я взяла из своей сумки! Из чужой я ничего не брала. А зачем я тогда сижу у раскрытого чужого портфеля? - нападала одна. Я растерялась, потому что не могла сразу найти, что ответить. Девчонки подумали, что я сейчас признаюсь. А я не знала, как себя оправдать. Может,  я, действительно, воровка? – ужаснулась я. А вдруг я случайно бутерброд из чужой сумки достала, а не из своей! Какой ужас! Я полезла в портфель. В пакете был только один бутерброд. Я точно помню, что мама положила мне два. Слава Богу! – подумала я. Мне было стыдно, что  меня заподозрили.    Как же  я стану теперь заниматься в новом зале,  если все подумают, что я воровка?
   Девчонки говорили, что кто-то  подворовывает в женской раздевалке. Из портфелей  пропадали деньги, красивые ручки, продукты. Девочки увидели, что я иду в раздевалку и пошли за  мной, чтобы проверить. Это было странно, что я вдруг посередине тренировки захотела съесть бутерброд. Но что я могла поделать, если я, действительно, захотела кушать.  Девчонок можно было понять. Им надоело, что у них постоянно пропадают вещи.
     Потом я пошла на дорожку. А девчонки словно  преследовали меня. Скажи, да скажи им, зачем своровала. Ничего я не воровала,  отстаньте от меня, это был мой бутерброд!
     Я не помню, как вся эта история закончилось. Все улеглось само собой. Наверное, они  увидели, что ничего не пропало, и больше ко мне не лезли.
     Однажды я по ошибке надела чужую форму.  А когда приехала домой и увидела, что моя форма висит на вешалке, поняла, что кого-то оставила без одежды. Я забыла, что в этот день в школе была в спортивном костюме, а не в форме. На следующий день, я привезла все обратно. И мне рассказали, как такая-то девочка целый час искала свое платье среди огромного количества школьной одежды, плакала, не знала, как теперь ехать домой, и как же она завтра без формы пойдет в школу! Конечно, я извинилась перед ней. Но я же не своровала. Я просто ошиблась!
     У магнезницы возле брусьев  девчонки ожидали своей очереди на снаряд. Магнезия была кругом. И на руках и на лице. Девочкам нравилось, когда высыпали из мешка свежую магнезию. Они погружали руки в магнезницу, пальцами разминали мелкие катышки, пока все они не превращались в белоснежную пыль. А потом растаскивали ее по снарядам, словно пчелки нектар с цветка.
     Жизнь в гимнастическом зале, была подобна бурливой, взъерошенной реке.  Бесконечное число подходов, бесконечные падения, и новые попытки, слезы, крупицы радости, страх, усталость, разочарование, и новые попытки…
      На тренировки не чувствовала усталости. Бегала, кувыркалась, лезла без остановки на снаряд.
      А в метро после тренировки я засыпала как сурок. И если меня не будила какая-нибудь тетя, то всякий раз проезжала свою станцию. Потом приходилось выходить на конечной и ехать в другую сторону. И стараться теперь уже не засыпать. Так и ехала с тренировки домой вся в магнезии. Однажды в автобусе мне даже какая-то тетя сказала, «что же ты деточка не умываешься, у тебя же вся шея белая!» «Это не грязь, тетенька. Это магнезия!»
     Руки у гимнасток, как у верблюда колени,  в мозолях, шершавые, желтые, пропитанные магнезией. Мне почему-то казалось, что такие руки должны быть у всех. Мне нравились мои мозоли. Но обычные люди почему-то думали, что мозоли бывают только у строителей. И когда видели у маленькой девочки шершавые как у рабочего, ладони,  почему-то  начинали жалеть, будто бы я в гимнастическом зале таскала  кирпичи.  Это было смешно и все-таки немного приятно, что кто-то тебя жалеет. А тренер не жалел, потому что он прекрасно все понимал. Без мозолей ладони на брусьях можно было сорвать в кровь. Дома каждый вечер мы, по требованию тренера, парили руки, чтобы мозоли были мягкими и не трескались. Перед брусьями тренер всегда проверял наши руки.  И обмануть его было нельзя. Он видел, когда мы попарили их, а когда нет. И очень ругался, если  мозоли были не пропаренные, жесткие.
    Во сне я, очевидно, тоже занималась спортивной гимнастикой. Потому что мама всегда говорила, что я брыкаюсь, как лягушка. Мне часто снилось, как я падаю с бревна. Словно бы я забираюсь на него и не могу удержаться. Тренер ждет от меня каких-то элементов, а я не могу даже устоять на бревне, меня сносит, словно  под порывами ветра.
    Ощущение темноты –  как фон, воспоминание о спорте в темных тонах со вспышками яркого света. Видимо, потому, что на гимнастику ездили к шести часам, после уроков. Темные снежные сугробы, сверкающие при свете уличных фонарей. Огромные, пышные голубые ели на территории комплекса ЦСКА.  Мечтала всегда укрыться в этих белых сугробах под мохнатыми колючими лапами. Будто бы внутри был сказочный мир. И тебя ожидало там удивительное приключение.
        К новому залу и к новому тренеру я привыкала тяжело. Владимир Васильевич увидел, что я сильная, растянутая,  легко учила новые элементы, и стал со мной заниматься, восхищенный, что нашел способного ученика. Я  выжимала двенадцать спичагов подряд, пролезала по канату несколько раз без ног. Но ведь это была заслуга Натальи Александровны. Потому что я любила ее, и делала все, чтобы ей угодить. А Владимира Васильевича я любить не могла. Он  был некрасивый и старый. Никто из девчонок его не любил.
   Владимир Васильевич говорил родителям, что из меня выйдет настоящая гимнастка, чемпионка, что я очень сильная и способная.  И другие тренера  тоже с неподдельным интересом присматривались ко мне. Но первые соревнования показали, что я не умею выступать.  Я умудрилась упасть даже с самых простых элементов. Было не все так просто. Появился непонятный страх. Ощущение, что я опозорила своими падениями тренера.
  Мне было тогда десять лет. И я подавала надежды, как начинающая. Я выступала по первому разряду, и у  меня было еще все впереди. Не беда, что первые соревнования не удались. Я верила, что смогу добиться хороших результатов. Это же  сам тренер сказал, что я способная, что из меня получится чемпионка.
   Как было бы здорово, если бы не было вообще этих дурацких соревнований. И кто их только придумал? Переживай теперь, нервничай. Я же не могу, как робот, делать один и тот же элемент одинаково хорошо. И кто меня убедит, что именно на соревнованиях я не упаду. Получается  наоборот. Я волнуюсь и падаю, и не знаю, как сделать так, чтобы не волноваться.
   Каждый вечер перед сном я улетала в мир фантазий. Представляла себя чемпионкой, Покоряя силой своего воображения гимнастические снаряды. Никто  не знал, ни тренер, ни родители, насколько реальны и бесплодны были  эти мечты, и насколько далеки от реальности.