It is my business

 ПРЕДИСЛОВИЕ


        Роману «Вечный мужчина» предшествовали три провальных поэмы на онегинско-печоринскую тему: «IT IS MY BUSINESS», «Дмитрий Челобанов» и особенно «Вилково», к сожалению, опубликованные давно (на стихире). Это был долгий путь через стихи к прозе. Прошло время, и стали видны явные проколы, напоминавшие о себе, как старая заноза. Это не давало покоя, и я решил опубликовать поэмы здесь в новой редакции не столько для читателей, сколько для себя с чисто профессиональных соображений.
 IT IS MY BUSINESS
                Николай Серб Великий
 

 

Трагифарс





ПРОЛОГ


Здесь, в центре композиции живой,
опять Милов, знакомый давний мой,
что продолжает галерею,
перед которой я всегда балдею...


Знач так, родился он в провинции глубокой,
однако же давно в Москве живет,
тоскует здесь о родине жестоко,
особенно, когда запьет.
Милов с искусством навсегда расстался,
но никогда не сожалел о том,
хоть мысленно к нему и возвращался
(см. повесть "Вилково" о нем).

В нем было все: презрение к страданью
и равнодушье к тайне мирозданья,
отсюда отношенье ко всему,
что б на пути ни встретилось ему.

Он для себя не находил примера,
где б сочетались истина и вера.
Вместо того, чтоб пулю в лоб пустить,
страдая, тупо продолжал он жить.

Милов обшарил все углы вселенной
и ничего, конечно, не нашел,
и примирился с этим постепенно,
но так покоя он и не обрел.
Была невыразимой мысль одна,
что в самом мозжечке его таилась,
и до абсурда им доведена,
сквозь амбразуры глаз его светилась.

1

Хоть жизнь его катилась по наклонной,
судьба к нему бывала благосклонной.
Сегодня пол-Москвы дуреет с жиру..,
а он как раз наследство получил
от тетушки и "Мерина"* купил,
дом в Подмосковье и в Москве хавиру.
Родная тетка умерла в Канаде,
сбежавшая в семнадцатом году
с камим-то офицером, бога ради,
решившего тогда ее судьбу.

По приглашенью полетел в Америку,
а заодно и Штаты посетил,
но не случилось с ним тогда истерики,
и быстро он обратно укатил.
Итак, он стал подобьем новых русских,
не приложив ни хватки, ни труда,
и говорил, шутя и зло, и грустно:
"В России дуракам везет всегда...".

А мог бы стать обыкновенным бомжем...
Но был ему иной удел положен;
бомж с внешностью Марчелло Мастрояни -
нет ничего у нас экстравагантней..,
иль в облике Христа из Назарета,
что может быть правдивей в мире этом?..

2

Я с ним столкнулся в доме литераторов
среди богемы, скрытых провокаторов,
и в трепет повергая пестрый зал,
он широко, по-русски, поддавал.
Бухал герой наш в позе супермена
в углу, где нарисован Бафомет
средь шаржей и автографов настенных,
где верхним называется буфет.
Он в шутку "It's my business" повторял,
Он на себя вниманье обращал.
С Миловым Глебом барышня сидела
и откровенно от всего балдела,
и каждое его ловила слово,
и явно было видно: влюблена;
во всем горой стояла за Милова,
не понимая в общем ни хрена...

Вообразив знакомую картину,
порой я представляю, как гудят
средь вечных женщин вечные мужчины;
всегда о постороннем говорят.
И стоит только женщину найти -
и тут же все проблемы отпадают:
будь то загадка Млечного Пути,
загробной жизни, тайны мирозданья...

С Миловым, как спасение от скуки,
товарищ был, ударенный наукой;
он много знал, да мало понимал,
мне чем-то их союз напоминал
знакомые до боли отношенья.
Есть линия такого поведенья,
что выработал для себя Милов,
как умный человек без лишних слов
вести себя до гроба обречен,
и в этом был неподражаем он.

Братякин был вообще забавный малый,
но ни о чем поговорить, бывало,
любил: о вечности, о бренном, о мирах;
и что наш Бог, и что их Бог Аллах.
Где б ни скитался, что б ни делал он,
одной лишь мыслью был он угнетен:
что все земное не имеет цели,
а, значит, смысла в мире нет ни в чем,
но каждый в мире думать обречен,
а помирать придется в самом деле.
И это состоянье, как тоска
или отрава, в душу проникает,
и каждый про себя все это знает,
и должен жить пока, и должен жить пока...

Жизнь в сущности лишь сумма повторений
дней и ночей или иных явлений;
от этого с ума он и сходил,
но выхода ни в чем не находил.
Одно и то ж: закаты и рассветы,
работа - дом, работа - дом, работа - дом,
и в промежутках жизни беспросветной
свой небольшой, но истинный содом.

3

Но Глеб Милов не склонен был серьезно
о том, что нам постигнуть невозможно,
с ним толковать, молчал или хохмил
и на другое речь переводил:
«Ты все долбишь, что в жизни целей нет,
а мы с тобой зачем пришли в буфет?
Вот цель тебе», -
Братякин возмущался
и, выпив водки, в дебри погружался...

Но, баритоном оглашая зал,
тогда Милов Братякину сказал.
Я привожу Милова монолог,
насколько я его запомнить мог.
В нем, мне казалось, все старо и ново,
и в духе Глеб Иваныча Милова:
«Устроен этот мир довольно просто,
и цепким постигается умом;
все сводится к немногим парадоксам,
которые найдешь в себе самом.
Кто это понял, тот давно живет
известным матерьяльным интересом,
того тоска познанья не грызет,
тот менее всего подвержен стрессам.
От дня творенья и до наших дней
тиран любого времени - плебей.

Достаточно представить на мгновенье,
что целый мир - случайное скопленье
двуногих тварей, как сказал пиит,
среди которых большинство - ублюдки,
которыми лишь движут предрассудки
и прочее, и ты уже убит...
Не верят в прошлое и в будущее, в Бога,
не верят в настоящее свое,
как надо, сделать зло и то не могут,
все лучшие ушли в небытиё.
Нет дружбы без предательства и лести,
и без измены нет любви земной...
Когда все это вдруг представишь вместе -
едва ли сохранишь рассудок свой.
А ежели еще о бездне звездной,
которую представить невозможно,
не говоря о том, чтобы объять,
припомнишь - и тебе уже не встать.
К тому же рухнуть этот мир способен
по умыслу иль глупости иной,
двадцатый век - он миражу подобен,
как жизнь, что пролетела стороной.
Плюс наша патогенная система,
я с ней бороться сроду не желал
и с непреодолимым отвращеньем
я с нею глупо сосуществовал...»

Братякин ничего не возразил,
а выпил водки и опять налил...
Так, недоволен миром и собой,
он в каждодневный уходил запой.

4

Он за Миловым, словно тень, ходил,
как девица, в него влюбленный слепо,
и, как Грушницкий незабвенный, был
без имени он у Милова Глеба.
Полуфилософ, полубомж поддатый,
как многие сегодня, без зарплаты
Фадей Братякин не комплексовал
в одном: когда водяру разливал.

Перевалив за тридцать лет с лихвой,
во всем разочарованный до срока,
и на себя давно махнув рукой,
о смерти он задумался глубоко;
и ей в глаза пытался заглянуть,
но лишь волненье наполняло грудь...
И думал он невольно: «Для меня
скорее б все закончилось однажды...
Переступить границу бытия
всего трудней, а что потом – неважно».

Их дружба не закончилась дуэлью.
Братякин спился и достигнул цели:
на Бабушкинском кладбище лежит,
где речка Яуза в Медведково бежит...
Но это было позже, а пока
Милов держал его за чудака.

Но радости ему не доставляло,
что самолюбие Братякина страдало,
зашкаливало иногда, и тот,
едва смахнув со лба холодный пот,
старался скрыть волнение в груди,
не ведая, что будет впереди...

Самодовольства вечный вампиризм
давно был чужд Милову, и к тому же
к успеху также стал он равнодушен,
как к неудачам, что сулила жизнь.
Хотя он душу мне не открывал,
я только так его и понимал.

...Итак, друзьями будучи заклятыми,
они гуляли часто по Тверской,
но по Тверской и я гулял когда-то,
но это было будто не со мной...

5

- Не знал, что ты имеешь отношенье, -
сказал мне Глеб с усмешкою тогда, -
к литературной этой богадельне.
- Я только выпить захожу сюда,
но здесь, - ему добавил осторожно, -
двух-трех людей великих встретить можно.
- Налью тебе я водки, хоть не верю,
что написал свою здесь "Княжну Мери"
хоть кто-нибудь, и славу
здесь вряд ли кто-то заслужил по праву.

- Нас могут здесь побить, - я говорил, -
здесь аккуратней надо быть со словом, -
но кто бы смог остановить Милова,
когда он пил...

 

...Уже он с вожделением угрюмым
смотрел на окололитературных фей,
и легкой ревностью своей подруги
все чаще раздражался и сильней.
На дерзкий взгляд к кому-то подошел -
и опрокинул на соседний стол...
Перед деньгами большинство пасует,
а у Милова ясно на лице
написано, что он всегда банкует,
и стушевались мальчики в конце...
Здесь надо бы отметить, между делом,
(особенно в Москве и в наши дни)
в Останкине, Кремле иль в ЦДэЛе
одни они везде, одни они...
Ловя косые взгляды на себе,
по сторонам невольно озираясь,
в тот день я благодарен был судьбе,
что, наконец, с Миловым мы расстались.

6

Я вышел в ночь. Вокруг Москва шумела..,
но до всего ей было мало дела.


ЭПИЛОГ

Пока я думал, что мне делать дальше,
чтоб получился Глеб Милов без фальши,
внезапно от Братякина узнал
его судьбы трагический финал:
он застрелился в собственной квартире
под утро из "Макара" своего..,
но все, как прежде, оставалось в мире,
как будто не случилось ничего.

В благополучной и чужой Канаде
живут его двоюродные братья...

Но после смерти своего кумира
Братякин до конца ушел в запой
и навсегда уже расстался с миром,
и расквитался с собственной судьбой.
Забытый всеми, Богом не забыт..,
в объятьях вечности в земле сырой лежит.
...Отрывок из роман "Мой герой"
рискнул я дать отдельною главой:

7

     "...Сижу на лавочке у могил, задумываюсь над прошедшим, но ничего не нахожу в душе,
что могло бы дать надежду. Одна и та же конечная мысль, отменяющая все другие, сверлит голову: все там будем... И зачем природе необходимо на земле вечное неравенство умов, душ, судеб, наконец, ежели перед смертью все равны? Уж не признак ли это существования загробной жизни?., в которой, может быть, смысла не больше, чем в жизни земной...
       Жизнь - чреда разочарований, но когда уже станет не в чем разочаровываться, мы начинаем ценить то, чем ранее пренебрегали. Это приходит само, к кому раньше, к кому позже. Для иных это самообман, но не многие способны противостоять ему, ибо дальше смерть, если не в прямом, то в переносном смысле. А смерть - это расплата за удовольствие жить; а, может, и так: жизнь - наказание за счастье уйти в небытие. Жалкое состояние души, ловушка природы, бессмыслица мира.
        Помню, неверие в юности привело меня к мысли о самоубийстве, но я в конце концов избавился от нее простым умозаключением: раз жизнь бессмысленна, то смерть, вероятно, еще бессмысленней, следовательно, самоубийство втройне бессмысленная вещь. Был в этом, однако, оттенок благоразумия, с чем душа никак не может примириться..."